Главному Владимиру Владимировичу России в июле исполнилось бы 120 лет, но это прошло почти незамеченным. Человеку, который так сильно желал быть современным и остаться в будущем, что не совпал ни с одним временем. Но зато продолжает резонировать со множеством отдельных человеческих душ.Младший из стандартно укоренившейся в советской истории литературы первой пятерки рожденных предреволюционной катастрофой русских поэтов. Ахматова — Цветаева — Пастернак — Мандельштам, Маяковский оказался самым зависимым из них от «духа времени» и внешних обстоятельств жизни. Хотя все пятеро в итоге стали политическими, а не только поэтическими жертвами режима. Маяковский последним из них родился и первым убил себя.
Понятно, что так сложились и личные обстоятельства (очередная несчастная любовь), но застрелился он весной 1930 года. На заре будущих репрессий. Аккурат тогда, когда на долгие десятилетия умирала надежда на всякую живую жизнь. Наркотическая зависимость от внешней свободы и внешних страстей роднит его с Цветаевой, тоже убившей себя, и отдаляет (это, а не только принципиально другая поэтика) от Мандельштама, Ахматовой и Пастернака.
Маяковский был таким поэтическим созданием, которое питалось мясом внешних событий личной и общественной жизни, а не внутренней работы души. Он хотел быть «оратором, горланом, главарем», а советские газеты клеймили его тогда еще не смертельно опасным, но смертельно обидным словом «попутчик». Человек, писавший «единица — вздор, единица — ноль», оказался слишком единичным, слишком штучным для эпохи, которая требовала марша в колоннах...
Задним числом про самоубийство Маяковского в его неполные тридцать семь появилась циничная литературная шутка: «Мог бы еще пожить лет семь». Как–то не возникало сомнений, что система непременно расправилась бы с первым (по качеству) пролетарским поэтом году этак в 1937–м.
Действительно, Маяковского легко представить на поэтическом вечере в Политехническом музее в кофте канареечно–желтого цвета, этой униформе кубофутуриста. И невозможно — в скучной пиджачной паре фабрики «Большевичка» — в президиуме съезда писателей уже после разгрома всех, кого, как и Маяковского, объявляли «попутчиками».
Он жил, пока текла кровь в жилах времени. Пока был гибельный, но живой декаданс, расцвет культуры в кратком историческом зазоре между двумя революциями. Он жил в первые годы после революции, которую приветствовал скорее эстетически, как мистерию, как поэтический акт грандиозного строительства будущего (в политике, судя по всем воспоминаниям, Владимир Владимирович не разбирался совершенно). Он был сценаристом, драматургом, издателем, основателем советской рекламной индустрии. Он чувствовал себя участником строительства непонятного, но завораживающего нового мира. Он еще не мог представить после поэмы «Хорошо!» появление такой фирмы, как ГУЛАГ...
И еще этот импозантный высокий мужчина с внешностью классического мачо, едва ли не больший секс–символ, чем сами Блок и Николай Гумилев, был совершеннейшим ребенком по восприятию мира. Эта детскость в каком–то смысле очень подходит для описания личной жизни Маяковского. Он искал женщин сильнее себя и не умел быть лидером в отношениях.
Он искренне хотел славы. Он жил как светский персонаж массовой культуры. В его творчестве просто немыслимо пастернаковское «быть знаменитым некрасиво» — еще как красиво. Но его талант и поэтическое чутье были достаточны для того, чтобы ноздрями чувствовать запах надвигающейся катастрофы. Не только личной — катастрофы всех ярких людей, даже тех, которые искренне верили в идеалы революции. Просто революция кончилась...
В 1928 году, всего–то 35 лет от роду, он начинает писать автобиографию под названием «Я сам». Словно знал, какие скандальные книги о нем будут написаны потомками: чего стоит хотя бы спорное, но гениальное по накалу страсти произведение еще одного российского литературного самоубийцы, Юрия Карабчиевского, «Воскресение Маяковского». В том же 1928–м Маяковский напишет строчки, которые потом будут трактоваться как его поэтическое завещание: «Я хочу быть понят родной страной, / а не буду понят — / что ж?! / По родной стране / пройду стороной, / как проходит / косой дождь».
Стране трудно понять Маяковского до сих пор. Он категорически не совпадает и с нынешней эпохой.
А вот отдельные люди его очень даже понимают. Так получилось в моей жизни, что на протяжении вот уже трех десятилетий в разных местах неизменно встречаю людей, которые любят Маяковского, как рок–звезду. Настоящих фанатов, каких я не встречал, например, у Пушкина. Тех, которые знают наизусть все творчество. Декламируют стихи. Готовы ударить каждого, кто скажет про их кумира плохое. Живой оказался самоубийца...
Семен НОВОПРУДСКИЙ.
