В Полово я оказался случайно. Леха (Алексей Никифорович), приятель с давних, еще студенческих времен, пять лет назад, уже на заслуженным отдыхе, махнул на столичную суету, купил дом в деревне и укатил туда с супругой Людмилой.
С тех пор каждое его краткосрочное взятие Москвы заканчивается даже не приглашением - упреком
: - Когда же ты приедешь ко мне в деревню?
Наконец собрался...
Первый торжественный ужин: к привезенной из столицы кристалловской продукции добавлены грибочки маринованные - ассорти, огурчики соленые - один к одному, картошечка рассыпчатая, капустка квашеная, все свое, взращенное или собранное.
Алексей - неистовый природный романтик - то и дело тащит во двор
: - Ты посмотри, посмотри, какой закат!
Картина и вправду стоит гастрономических жертв.
Червонно-золотистый диск на горизонте. Половина - на небе, другая зеркально отражается в озере. Граница меж ними неразличима.
Блеск воды, гребень леса, ломаный силуэт изб, бань, прочих построек...
И тишина такая, что невольно думаешь: жива деревня, не жива?
Дом Алексея - самый видный. Прежний его хозяин в бывшем здесь когда-то совхозе занимал солидную, с большими возможностями должность: он был кладовщиком.
Просторная изба - жилые и хозяйственные помещения под одной крышей - стоит на небольшом пригорке. Через дорогу, у самого озера - баня, сарай, колодец, оснащенный безотказным мотором "Малыш", теплица.
Вокруг - 20 соток. Плацдарм для нескончаемых трудов.
- Видишь, бревна лежат, - говорит Леха тоном экскурсовода. - Распиленные. Бензопилой "Дружба". Можешь поколоть. Если сумеешь.
- А то, - обижаюсь я.
- Здесь 10 кубов. Между прочим, в прошлом году один куб стоил 35 рублей, сейчас - 75.
- А это, - продолжает пояснения, - колун. Не мой. Одолжил у соседа. Так что осторожнее.
Никак не соображу, ко мне относится предупреждение или к колуну, но за топор берусь с удовольствием...
- Здравствуйте! Бог в помощь.
Посреди улицы стоит невысокий, сгорбленный мужичок. На голове какая-то странная фуражонка вроде той, что была у Швейка, только не зеленая, а синяя. В один полусапог штанина вправлена, в другой - нет. Впечатление, будто одна нога короче.
- К себе? - спрашивает Алексей у мужичка.
- Ага. Баню топить.
Оказалось, мы с ним тезки и одногодки.
А какой первый вопрос у пенсионеров?
- У меня-то всего 800 рублей, - вздыхает Анатолий.
- Это почему же?
- А шут их разберет!
- Имущество отвоевал? - интересуется Леха.
- Куда! Судья полтора месяца как болеет.
Анатолий судится со второй женой, которая живет в райцентре Пено. Выставила - по каким-то своим причинам - за дверь, он и вернулся в деревню. Теперь хочет отсудить холодильник, хотя в душе сомневается, остался ли тот в наличии.
- Кому с одной женой повезло, а у меня две их было, и обе... - мужичок машет рукой.
В Полово он живет с дочкой и зятем - в их доме. Хотя есть и своя изба с баней. Пустая.
- Самому бы жить лучше, - вздыхает тезка. - А с родней - не там встал, не туда сел, эх...
- Саня вернулся? - спрашивает Алексей.
- Во вторник должен.
Зять залег в больницу. Язва желудка - следствие надругательского к нему отношения.
Дочь Светлана - сравнительно молодая, но какая-то усохшая, раньше работала на ферме, теперь работы нет.
Две дочери у нее, внучки Анатолия - 19 и 14 лет.
Старшая устроилась техничкой в школе-интернате, что в другой деревне, а младшая бросила учиться, целыми днями бродит, ищет, чем заняться, но, судя по всему, не находит...
В заготовке дров объявляется перерыв. Идем знакомиться с Полово.
Дом Алексея ближе к краю. Широкая, грунтовая, в колдобинах, петляющая вдоль берега дорога ведет к центру деревни.
Избы там стоят не вразброс, когда 7 домов и 8 улиц, а кучно. Но до них еще шагать и шагать.
Метрах в ста слева из земли торчат два ряда высоких бетонных столбов, иссеченных ветрами и метелями. Будто демобилизованные истуканы. Все, что осталось от совхозной фермы.
Несколько лет назад было тут коров 50, может, 70. Но и на них кормов не хватало. Ферму эвакуировали в другую деревню, там она окончательно захирела. А бывшая половская немного еще простояла, потом ребятня там лазила, затеяла игру с проводами, не по уму оставленными, короче - короткое замыкание, и все - дотла. Серые, словно осколками изрешеченные столбы тянутся к небесам, как изваяния на острове Пасхи.
- Хорошо хоть никто из ребятишек не пострадал, - замечает Леха. - А история сельхозпроизводства в Полово на том, старичок, закончилась.
Чуть дальше - ровная площадка. Сеновал был. Пустовал, тосковал - и рухнул под тяжестью снега. Все до дощечки тут же растащили - не пропадать же добру!
Всюду разбросано что-то металлическое, когда-то работавшее, - траки от гусениц, полкабины, колеса, арматура, цистерна.
Завалился на бок каток - вроде асфальтового, только для полевых работ. На хорошо сохранившемся корпусе надпись, когда-то угрожающая, теперь нелепая: "При работе не подходить!"
(Не знаю уж на каком сейчас месте Россия по залежам железной руды, но по количеству ископаемого, отработанного железа, разбросанного по необъятным просторам, наверняка впереди всей планеты.)
Брошенная изба - без окон, без дверей: прошлое ее предназначение мне не ясно.
- Здесь корма запаривали, - предупреждает мой вопрос Алексей. - Котел был. Кто первым прибежал, тот и завладел.
На берегу пасутся две стреноженные лошади. Одна - лесхозовская, другая - частная (ее называют "цирковая": говорят, действительно из цирка).
- Вся наша лошадиная сила, - не забывает Леха про обязанности гида. - Был еще мерин - совхозовский. Пока судили-рядили, как с ним поступить, разбитная старуха из соседней деревни к себе увела. С него и живет. Кому что надо - отвезти, привезти, вспахать, - сдает в аренду...
Мимо проносится уазик, приветственно сигналя. За машиной семенят три собаки.
- Это Борис из лесхоза. Хороший мужик... Собаки - его. Удивительно преданные. Куда он, туда и они.
Останавливаемся у останков избы.
Жилье, ставшее мусором. Как будто после землетрясения. Сваленные бревна, кирпичи, железки, чайник без носа, с вмятиной на боку, несколько сбитых досок с "очком" посредине - бывшее удобство во дворе и - совершенно неожиданно - упаковка от петарды "Огненный залп" (и сюда докатилась мода на новогодние салюты).
- Тут Мишка жил, - рассказывает Алексей. - По кличке "Воробей". Пастухом был, при ферме. Работящий мужик... Пил, конечно, но не дико. Из поселенцев. За что сидел - не рассказывал. Сам, кстати, москвич, с Красной Пресни. Говорил, что в КБ Сухого работал. Может, заливал, а может, и правда. А до него пастухом был Мансур, башкир, тоже судимый, недалеко отсюда живет. Когда вышел на пенсию, Воробей его сменил. Как-то собрались они у Мансура, третий еще был, странный, не в себе мужик. И крепко поддали. А утром Воробья нашли с пробитой головой. Собутыльники ничего не помнят. С чокнутого какой спрос, а Мансура забрали. Долго шло следствие, но ничего найти не смогли - ни орудия убийства, ни мотивов. Дело закрыли, Мансур вернулся, вот и вся история...
Дальше избы пошли чаще.
Все одного окраса. Дерево от непрерывного воздействия стихий приобретает какой-то особый цвет. Одним словом, не определить: то ли серый, то ли пепельный или мышиный, дымчатый, может, свинцовый (пинотекс до Полово еще не добрался).
Ясно, в какой избе живут, а в какой - нет. Те, над которыми антенна для телевизора (здесь в основном все еще черно-белые), в окнах занавески, у ворот пес и поленница, - обитаемы. Если вместо занавесок доски - никого.
Пустых изб больше, чем жилых.
В бывшем клубе гуляет ветер. Домина еще крепкий, бревна лоснятся на солнышке, по большим зияющим окнам можно догадаться, что когда-то строение предназначалось для коллективного пользования.
А от библиотеки почти ничего не осталось. И книги куда подевались - неведомо.
- Леха, но не всегда же оно было таким, Полово?
Друг пожимает плечами
: - У Василия Ивановича лучше спросить. Он здесь много лет председателем сельсовета был.
К Василию Ивановичу Жагренкову я выбрался на следующий день.
...Внушительный Шарик, сверкая волчьими глазами, задохнулся в лае, честно отрабатывая сторожевой хлеб.
В кухне-гостиной старая женщина, согнутая настолько, что видеть небо уже не дано, показывает на дверь.
В углу комнаты - иконостас: 12 апостолов, Никола-угодник...
На другой стене - фотографии: молодая пара и моряк.
Василий Иванович лежит за занавеской. Как-то ловко, сноровисто пересаживается с кровати в коляску. Проезжая мимо фотографий, говорит
: - Это мы с Ниной Александровной. Молодые. А это сын.
Года два назад ему сделали операцию (довольно частое для жителей русских деревень явление - поражение сосудов ног), теперь на коляске. Но выглядит молодцом: чуть наклоненная голова, короткая, крепкая шея, прямой взгляд, голос уверенный, хоть и глухой, осанка выдает человека, привыкшего не столько выполнять распоряжения, сколько отдавать их.
Живут они с женой одни.
Сын служил на Черноморском флоте, вернулся и - молодым еще - утонул в озере.
(Здесь такой исход не редкость. Вода не прощает небрежения к себе, а оно так и прет, когда не то что озеро - море по колено. Вот и кочует из рассказа в рассказ: упал и захлебнулся, лодка опрокинулась, и не выплыл...)
Две дочери осели в Мурманске: свои семьи, дети, у одной даже внук.
Василий Иванович сразу берет быка за рога
: - И что ж ты, милый, узнать хочешь?
- Про деревню. Какой она раньше была.
- Значит, так. Мне уже 75. Я здесь родился, вырос и состарился. Вот... До войны здесь было 150 дворов. Проживало более тысячи человек. И клуб был, и начальная школа, и магазин настоящий, все было.
- И чем занимались?
- А работали. Леспромхоз был, весенний сплав шел, осенний. Выращивали яровые, овес, гречку, рожь, картошку. Все культуры, кроме пшеницы. Она здесь не родит. И скот, конечно. Я как-то прикинул, более тысячи голов было. До 36-го года каждый держал по две-три коровы. И по две лошади. Одна - выездная, другая - рабочая.
- Свои?
- Конечно.
- А что случилось после 36-го года?
- В колхоз объединили. Имени Кирова назывался. И все потихоньку стало затухать. Коровушек - по одной - сдавали. И лошадей также. Одну себе оставляли, другую - в колхоз. Коней потом вообще запретили держать. То есть тягловую силу... Ну что еще сказать? Хотя паспорт получить было очень трудно, ребята правдами-неправдами стали уезжать в города. Отец сына не держал. Раньше придерживали - при своем-то хозяйстве.
- И сын уже не держался за землю.
- С этого и началось. Работай не работай, а толку? Все равно ничего не заработаешь. Единственно, в леспромхозе деньжонки платили. Плохо платили, но все ж хоть что-то.
- А потом?
- Хозяйство осталось то же самое, но организовали Пеновский совхоз. Он объединял много деревень, и Полово тоже. Потом его поделили - заволжская часть осталась за Пеновским, а у нас сделали "Чайкинский". С центральной усадьбой в Забелине, тут рядом. А в начале 90-х совхоза не стало. Сначала в муниципальную собственность хотели передать, но что-то у них не сработало, создали вроде акционерного общества.
- И как дела пошли?
- А никак. В Забелине вместо бывшей МТС были такие мастерские, каких в районе не было. Из Пено приезжали - точить, сверлить... Теперь станки продали. Одних комбайнов было штук 6 - нету. Трактора, машин 20, не меньше - все ушло на сторону. Голые стены остались. Один только тракторок ходит, держат его еще, пока Володя, тракторист, работает.
- И сельское хозяйство как таковое...
- Все! Искоренили. Не сеется, не пашется - ничего! А ведь еще при совхозе крупного скота было... Давай прикинем. В Первенце 150 коров, 90 - в Забелине, 70 коров здесь, в Полово, в Битовке - откормочный - 30 голов, в Руно - там была свиноферма и дойное стадо 30 коров. Это только крупного рогатого скота. И государству каждый год давали 500 тонн молока, 100 тонн мяса, 200 кило шерсти. Плюс более тысячи тонн картошки отправляли. Нам было дадено Ленинград снабжать, Мурманск, Закавказский военный округ... Все же что-то делал народ. И деньжонки платить стали. А как только эта катавасия произошла - перестройка, вот и перестроили - нижнюю часть на верхнюю.
- Но паи-то земельные раздали.
- Да какие паи! Никто никому ничего не давал. Это уж после... И все равно без толку.
- Говорят, совхоз людям еще должен остался.
- А как же! Люди на ферме работали, а им не платили годами. Должен! По сей день. Некоторым выплачивают. Через суд. Пастуху Мансуру, например.
- А сколько коров сейчас в деревне?
- Коров? У Лизы есть, у Зины, у нас - это три, у Петровны две было - одна осталась, значит, четыре, дальше - пять, шесть... И десятка нет.
- Работа здесь только в лесничестве?
- А больше куда? Да сколько там наших? Человек 6.
- Остальные - пенсионеры?
- Или неработающие.
- И какое же, по-вашему, будущее ожидает деревню?
- Кончено с будущим, вымирание осталось.
- А москвичи, которые дома здесь купили, может, они как-то поддержат?
- Да ну, куда! Я их зову "грачи".
- Чем же они похожи на грачей?
- Перелетные птицы.
- А почему называется Полово?
- Трудно сказать... Река здесь - Половизьма, может, от нее. А может, от "половить". Скажем, рыбу. Тут ее столько было...
- Внуки есть у вас?
- Есть. И правнук. В Мурманске они. Иногда приезжают - погостить, по хозяйству помочь.
- Но жить здесь...
- Да что вы!
(Возвращаясь от Василия Ивановича, я думал о судьбе Полово. Гибель деревни предопределялась дважды. Сначала - в коллективизацию, когда ломался исконный порядок крестьянской жизни. И совсем недавно, когда так же нахраписто, по-большевистски - "Мы заставим вас быть счастливыми!" - без загляда вперед рушились уже другие, пусть не совершенные, но худо-бедно отлаженные устои.
Никакими макроэкономическими аргументами не оправдать то, что люди не живут и даже не выживают - доживают.)
Еще из здешних частушек
: Жили мы в совхозе дружно,
Сеяли, пахали.
Никогда про ТОО
Слыхом не слыхали...
Довели земельку нашу,
Разделили на паи -
Кто пахал всю жизнь в совхозе,
Получил одни нули.
Мы теперь пахать не будем,
"Отдыхает" пусть земля.
Она скоро зарастет,
Тут работа и пойдет.
(И что им, жителям Полово - половцам? половчанам? - до кремлевско-думских дебатов о купле-продаже земли!)
После обеда мы устроили досрочную перепись.
- Сколько же людей в деревне живет? - спросил я. - Постоянно.
Людмила с Лехой, перебивая друг друга, стали считать.
- Так... Начнем с Морозов. Их четверо. Анатолий Иванович, лесничий, с женой. С Волыни приехали. Двое ребятишек. Младший в школе-интернате учится: в понедельник увозят, в субботу привозят. А дочка в этом году учиться пойдет...
О лесничем в Полово говорят с уважением. Раньше здесь был леспромхоз, теперь только лесхоз. То есть не вырубать должны - восстанавливать. Но рубят, конечно, как без этого! Единственная для Полово палочка-выручалочка. Без нее вряд ли выжили бы. А так - дровами обеспечивают (хоть и дорожают они как на дрожжах). И вообще - только в лесничестве можно хоть что-то заработать.
- Дальше - Трешневы. Самая большая семья. Борис Григорьевич, мастер леса. Из местных, пеновский... Их всего... так... 8 человек.
Борис не только по лесному делу - на все руки мастер. Понаблюдал, как я маюсь с сучковатым березовым чурбаном, взял колун, несколько взмахов и - готово.
Охотник. Рыбак. Молчун...
По здешнему раскладу - уникум: водку вообще не принимает!
Притащил два еще трепыхающихся язя. Посидел, бутылку пива выпил, двух слов не сказал, встал со "спасибочки" и отправился по делам.
Недалеко, в лесу, накрывают пленкой питомник. Солидное сооружение. В нем выращивают елочную и сосновую "рассаду".
Жена Бориса раньше, как и большинство здешних жительниц, на ферме трудилась, теперь - по дому.
Теща на пенсии.
Шестеро детей. Двое взрослых сыновей - Сергей и Михаил - кажется, единственные в Полово женихи. Они, как и отец, - в лесхозе. Две дочери - Марина, 23 года, с ними живет, тоже бывшая доярка, и Ирина - в восьмом классе. И самый младший - Коля - в третьем.
Есть еще сын - Алексей. Отличный, говорят, парень. Женился, дочка родилась, но семейная жизнь так сложилась, что кончилось 17 годами колонии - за убийство тещи...
- Иван Афанасьевич с женой, пенсионеры, - продолжает Людмила. - Саня, сын их, чернобылец, он - в лесхозе. Часто прикладывается, но лес знает как свои пять пальцев...
Очередное семейство. Хозяин года два как умер. Жена - пенсионерка. Две дочери живут в Полово. У одной из них - сын Андрейка (тоже возят в интернат) и девочка Аленка.
С ней какая история приключилась? Несколько лет ни слова не говорила. И вдруг бабка примчалась в магазин (место встреч и бесед, замена клубу), объявила
: - Аленка первое слово сказала!
- Какое же?
- Б..дь.
Про отца Аленки я ничего не слышал, а отец Андрея когда-то работал в лесхозе, но за пьянку прогнали. Жил с матерью на лесном кордоне, километров 16 от деревни. Прозвище имел "Комбат".
Однажды в ноябре мать его пришла в Полово, в магазин. Купила хлеба, макарон, сын еще бутылку просил - не взяла. Проведала внука и пошла обратно. Дело было в понедельник. И только в пятницу Комбат объявил, что мать не вернулась. Искали - никаких следов.
Потом лесники, говорят, скелет обнаружили. Чей - никто толком не знает.
А Комбат в Осташков подался. Там его по пьянке зарезали...
Приплюсовали Василия Ивановича с Ниной Александровной, бабу Маню-одиночку, еще нескольких пенсионеров, Людмилу - героиню деревенских пересудов. Живет с матерью и дочкой (муж утонул). Хотя живет - сильно сказано: загуляв, может пропасть на несколько месяцев.
- А Мансура считать? Он же не местный.
- Но живет постоянно?
- Да.
- Тогда считай.
35 душ - такой результат дала наша перепись.
- За пять лет, что вы здесь, новорожденных, наверное, не было?
- Вроде нет.
- А умерло сколько?
- Человек 20.
- Кладбище в Полово?
- Нет. Везут в другую деревню. Там и церковь есть. Или в Пено...
Затем перешли к москвичам, хотя нынешней осенью их переписывать будут по месту прописки.
Выяснилось, что жители столицы купили в Полово шесть изб и пять построили.
Всего, значит, 11 новых хозяев.
Только это не особняки "новых русских", те, что из красного кирпича, в несколько этажей, на комоды похожие. Скромные деревянные домики - или бывшие избы, или новострой.
Постоянно живут две семьи - мои приятели и еще пара пенсионеров. Остальные - наездами.
Есть сезонные рабочие, а это - сезонные отдыхающие.
Приезжают в мае, уезжают осенью. Любители природы, рыбалки, охотники.
(Рассчитывать на то, что "грачи" спасут деревню, - тщетная надежда. Другое дело - туристический бум: места здесь для этого идеальные - Валдай, озера, реки, леса...
Но стоит ли его ждать, этого бума, если и намека нет на нормальную инфраструктуру?)
У Лехи разболелся зуб, и он засобирался в поликлинику.
- У нас шприц с новокаином где? - спрашивает у Люды.
Оказывается, к зубному надо со своими причиндалами.
До Пено - километров 30. Сначала по большаку, потом - асфальт.
Алексей с беспокойством прислушивается к пульсу "Таврии", но она легко бежит вдоль соснового коридора.
Справа мелькнула водная гладь.
- Представляешь, совершенно круглое озеро. Откуда, почему?
- Может, метеорит упал?
- А что, вполне. Так и называется - Круглое. Очень глубокое. Синь необыкновенная. Рыбы - тьма. Но местные почему-то не ловят. Не любят это место.
Минут через 40 показалось еще одно озеро - совсем другое, не сдавленное сосновым бором, а раздольное, до горизонта.
Вдобавок к знаменитому Селигеру Верхневолжская система озер - визитная карточка края, его краса, изюминка: Стерж, Вселуг, Пено, Волго...
Почти 200 тысяч квадратных километров водного простора. Глубины - до 20 метров! Система зарегулирована еще при НиколаеI.
В общем, туристская целина, ждущая своего часа...
На берегу озера Пено примостился одноименный и одноэтажный городок. Живет чем может - лесом. Возле станции, на бирже, возвышаются готовые к отправке сосновые штабеля.
Пока Леха решал, рвать или пломбировать, я зашел в парикмахерскую, где меня в единой для дам и мужчин комнате постригли, взяв всего 25 рублей. Вчетверо дешевле, чем в Москве.
На рынке - иначе: цены приближены к столичным. Торгуют привозным. Своего товара практически нет. Разве что картошка: она, естественно, дешевле, чем в Москве (50 рублей ведро)...
На центральной площади - мемориал. В память о погибших в Отечественную.
На высоком постаменте - бюст Лизы Чайкиной работы народного художника Томского.
Здесь, в Пено, ее замучили гитлеровцы. Слава о героической партизанке, как и о Зое Космодемьянской, гремела по всей стране. Даже в Болгарии были пионерские дружины имени Чайкиной.
Кинотеатр в городе называется "Чайка". Кафе - тоже.
Улица ее имени.
Зашел в музей Лизы. Заведующая, как показалось, несказанно удивилась посетителю.
И меня удивила, сразу спросив
: - У вас мелочь есть?
- В смысле?
- У меня сдачи не будет.
- А сколько нужно?
- Билет стоит 60 копеек.
Стало почему-то не по себе.
Вспомнил, что Василий Иванович говорил про деревню, в которой родилась Лиза Чайкина. Руно называется.
Тоже на ладан дышит...
В пятницу приехали москвичи: завтра открывается охота на уток.
И сразу примчались с тревожной новостью.
На въезде в деревню через узкую речку перекинут бревенчатый мост. Мы еще когда в Пено ездили, обратили внимание, что держатся бревна на честном слове.
- Никифорыч, да он совсем просел! - горячится Юрий Иванович, московский "грач" и бывший архитектор. - Наверняка лесовоз придавил. Теперь не проехать. Надо с лесхозом договариваться о срочном ремонте. Или хотя бы шлагбаум поставить - иначе кранты, наверняка авария случится.
Леха тут же мои перспективы рисует
: - Все, старик, застрял ты. Или пешочком - до Пено, а?
Решаем обследовать ситуацию на месте. Люда просит заодно зайти в магазин - хлеба купить. Торгуют там три раза в неделю, и пятница - как раз торговый день.
По дороге открываю новые "подробности". Провода между столбами и так провисают, а на них еще кирпичи подвешивают.
- Это чтоб зимой ветром не перекручивало, - поясняет Леха.
- А электричество дают стабильно?
- Где там! Отключают. В позапрошлом году весь декабрь были без света. Зато романтично: Новый год при свечах.
На горе ржавым памятником (кому? чему?) возвышается водонапорная башня, а возле некоторых изб из земли перекошенно торчат чугунные колонки.
Несостоявшийся половский водопровод. Пустили пару лет назад, покапало немного и перестало. Колодцы надежнее...
В магазине несколько человек. По здешним масштабам - толпа.
Слепленная из нескольких панелей, торговая точка выглядит странновато. Вывески нет, если не знаешь - в жизнь не догадаться.
- Да вон вывеска, в углу, - уточняет продавщица. - Прибить некому.
- Мужиков что ли нет?
- Выходит, что нет.
Рядом с магазином что-то вроде бывшего склада (стены и крыша местами деревянные, все остальное - щели) и такая же заброшенная, с выпавшими досками и отвалившейся дверью уборная.
Прилавок не богат. Но самый насущный ассортимент - в наличии. Хлеб, печенье, карамель, консервы, два сорта колбасы, сахар, соль, водка, минералка, лук, капуста, стиральный порошок, зубная паста...
Короче, не пропадешь: были бы деньги.
- Мне полбатончика отрежь, - просит баба Маня.
Низенькая, сгорбленная, 76-й год пошел. Живет одна. Изба - напротив магазина. Как управляется, одному Богу ведомо.
- И булочку.
- Баба Маня, боюсь, не прожуешь, - предупреждает продавщица. - Что еще?
- А больше ничего.
В дверь протискивается здоровый малый лет 40. Покачиваясь, обводит всех "слепыми" глазами, молчит, что-то прикидывает и вдруг, как бы крадучись, подает назад.
- Саня к тебе на свидание, - говорит кто-то продавщице.
- Да уж был.
- С пятницы начинает.
Купили два батона, идем к мосту.
- Понял, кто такой Саня? - спрашивает Алексей.
- Чернобылец?
- Он.
Архитектор перепаниковал.
Мост и вправду перекосило, но проехать еще можно.
Хотя рано или поздно обвалится. А на ремонт откуда деньги? До бюджета из Полово не дотянуться. Лесхоз вроде должен помочь. Только чего ему торопиться, пока ЧП не случилось? Или пока "грачи" не скинутся...
(С университетских семинаров засела в памяти формулировка: "Стирание граней между городом и деревней". Социализм, даже развитой, проблему эту не решил, а только усугубил: потемкинские агропоселки не в счет. А у развитого капитализма это дело получилось. Мы и кинулись - в капитализм. Однако выходит он у нас какой-то ненормальный. Можно сказать, даун-капитализм. Если судить по судьбе Полово и сотен тысяч таких же деревень.)
На обратном пути встречаем заросшего щетиной старика. Стоит, опершись на палку.
- Здравствуйте, отец!
- День добрый!
- Как думаете, мост еще послужит?
- Так ведь не угадаешь. Речка как называется, знаете?
- Как?
- Мостовлянка. Раньше она бурливая была, мосты валяла. А теперь вон какие машины ездют!
- К первомайской демонстрации готовитесь? - я пытаюсь пошутить, но получается неловко.
- Чего? - сердится дед. - Нету тут никаких демонстраций. Власть-то не советская.
- А какая?
- Черт его знает!
Уезжал я, осилив с кубометр дров, в воскресенье утром.
На выезде из Полово - автобусная остановка, разрисованная мелом.
Цветочки, виньеточки, два сердечка прислонились друг к дружке.
Надпись: "I love you".
Еще две надписи: "Для меня время остановилось" и "Все будет хорошо".
А на фронтоне остановки - крупно: "ПОЛОВО. ЗАЕЗЖАЙТЕ! НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ".
(Как же не заехать! Как не пожалеть?
Хотя - если по-человечески - спасать надо.
Но возможно ли?
Помните, как поется в фильме "Земля Санникова": "Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь".
А если у земли Полово есть только прошлое, то как называется этот миг?)
ДРУЗЕНКО Анатолий.
