Задайте этот вопрос аспиранту — и он во всех подробностях расскажет о тяготах своего житья–бытья. О том, как «зарубили» тему, что нет денег на исследования, как высоки требования и суров научный руководитель... А еще о вечном споре «физиков» и «лириков»: они никак не могут решить, кому легче сегодня защититься — гуманитариям, которые, цитирую письмо одного физика–лазерщика, «пишут диссертацию, сидя в библиотеке, а то и, того хуже, не выходя из Интернета», или представителям точных наук, которые «чуть ли не новый прибор должны перед экспертным советом поставить»? А что думают по этому поводу сами научные руководители? Кому сегодня легко, кому легче и правомерен ли такой вопрос вообще? Об этом в конференц–зале «СБ» тоже спорили «физики» и «лирики»: Владимир БЕРКОВ, доктор философских наук, профессор Академии управления при Президенте; Ядвига ГРИГОРОВИЧ, доктор педагогических наук, профессор, ректор Белорусского государственного университета культуры; Леонид КРАСНЕВСКИЙ, доктор технических наук, профессор, член–корреспондент НАН, директор Института механики и надежности машин; Александр ЛУКАШАНЕЦ, доктор филологических наук, профессор, директор Института языкознания НАН; Федор РОМАНЮК, доктор технических наук, профессор, проректор по научной работе БНТУ; Василий СТРАЖЕВ, доктор физико–математических наук, профессор, ректор БГУ; Станислав ТРЕТЬЯК, доктор медицинских наук, профессор БГМУ, а также руководство Высшей аттестационной комиссии — председатель Анатолий РУБИНОВ, доктор физико–математических наук, профессор, академик НАН и заместитель председателя Александр ДАНИЛОВ, доктор социологических наук, член–корреспондент НАН.А.Рубинов: Кому легче защититься — физику или гуманитарию? Странный вопрос. Все равно что выяснять, что легче, — написать симфонию или картину? Думаю, любой изначально взвешивает свои способности, склонности, определяется, по какой дороге идти. Вот иногда спрашиваешь у студента: «Почему ты пошел на юридический факультет?» — «А там нет этой противной математики». А коль скоро ты пошел по этой специальности, то будь добр подтягиваться к установленным в ней стандартам. В какой–то мере гуманитариям, теоретикам действительно проще — их исследование зависит только от них самих. Тем же, кто связан с техникой, экспериментом, требуется иной раз больше времени. Но без таланта и там, и там можно выдать серую и малоинтересную диссертацию.
В.Стражев: Вопрос «кому легче?» возник не только сейчас и не только в Беларуси. В Германии точно так же ворчат, что если юрист защитится за 3 года, то физик — за 6 — 7 лет. Это правда. Но правда и то, что человек, занимающийся физикой, никогда не смог бы получить степень в юриспруденции за столь короткий срок. Так что, в принципе, это спор из разряда «какой цвет лучше» — желтый или красный?
«СБ»: И все–таки... гуманитариев среди «остепененных» у нас последние годы гораздо больше?
А.Рубинов: Не гораздо — несколько больше. Среди гуманитариев много тех, кто идет в науку. В 2003 году их было 56 процентов среди всех аспирантов, но кто из них дойдет до защиты? Отсеиваются ведь тоже многие, в результате доля диссертаций по гуманитарным наукам за год сократилась с 41 до 37 процентов, причем количество докторских уменьшилось в 1,4 раза.
Ф.Романюк: На примере своего вуза могу сказать: желающих продолжать обучение по гуманитарным специальностям действительно больше. Конкурс в аспирантуру на экономические специальности в 2 — 3 раза выше, чем на технические. Но это же не означает, что мы гуманитариев набираем больше!
В.Берков: Обидно, когда говорят, что в гуманитарных и социальных науках все дается легко и просто. Они имеют свою специфику, они по–своему трудны. Здесь ученые имеют дело с саморазвивающимися объектами особой сложности, и то, что вчера казалось устоявшимся, сегодня может измениться до неузнаваемости. Успеть за этим движением не так просто. Таких подводных камней нет, например, ни в математике, ни в механике или технике.
Я.Григорович: Спор «физиков» и «лириков» начался еще в 60–х годах, но, как мне кажется, тот ракурс, который мы сегодня обсуждаем, вообще не имеет права на существование. Непосвященные думают, будто гуманитарные науки очень просты. Это глубокое заблуждение. Наша наука изучает человека со всех сторон его жизни и деятельности, это исключительно сложно, если делать свою работу честно, потому что нет более совершенной и сложной машины, чем человек. По трудности я бы именно гуманитарные, социальные науки поставила на первое место. Ведь даже одного человека трудно изучить, живя с ним бок о бок целую жизнь! Что уж говорить о педагогике, сфера исследования которой безгранична.
А.Рубинов: В прошлом году мы отклонили более 10 процентов докторских диссертаций по гуманитарным наукам. Да, это много. Но не надо думать, будто ВАК не понимает их важности. Напротив, я не устаю повторять: гуманитарная сфера важнее всего, потому что она формирует мировоззрение, гражданское сознание и т.д. Без этого страна не способна развиваться дальше. Конечно, можно создавать замечательную технику. Но вспомните Германию образца 30 — 40–х прошлого века: там с техникой было все в порядке, но какая была разруха в умах! Тем выше должны быть требования к гуманитарным наукам. Не хочу никого обидеть, но возьмем, к примеру, языкознание. Вот пришла в ВАК работа «Понятие боли в русском языке». А что потом? «Понятие воли», «понятие доли» и т.д., в белорусском, в сопоставлении русского и белорусского... Эдак легко дойти до абсурда: дать каждому научному руководителю по 100 аспирантов, каждый получит такую вот «тему», посидит в библиотеке, добросовестно напишет, получится вполне квалифицированная работа. А кому она нужна?
«СБ»: Бытует мнение, что диссертация — едва ли не обязательная ступенька в карьере успешного человека. Может быть, у нас просто слишком много желающих «остепениться»?
А.Рубинов: Планы подготовки кадров, увы, совершенно не соответствуют реальным потребностям. Мы недавно попробовали составить прогноз, собрали заявки со всей страны, проанализировали — и в итоге получилась полная несуразица. Вы вдумайтесь только: ежегодно защищаются 100 — 110 докторов наук, а вузы желают их готовить в 6 раз (!) больше. Кандидатов педагогических наук, которых и так некуда девать, — по 1.100 человек в год... Этот вопрос рассматривался в Администрации Президента, и сейчас Комитету по науке и технологиям поручено делать единый государственный заказ, который формируется не по желанию, не по заявочному принципу, как прежде, а под конкретные места, которыми располагает та или иная организация. Зачем готовить человека, тратить столько времени и сил, а потом выпускать, образно выражаясь, в воздух?
А.Данилов: Или такой пример. В начале 90–х на всю Беларусь было чуть больше 2.000 аспирантов, сейчас — в 3 раза больше. Мы вот сетуем, что в срок защищается даже не каждый 10–й. Но с другой стороны, если защитятся все, что мы будем с ними делать?
Л.Красневский: Правильно Анатолий Николаевич ставит вопрос: все должно исходить из потребности. У нас в технических науках это особенно ярко видно. Во времена СССР, чтобы защитить докторскую диссертацию, соискатель должен был изобрести нечто, что можно внедрить в промышленное производство, что приносило бы практическую пользу. В кризисные времена, в середине 90–х, такие работы стали не по карману. Сейчас больше защищаются сотрудники вузов и научных организаций, а объемы исследований в промышленности по–прежнему невелики, хотя практическая отдача — сегодня у нас главная цель. Значит, надо как–то стимулировать специалистов–практиков, приглашать их в аспирантуру, развивать науку в условиях производства. Да, диссертация, с одной стороны, — это личный рост и самосовершенствование, но с другой — важная государственная задача, потому что современная наука не что иное, как производительная сила.
Я.Григорович: Вы упускаете один важный момент, о котором я как ректор не могу не сказать. Сегодня вузы аккредитуются с большим трудом именно из–за отсутствия научных кадров, ведь кандидатов и докторов должно быть не меньше 50 процентов. То есть ни о каком «перепроизводстве» и речи не идет. Особенно это касается педагогики. Потому что педагогическая наука готовит специалистов не только для дошкольных учреждений, не только для средней школы, не только для школы средней специальной и специальной, но еще и для преподавания абсолютно всех дисциплин — технических, медицинских и др. Педагоги — трансляторы любой науки, на них держатся вузы, и, естественно, их должно быть больше всех. Если нет — начнется очень тихий, но неуклонный процесс распада высшего образования.
А.Лукашанец: Я таксама магу вас запэўнiць, што рынак кандыдатаў i дактароў навук па мовазнаўству яшчэ не запоўнены. Бо гэта вельмi шырокая сфера дзейнасцi, ў ёй да 20 спецыяльнасцей. I гэта пры тым, што ў нас традыцыйна вельмi мала абараняецца доктарскiх дысертацый, у самыя лепшыя часы — 4 — 5 у год, а гэта i па беларускай, i па рускай, i па славянскiх мовах i г.д.
А.Рубинов: Вот видите, сейчас каждая сфера будет доказывать, что именно ей нужно все больше и больше научных кадров. У каждого своя правда, но если посмотреть на ситуацию в целом, то получится, что у нас по стране на 250 человек работающих, от уборщицы до высшего чиновника, приходится один «остепененный», а в Минске — один на 77 (!). А вы говорите — недостаточно! А не в том ли проблема, что мы неправильно распределяем свои усилия по подготовке специалистов?
«СБ»: Итак, кандидатов и докторов наук у нас много. Но дело ведь не в количестве, а в качестве их исследований, верно?
А.Данилов: Вот именно. Да пусть в вузе всего 60 процентов преподавателей со степенями, главное, чтобы это были заслуженные регалии. А качество будет тогда, когда есть система подготовки и аттестации и на каждом ее этапе соблюдается высокий научный уровень. Действительно, процент отклоненных работ возрастает: докторских по сравнению с 2003 годом мы «завернули» в 3 раза больше, кандидатских — в 2,4 раза. Но настораживает тот факт, что ВАК отклоняет работы втрое чаще, чем советы по защите. Пора бы уже кафедрам, вузам тоже проявлять принципиальность и требовательность.
Ф.Романюк: В Беларуси за последние лет 10 вообще возникло достаточно упрощенное представление о диссертационных работах. Науку нельзя засорять, туда должны идти люди достойные, способные что–то привнести в нее. Что касается требований ВАКа, то они сейчас довольно высокие, и это можно только приветствовать. Ознакомившись с работами по своему, техническому, профилю в Беларуси и России, я могу с уверенностью утверждать: у нас научный уровень выше. И намного.
А.Лукашанец: Я абсалютна падтрымлiваю сённяшнюю пазiцыю ВАКа: ён iмкнецца не «рэзаць» дысертацыi, а «падняць планку», захаваць навуковы ўзровень. Гэта неабходна, мы не можам дапусцiць, каб у нас канчаткова была дэвальвiравана ступень кандыдата и асаблiва доктара навук.
В.Берков: Есть такая специальность — теория и методика образования и воспитания. Именно по ней в педагогике защищается большинство. И что мы видим? Методика вроде бы и есть, а вот теории нет. Хотя поле деятельности для теоретиков огромное. Вот сейчас мы погружаемся в новую сферу — информационное общество. Казалось бы, встает новая проблема: как формировать знания о знаниях? Но дисциплины, имеющие отношение к данной проблеме, в вузах находятся на периферии учебного процесса. За редким исключением будущие исследователи и преподаватели, например, не изучают логику, науку, призванную шлифовать мыслительный аппарат. Получается, мы на пороге новой эры, а на самом деле топчемся где–то на уровне установок XIX века. В педагогической науке господствуют узкий эмпиризм, мелкотемье, сиюминутность в постановке задач. Или такая проблема. В исследованиях, проводимых по линии ЮНЕСКО, отмечается, что Россия, наша ближайшая родственница, утрачивает звание «самой читающей страны в мире»: 15–летние российские школьники оказались на одном из последних мест среди их сверстников из 32 стран, хотя еще в начале 90–х годов были вверху списка. Думается, наша ситуация мало отличается от российской. Но это остается незамеченным. Средства массовой информации, выступления высокопоставленных чиновников наполнены рассуждениями о пятидневке, 10–балльной системе, школьной форме и пр., но о главном — о содержании и методике ведения учебного процесса — не говорят. На самых различных уровнях царит элементарная безграмотность. Недавно на экспертном совете по педагогике рассматривалась докторская (!) диссертация — в одном тезисе, выносимом на защиту, есть подлежащее, нет сказуемого, в другом — члены предложения не согласуются между собой и т.д. И это — наши кадры?..
В.Стражев: В споре «физиков» и «лириков» есть один действительно важный момент. В физике диссертацию не спишешь и чужую статью за свою не выдашь, а в гуманитарных науках это сплошь и рядом. Во времена Советского Союза, не секрет, значительно легче было написать диссертацию тому, кто владел языками и просто «транслировал» иностранные мысли. Сейчас даже языки знать не надо — появился Интернет, из него именно гуманитарии черпают и черпают. Но это не к вопросу, какая из наук лучше или хуже, а к вопросу о научной этике.
А.Лукашанец: Згодзен, але ж лiчу, што праблема глыбей. Спiсаць можна i там, i там. Так, гуманiтарыю, магчыма, лягчэй спiсаць i цяжэй яго злавiць, но з другога боку — гэта праблема сумлення суiскальнiка, кампетэнцыi навуковага кiраўнiка i аб’ектыўнасцi экспертнага савета.
А.Рубинов: Знакомая ситуация: взяли в Интернете, что–то скомпилировали — и это проходит. Потому что научные руководители были или невнимательны, или не владеют ситуацией. Отчего это происходит? Оттого, что разрушено единое информационное пространство, существовавшее в СССР, у нас нет в этой области никакой координации. Каждый вуз издает свой вестник, и это хорошо, это бесценный опыт, но узковедомственный, его недостаточно. Нужны единые республиканские журналы, специализированные по различным направлениям, которые аккумулировали бы научную мысль.
В.Стражев: С распадом Союза у нас вообще возникла качественно иная ситуация. Одно дело — конструкция, которая работает в масштабах большой страны, и другое — в десятимиллионном государстве. Если, скажем, в СССР авторитетными специалистами в философии были 200 — 300 человек, то сейчас у нас — 10 — 12. То же самое, например, по теоретической физике и т.д. И здесь в дело вступает корпоративная этика, поскольку все мы люди, каждый, даже академик, имеет свои слабости, а «степень устойчивости» разная. Личные отношения — вот что, увы, выходит сейчас на первый план в науке.
С.Третьяк: Все мы помним, что в 90–х годах налицо была тенденция значительного охлаждения студентов к науке. Как мы ни приглашали в аспирантуру, они не хотели идти. Почему?
Ф.Романюк: Видимо, из финансовых соображений. Не видели для себя перспектив.
С.Третьяк: Не скажите. Думаю, причина не лежит на поверхности... Сейчас противоположная тенденция — молодежь очень хочет заниматься наукой. И вот у меня появилось такое объяснение этому феномену: высокий уровень исследований, науки, может быть, в меньшей степени будет зависеть от тех требований, которые предъявляет ВАК, в большей же — от того, кто руководит, какой тематикой, на каком уровне и каков интеллект научного руководителя. Туда, где создана хорошая научная школа, идут люди молодые и талантливые, там получаются серьезные работы. И если такие школы в Беларуси будут стабильно работать, то ВАКу не потребуется «поднимать планку», достойный уровень науки будет поддерживаться за счет других механизмов.
«СБ»: Кстати о научном руководителе. Вот мнение аспиранта–филолога: «Многое зависит от его порядочности. Некоторые наши профессора эксплуатируют соискателей как бесплатную рабсилу, заставляя писать вместо себя пособия и работы. Они совершенно не заинтересованы, чтобы аспиранты защищались и становились самостоятельными единицами».
С.Третьяк: Выражу, наверное, общее мнение: это дикость и безобразие. Вспоминаю слова моего учителя, профессора Шотта, который говорил: «Нельзя аспиранта, как котенка, бросать в омут». Надо с ним работать, но заставлять, принуждать выполнять что–то не связанное с его темой — это абсолютно безнравственно. Мне, к счастью, за всю жизнь сталкиваться с таким не приходилось никогда.
А.Рубинов: Вот нам и надо создать такую атмосферу, которая бы исключала подобные вещи. Иной раз слышу: у нас пробиться нельзя, дайте возможность защититься в России. Но неужели мы опустим руки? Согласимся с тем, что у нас здесь сложились кланы, которые рулят всем? Надо разрушать эту порочную практику, людям авторитетным брать дело в свои руки.
Ф.Романюк: Должно быть обоюдное желание работать по–настоящему — и у аспиранта, и у научного руководителя. Если человек поступил в аспирантуру не для того, чтобы делать диссертацию, ничего путного из этого не выйдет, как не выйдет ничего и у того руководителя, который взял человека в аспиранты только для того, чтобы иметь учебную нагрузку.
А.Рубинов: Причем некоторые же открыто об этом говорят! Как сказал мне один деятель: «Вот вы предлагаете запретить научному руководителю иметь одновременно более четырех соискателей. А как же мне тогда выполнять педагогическую нагрузку?» Верх цинизма!.. Должен заметить, что сегодня политика ВАКа — это не только повышение требований к работам, но и защита прав и интересов соискателя, вообще защита его как человека. Оно ведь как бывало раньше? Сидят люди на защите, слушают доклад, вопросов нет, все вроде хорошо, а голосуют «против». Почему — никто не знает. Мы поставили барьер, чтобы оградить соискателя от такой несправедливости. Теперь отмолчаться нельзя: ознакомьтесь с работой, составьте мнение и выскажите свои претензии во всеуслышание, по пунктам.
«СБ»: Есть мнение, что белорусская си
стема аттестации научных кадров слишком громоздка и строга. На Западе, дескать, все значительно проще. Давайте, мол, проявим, демократизм — отдадим право присваивать научные степени вузам.
А.Рубинов: Конечно, наша система аттестации суперсложная. Проверка над проверкой и потом еще проверка. Но иначе сегодня нельзя. Почему у нас такая многоступенчатая процедура? Защита диссертации — очень демократичный, открытый процесс, в этом его сила. Но в этом и его слабость: все знают, кто оппоненты, значит, можно позвонить, «повлиять» на исход дела. Вот для этого и нужен ВАК, чтобы решение было принято объективное, а не в чьих–то корпоративных интересах.
Я.Григорович: Главным итогом работы ВАКа я лично считаю то, что у нас создана нормативная база по подготовке диссертаций, где разложено по полочкам все — от поступления в аспирантуру до утверждения на ВАКе. И мы наконец–то избавились от обезличенности, размытой коллективной ответственности за принятое решение. Теперь все замыкается на конкретной личности. И если мне дают работу на экспертизу, то я понимаю, что именно от меня зависит, пойдет она дальше или нет, и я буду виновата, если ВАК ее отклонит.
С.Третьяк: Я раньше тоже думал, что ВАК — это такой карающий меч. Но вот уже почти год работаю председателем экспертного совета и не было случая, чтобы мы рассматривали ту или иную работу без понимания того, что решается судьба человека. Подходим к каждому, конечно, строго, но максимально доброжелательно.
В.Стражев: Знаете, почему у американского президента охрана на виду? Не для того только, чтобы предотвратить покушение, — а чтобы даже мыслей на этот счет ни у кого не возникало. Такова и функция ВАКа — «чтобы желания не возникало». И я могу достоверно утверждать, что на приемлемом уровне аттестация научных кадров среди всех стран СНГ осталась только в Республике Беларусь.
«СБ»: То есть диплом у нас купить нельзя ни при каких условиях?
С.Третьяк: Мне даже смешно об этом слышать. Такое в принципе невозможно.
А.Рубинов: У нас — нельзя, в России — можно. Можно поддельный, можно реальный, можно не диплом, а саму процедуру. Там на «теневом» рынке четко расписано: сколько стоит написать работу, стать оппонентом, рецензентом и т.д. Как в ресторане, цены на любой вкус.
Ф.Романюк: Вот мы рассуждаем: купить диплом, «остепениться»... А зачем, во имя чего? Нужно просто выполнить свою работу — нужную, хорошую и с ней претендовать на получение степени. Легко ли стать ученым? Легко ли пойти в науку? Только так и нужно ставить вопрос.
Л.Красневский: Молодежи надо больше объяснять, что «остепениться» — это обиходный термин. На самом деле наука — это государственное дело. Вредно и несерьезно рассматривать ее с позиции: я хочу, а мне не дают!
А.Лукашанец: На мой погляд, абаранiцца стала цяжэй. Павялiчылася iнфармацыйнае поле, i за абмежаваны час трэба сарыентавацца ў праблеме, перапрацаваць вялiкую колькасць iнфармацыi, знайсцi нiшу, якая была бы яшчэ недаследавана, i сказаць нешта сваё. Таму я абедзьвума рукамi за тое, каб павялiчыць тэрмiн навучання ў аспiрантуры.
Я.Григорович: В аспирантуру не приходят просто так: нужно сначала отучиться в школе на «отлично», потом в институте, зарекомендовать себя... Это очень тяжелый и долгий путь. И идти по нему должен человек, Богом отмеченный. Да, «остепениться» в Беларуси нелегко. Но это и хорошо, что нелегко.
А.Рубинов: Думаю, пора обществу понять, что научная степень — это не столько престиж, сколько огромная ответственность. И нужно это звание далеко не всем. У нас сложилась парадоксальная ситуация: обесцениваются специальности, обычная профессиональная деятельность без степени как бы уже ничего и не значит. И что, таможенник будет защищать диссертацию в своей области, официант — в своей, чиновник — в своей? Будем работать в науке по принципу «что вижу, то пою»? Это путь в никуда. Все должно быть к месту. Изначально диссертацию ввели в тех областях, где трудно иначе оценить квалификацию человека. А зачем диссертация инженеру на производстве? Он должен делать машины и получать за это деньги, гораздо большие, чем в науке. Наука — особая, тонкая сфера. Это ботинки могут быть новыми или дряхлыми, но и те, и другие можно носить. Наука же либо есть, либо ее нет. Третьего не дано.
