Продолжаем публикацию детектива Виктора Пронина. Начало в N 208.-А зачем преступнику хранить нож у себя?
- Он был хорошо спрятан. Его нашли миноискателем. Все вокруг знали о преступлении, и выбросить нож было не так-то просто.
- Даже для шофера? - усмехнулся Ксенофонтов.
- О! - воскликнул Зайцев. - Если бы все преступники так рассуждали... Этого не бывает, Ксенофонтов. Что-то им всегда мешает поступить разумно и толково. Они постоянно совершают глупости. Иногда эти глупости им мешают, иногда помогают, создают некую непредсказуемость поступков... А разве вся та пьянка не глупость? Вот так-то, - Зайцев завернул нож в газету и снова сунул его под сейф.
- Слушай, старик, меня внимательно, - со значением проговорил Ксенофонтов. - Ты можешь совершить грубейшую юридическую ошибку. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений...
- А зачем? - спросил Зайцев. - Зачем, если они ложные?
- Как знаешь, - обиделся Ксенофонтов. - Но не торопись. Истинно говорю тебе - отпусти шофера, не бери грех на душу!
На следующий день друзья опять встретились в вареничной. Зайцев выглядел не столь самоуверенно, как накануне, а Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.
- Ну как? - спросил он. - Ты уже отпустил убийцу?
- Знаешь, - промямлил Зайцев, - вчера твои слова произвели на меня... м-м... некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на исследование и нож, и газету, в которую он был завернут.
- Смелое решение.
- Эксперты утверждают, что эта газета... Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры... И почтальон подтвердил. Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача - доказать, что бурые пятна есть не что иное, как кровь, установить группу...
- Надо же, - без всякого интереса проговорил Ксенофонтов. - Чего не бывает на белом свете.
- Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней... Верно?
- Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а? - скучающе спросил Ксенофонтов.
- Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты решил, что шофер не виноват?
- А! Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри на девушку за соседним столиком... Тебе нравится?
- Ну виноват! - вдруг закричал Зайцев. - Виноват. Каюсь. Больше не буду.
- Вы слышите? - обернулся Ксенофонтов к девушке. - Слышали, что он сказал? Зайцев, повтори.
- Девушка, - повернулся тот к ней вместе со стулом, - я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.
- Девушка, простим его? - спросил Ксенофонтов.
Она кивнула, не зная, как себя вести.
- Значит, так... Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?
- Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!
- Как знаешь. Девушка, скажите...
- Хорошо! - с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. - Но если меня посадят...
- Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, - жестко сказал Ксенофонтов. - Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?
Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так, что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя.
Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал покрытое кристалликами соли волоконце и, налив пиво в граненый стакан, полюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, с наслаждением погрузил в нее свои обкусанные усы. Переведя дух, он облизал пену с усов, отковырнул со спинки еще один ломтик и бережно положил его у стакана.
- Когда-нибудь, Зайцев, ты станешь хорошим следователем, тонким и проницательным, настоящим мастером своего дела. Но пока тебе нужно столько стремиться к этому... - начал Ксенофонтов.
- Согласен, - покорно кивнул Зайцев.
- Тогда слушай. Все очень просто. Я в своих рассуждениях исходил из того, что один из этих двоих - убийца.
- И я исходил из того же!
- Не понимаю я твоего нетерпения, Зайцев, не здесь его надо проявлять и не сейчас. О чем это я говорил... Да, о твоем деле... Так вот, ты не учел, что второй - не просто невиновный, он еще и оговоренный, оклеветанный. А убийца не только совершил преступление, он еще и подсунул нож невинному, свалив на него то, что совершил сам. Поэтому их отношение друг к другу не может быть одинаковым. Если убийца, возможно, жалеет жертву своего оговора, сочувствует ему, то оклеветанный ненавидит убийцу всеми силами своей души. Ведь тот не только убил женщину, но и его пытается посадить на скамью подсудимых. Вместо себя. Поэтому достаточно спросить у них друг о друге, чтобы сразу определить, кто убийца. Из их ответов совершенно бесспорно следует, что преступник - Песецкий.
- Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.
- Заметь, - Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, - ожидаемо резко, объяснимо резко. Его взвинченность и вялость ответа убийцы не случайны.
- Дальше! - бросил Зайцев.
- А дальше я задаю проверочный вопрос: как они относятся к убитой? И здесь их ответы должны отличаться. Пусть еле уловимо, но они не могут быть одинаковыми. Для оговоренного - Зозулина такая же жертва, как и он сам, причем жертва того же человека. И он невольно, сам того не замечая, будет искать в ней, в ее характере, поступках нечто оправдывающее. Убийца, наоборот, ищет в ней отрицательное, что уменьшает его вину, он стремится заранее приуменьшить тяжесть своего преступления.
- В общем-то допустимо, - с сомнением проговорил Зайцев.
- Что значит "допустимо"?! - возмутился Ксенофонтов. - Расхождения в показаниях могут оказаться большими или малыми, заметными тебе или заметными мне, но они обязательно будут. И суть расхождений жестко определена: убийца женщину осуждает, невиновный ее оправдывает.
- Ладно, ладно, не суетись. А что дал тебе вопрос о ноже?
- Разберемся и с ножом. Он лежал на подоконнике. Им не пользовались во время застолья, не было надобности - стол накрыт на троих, все обеспечены приборами. Поэтому убийца, который схватил нож и нанес им удар, а потом удрал с этим ножом, неизбежно знает о нем больше. И действительно, слесарь сказал, что нож самодельный, а шофер смог вспомнить только его размер. Слесарь знал, что ручка пластмассовая, на заклепках, а шофер сказал лишь, что она блестящая. То есть знания о ноже у слесаря и шофера при всей похожести резко отличаются качественно. Качественно, Зайцев! А характер различий полностью совпадает с расхождениями в ответах на другие вопросы. Преступление оставило следы, иначе не бывает.
- Какие следы? - спросил Зайцев. - Где?
(Продолжение следует.)
