Наш проект продолжается. Мы рассказываем о людях, которые совершили ошибку и вынуждены за нее отвечать — перед законом и перед совестью. В каждом материале цикла — один человек, одна судьба, одно преступление. Как урок, как исповедь и предостережение. Сегодня глава шестая: о тех, кто приговорил себя сам. О приговоре в квадрате.
Часть первая. Босяк
Человек, который сидит передо мной, закрывая лицо рукой, — вор. В том классическом понимании этой преступной профессии, которое знакомо всем по фильмам и детективной литературе. Он воровал большую часть своей сознательной жизни, и воровство стало частью его существа. Полжизни вор провел в тюрьме — и это тоже соответствует канонам. Но глаза он закрывает не поэтому.
Мы встретились с ним в келье бывшего Березвечского монастыря базилиан, ныне — арестном доме, расположенном на территории ИК–13. Это исправительное учреждение на окраине города Глубокое, неподалеку от географического центра Европы, знаменито среди зэков всей страны. Колонию так и называют — монастырской. А келья–камера как нельзя лучше подходит для исповеди–разговора.
По руке человека, которого зовут Юра Беляков, бежит татуировка–змея. Так же причудливо извивается его рассказ. Скрывать ему нечего и незачем. Беляков приговорен не только судом. Главный его приговор — ВИЧ.
— Я родился 3 мая 1971 года в Витебске. Жизнь началась тяжело. В семье нас росло пятеро — двое маминых детей от первого брака, трое — от моего отца. Мы ютились во времянке, и денег не было. Мать работала в магазине продавщицей, отец — пил.
Мальчик пошел в школу. Учился через пень–колоду. Иногда ему покупали одежду, ручки и тетрадки. Но чаще — не покупали. Жила семья с горем пополам. Отец регулярно бил мать. Периодически мать с отцом расходились.
— В школе я проучился 8 классов. А потом начало меня тянуть–вертеть — то налево, то направо. Попер я, значит, по кривой дорожке. Началось все, как обычно, с зависти. Одноклассникам давали деньги на карманные расходы, велосипеды–мопеды им тоже покупали. Они ходили в чистых рубашках, и штаны у них были без дырок. А самое сладкое, что видел в жизни я, — это морковка с грядки, если удастся ее украсть. Когда перешел в 9–й класс, бросил школу, записался в секцию по боксу. И начал угонять машины.
У отца его товарища–боксера были «Жигули»–«шестерка». Парни на этой машине учились ездить. Выпьют вина — и ерзают по полю туда–сюда.
Потом Беляков зачастил на танцы. Рисовался перед девчонками — мол, есть машина, буду катать. А машины не было. Первая из сотни, которую он угнал за всю жизнь, стояла во дворе возле деревенского ДК. Это тоже был «жигуль», в котором он разбил «треугольник» на боковом стекле, чиркнул проводами — и покатил.
— Так началась бурная деятельность. Шел мне 17–й год, — ностальгирует теперь Беляков.
Вскоре юношу, попавшего к тому времени на учет в инспекции по делам несовершеннолетних, определили в спецучилище в Могилев. Это была первая его «зона» — с колючей проволокой и часовыми на вышке. Оттуда Беляков сбежал.
— Сбежать, в принципе, было несложно. Мы работали на фабрике вместе с вольными людьми. Уходи — не хочу! Но среди самих зэков такой побег считался позорным. Если один улизнет с производства, то других завтра туда не пустят. А если тебя потом поймают, вернут назад, то могут и лицо разукрасить. Поэтому бежать мы решили иначе. Вечером вместе с землячком спрятались в столовой. По верху шли большие вентиляционные трубы, а под ними — шкафы. За ними мы и схоронились. Стояли долго, часов семь. Потом взяли в столовой пару буханок хлеба, нашли чьи–то телогрейки. Под забором, чтобы не увидел часовой, сделали небольшой подкоп — лопатками, которыми мясо на сковороде переворачивают. Грязные, уставшие выбрались на дорогу. А дорога ждала дальняя — из Могилева в Витебск.
В частном секторе начинающий автоугонщик Юра Беляков вскрыл «жигуль» первой модели, салатного цвета. На душе у беглецов, когда машина завелась, стало тепло. Они помчались по шоссе, думая, что жизнь у них впереди, что будет она бурной и счастливой.
По крайней мере один из них ошибался точно. «Если бы кто–то сказал мне тогда, что я закончу на самом дне, с ВИЧ и с ворохом судимостей, я, быть может, и не заводил бы тот салатный автомобиль», — бросает Беляков.
Но тогда молодой оболтус об этом не думал.
Часть вторая. Профессионал
Таких, как Юрий Беляков, в ИК–13 20 человек. 17 на строгом режиме, трое — арестанты. Самому молодому 20 лет, самому пожилому — 50.
Всего в колониях страны — больше тысячи ВИЧ–положительных осужденных. В одних учреждениях их содержат изолированно, создавая так называемые ВИЧ–отряды. В других, как в Глубоком, разделения нет. И те, кто болен, и те, кто здоров, содержатся в ИК на общих основаниях.
— В конце 90–х, когда о проблеме ВИЧ среди осужденных начали говорить вслух, мы приняли решение не отделять заболевших людей от коллектива, — рассказывает заместитель начальника ИК–13 по исправпроцессу и работе с личным составом Анатолий Горбуков. — Время показало — не ошиблись. И если поначалу случались конфликты, было непонимание, то теперь эти проблемы позади. Что здесь главное? Права осужденных не нарушаются, они чувствуют себя полноценными участниками жизни колонии. Все, конечно, знают, что среди них живут люди с ВИЧ. Как знаем и мы, сотрудники администрации. Как общаться с ними, какую «дистанцию» держать, — личный выбор каждого.
Я сижу от Белякова на расстоянии вытянутой для удара иголкой руки и прокручиваю в голове страшилки о ВИЧ–террористах, которыми напичкан интернет. Он понимает мой интуитивный страх и отодвигает стул.
— Мы приехали в Витебск, и я решил угнанную машину продать, — продолжает рассказ Беляков. — Отец в то время работал сторожем в кооперативе. А кооператив занимался ремонтом автомобилей. Там был Сашка такой, мастер. Я ему предложил — надо тебе «Жигули»? Он сразу побоялся, подумал, что подставлю. А потом согласился и дал мне 300 рублей. Так и пошло: я угоняю и Сашке продаю.
Попался Беляков на «Волге», которая принадлежала чиновнику Витебского горисполкома. В «Волге» лежал чемодан с документами, который угонщик припрятал. Чиновник явился в СИЗО и пообещал похлопотать, чтобы парня отпустили до суда под подписку, если чемодан вернет. Договорились. Человек из исполкома слово сдержал. А Беляков, недолго думая, рванул в Псковскую область, куда к тому времени переехала с мужем сестра.
В РСФСР он прожил около года. Снова взялся за угоны. Скопил приличную сумму. Потом попался и на этот раз от правосудия уже не улизнул. Но так как 18 лет ему еще не исполнилось, приговор получил мягкий: год в воспитательной колонии.
— Вышел оттуда, поехал к отцу. Покаялся: красть не буду, начну нормальную жизнь. А как тут начнешь? В колхозе за 60 рублей? Не по мне. Да и почву я уже под ногами чувствовал, как–никак, не просто пацан, а уже отсидел. Тюрьму прошел. Мне и море по колено.
Взялся он за старое. Получил еще срок, освободился. Придумал для угонов новую тактику. Есть, к примеру, у знакомого «девятка» белого цвета. Беляков берет у него доверенность, техпаспорт, снимает номера и едет куда–нибудь подальше от Витебска. Находит там точно такую же модель, меняет номера и абсолютно спокойно, внаглую уводит автомобиль. Ни один гаишник не заподозрит подвоха.
— Я разбогател. Купил квартиру у пьяниц в Витебске, машину собственную купил. Жизнь у меня пошла сытая. Закончатся деньги — выйду ночью на промысел. Минуты не проходило, как я открывал автомобиль и уезжал. К утру уже имел сумму наличными.
Третий срок Беляков получил за угон с кражей. Он сожалеет: «Пошли тогда иностранные машины, а я в них был небольшим спецом. Вот и попался. Но все равно — времечко было золотое...»
Осужденный долго кашляет: второй месяц не может побороть простуду. Страшная его болезнь дает о себе знать.
Часть третья. Семьянин
Про иголку, признаюсь, я все же спросил. Не боятся ли сотрудники, что от отчаяния и безысходности осужденный пойдет на глупость? Ведь есть среди живущих с ВИЧ в ИК–13 и пожизненники–душегубы. Им–то терять нечего.
— Все мы ездим в общественном транспорте и не знаем, что за люди вокруг, — рассуждает А.Горбуков. — А тут мы четко представляем, кто есть кто. Это несчастные люди. Да, они эмоционально ранимы, но они неагрессивны.
Тем не менее определенные меры предосторожности при общении с ВИЧ–положительными предусмотрены. При проведении спецмероприятий контролеры работают в перчатках. Чаще моют руки, хотя прекрасно знают, что таким путем вирус не передается.
— На рецептах обязательно ставим пометку: «ВИЧ». Чтобы фельдшер, который делает этим людям инъекцию, был более внимателен, — рассказывает ВРИД начальника медчасти Павел Гайдук. — Внимания к ним, конечно, больше. Люди, имеющие положительный ВИЧ-статус, находятся на диспансерном учете, минимум два раза в год они проходят полное обследование, посещают республиканскую больницу в Минске, где их консультируют узкие специалисты. Получают профилактику против туберкулеза, принимают курс поливитаминов. Кому показана антиретровирусная терапия — пожалуйста. Разумеется, бесплатно. Хотя от таблеток можно и отказаться. Мы не скрываем, что у них сильный побочный эффект. Да и сами осужденные это знают.
Юрий Беляков терапию отверг. Говорит, не желает быть похожим на «зомби». Хотя, когда он рассказывает о том, какая у него была семья, в нем и так, кажется, было мало человеческого.
— После третьей «ходки» я решил с автомобилями завязать окончательно. Квартира у меня была, надо было найти жену. Нашел — продавщицу в магазине. Работала она в винно–водочном отделе. Расписались «на стенке» — и начали заниматься барышничеством. Гражданская моя жена приносила домой ящики с водкой, и мы ее продавали — бутылку по 15 рублей. А потом я начал сильно злоупотреблять. Больше пил, чем продавал. Пришлось с бизнесом завязать. А как денег заработать? Решил «ходить по кошелькам» и жену привлек.
Странная эта семейка разъезжала по стране, наведывалась в Россию и Украину. На рынках, в магазинах, на курортах карманники делали неплохие деньги. Этот период своей беспутной жизни Беляков вспоминает с особой теплотой: в семье родился ребенок. Отец сына воспитывал. Правда, весьма специфически — брал с собой на дело.
Чуть позже вор снова переквалифицировался — теперь уже в «домушники». Обокрал квартиру. Первую, вторую... Снова сел. Супруга к тому времени была беременна вторым ребенком. Такой жизни она не выдержала и общение с Беляковым прекратила.
— Освободился я из очередной колонии, поехал в Витебск, хотел увидеть сыновей. Второй, по моим подсчетам, родился в 2000–м. Но где жена с детьми, ее родственники мне не сказали. Я вызывал у них отвращение. Хотя квартиру на детей все–таки переписал. Не то чтобы это было благородным поступком. Просто переписал, и все.
Часть четвертая. Смертник
ВИЧ — понятие не правовое. В том смысле, что в приговоре о диагнозе нет ни строчки, заболевание не является смягчающим обстоятельством, вирус — не повод для условно–досрочного освобождения. Таким людям в колониях помогают, выделяют им лекарства, но пользоваться своим положением не дают. Тюрьма, как говорят здесь, слезам не верит.
— В 2002–м я занялся дуростью — завел знакомство с наркоманами, — откровенничает мой собеседник. — Стал колоться. Так и поймал свой вирус. Узнал об этом через год, когда заехал в витебскую тюрьму. В смысле, когда меня снова посадили. Взяли, как обычно, анализ крови. А через два месяца, утром, вдруг вызвали к начальнику санчасти. Я спросонья не понимаю, куда и зачем меня ведут. В первый раз такое. Заводят в кабинет. Там сидит дама. Здрасьте, говорит, я из центра по ВИЧ. Я не понял: ну и что с того? Она мне все и рассказала. Тот день я запомнил на всю жизнь.
Белякову дали какую–то бумагу, он расписался. Вручили медицинский буклет. Он вернулся в камеру, еще толком не понимая, что к чему. Листал брошюру, изучал. Кто–то из более подкованных коллег сказал: «Все, парень, конец тебе. Ты — смертник».
— Начались серьезные проблемы в камере. Тогда еще никто толком не знал, что это за болезнь, как она передается. Меня начали избегать. Я не могу описать то свое состояние. Даже пользуясь зэковскими понятиями, не могу. Нет таких понятий! Кто–то, конечно, пытался и поддержать. Приходил психолог, поговорили. Он мне сказал: 15 лет у тебя еще есть, если, конечно, бросишь свои «колки» и будешь жить нормально. Психолог дал мне установку — побыстрее освободиться.
Кто его заразил, осужденный прекрасно знал. Помимо Белякова, шприцем с зараженной кровью воспользовалось еще двое.
— Сейчас этот негодяй уже в могиле. Но вы знаете, я бы ему и мертвому кол в живот забил. У меня двое детей, которых я не видел и, как тогда думал, больше вообще не увижу.
Опять он кого–то винит...
Поначалу Беляков пытался скрывать свой диагноз. Попросил об этом руководство колонии, медиков. Работал не покладая рук, пытаясь приблизить освобождение. Осужденный знал: таймер пущен, время его ограничено.
После очередного освобождения привел в порядок заброшенную материнскую хату, устроился работать дворником. О диагнозе старался не думать. Говорит, у него был хороший учитель, один из первых в стране осужденных с ВИЧ по кличке Одесса. Одесса наставлял: если будешь забивать себе голову, болезнь сожрет тебя быстрее. Живи спокойно, как будто ничего и не случилось! Общайся с другими людьми, заразить ты никого не заразишь.
К сыновьям его по–прежнему не пускали. Родственники, когда узнали, отвернулись. Лишь только дядя пообещал — помогать по мере возможности будет, но на порог не пустит.
Часть пятая. Судилище
Среди осужденных, живущих с ВИЧ в ИК–13, нет «тяжелых» больных. Врачи это объясняют тем, что в тюремных условиях болезнь протекает легче. Нет вредных факторов — наркотиков, алкоголя. Многие бросают здесь курить.
И тем не менее все понимают, что финиш у ВИЧ–положительных известен. Скорбная процедура отработана: после смерти осужденного об этом тут же сообщают родственникам, чтобы забрали тело и похоронили. Как правило, откликаются единицы. Ехать далеко. Накладно.
Умерших хоронят на городском кладбище, под табличкой с личным номером. Без особых обрядов, без слез.
— В последние годы я сильно сдал, — говорит Беляков. — Все–таки болею уже 8 лет. Недавно ездил в больницу в Минск, мне сказали, что осталось 280 единиц иммунной системы. Вроде бы не самый худший случай. Но раны стали заживать плохо. И этот кашель... Именно поэтому я хочу быстрее освободиться. Точно знаю — это моя последняя ходка. Если, конечно, «воля» примет меня нормально. Не выплюнет снова.
Человек, которого судили 8 раз, для которого все суды слились в один бесконечный процесс, знает, о чем говорит. Перед судами–то он выработал иммунитет. А вот к судилищу на воле оказался не готов.
— Поработав дворником, я нашел себе новую работу, получше, — на обувном производстве. Прошел медкомиссию, получил справку. Врач сказал: о том, что у тебя ВИЧ, ты можешь не говорить. Ну я и не сказал. Работал в теплом цехе, перевыполнял план, получал приличные деньги. А тут «подсобили» милиционеры, которые, мягко говоря, меня не очень любили. Приехали на фабрику и выложили директору: у вас работает человек со смертельно опасной инфекцией. Что тут началось! На следующий день меня вызвали к руководителю. В кабинете за большим столом сидели 10 человек. Стали они меня по полной программе отчитывать и стыдить. Почему вы не сообщили! Как вы могли влиться в коллектив с такими заболеваниями! Вы же работаете с иголками, поколете себе пальцы, забрызгаете других! И в таком духе. А я действительно на машинке пришивал ранты. Пытался им объяснить, что не дурак, что знаю, как себя вести, чтобы никого не заразить. Что не имею я права гробить жизнь другим, Бог не наделил меня такой властью. А не говорил потому, что просто стесняюсь своей болезни. Считаю себя прокаженным... Но слушать меня не захотели. Нашли формальный повод и с треском выгнали. Да с такими рекомендациями, что я как получил трудовую книжку, так сразу ее порвал.
После этого позорного судилища Беляков и попал в ИК–13. Работы не было, смысла жить дальше — тоже. С подельником он обчистил сарай. «Преступнички» взяли несколько банок с квашеной капустой, огурцами, пару мешков картошки. Осужденный не признается, но мне кажется, не за соленьями он полез, а просто хотел вернуться в тюрьму. Здесь спокойнее. Здесь не устроят партийную чистку, не заклеймят позором.
Часть шестая. Ангел
Под сводами монастыря гуляет эхо. На стендах плакаты — счастливые лица «условных» детей и женщин — как символ свободы и счастья. С картины под потолком строго смотрит дама с мечом в руках — госпожа Фемида. Глаза у нее беспристрастно закрыты.
Шумит и щелкает мисками осужденный, который сегодня на раздаче, — пора обедать. За пределами арестного дома, в прогулочным дворике, шуршат сапогами люди в черных телогрейках: перекур. Жизнь продолжается. В отрядах собираются встретить Новый год.
Юрий Беляков мечтает отпраздновать праздник на свободе. Скоро у него комиссия на УДО.
— Здесь к нам относятся по–человечески. Витамины, лечение... Делают все, что в их силах. И все равно с моей «иммункой» мне нужны теплое белье, шерстяные носки. Выйду на волю, сразу же лягу в больницу, мне подберут курс лечения, потом снова найду работу... Тут, знаю, многие так говорят, многие обещают, а потом снова возвращаются. Но у меня недавно появился смысл. Мне написали дети! Старший, и младший тоже. Вот письмо: «Привет, папа. Какой бы хороший ни был наш отчим, но ты — отец». Может, мне разрешат их увидеть. А если нет, тогда я просто хочу умереть как человек. Хочу, чтобы похоронили меня не под личным номером, а под крестом. И чтобы кто–то обо мне сказал хорошее слово. Или просто тихо помолчал...
И когда он говорил, мне показалось, что этот мужик с хитроватой улыбкой, проживший абсолютно никчемную жизнь, вообще непонятно зачем родившийся на свет, вдруг преобразился. Что будто уже не прожженный преступник передо мной, а бесплотный дух, который вот–вот выпорхнет из–под суровых стен монастыря, проскользнет через квадрат колючей проволоки и ангелом понесется ввысь.
Я подумал о парадоксе: исправить вора обычная «зона» не смогла. Это сделала зона ВИЧ.
