Продолжаем публикацию детектива Виктора Пронина. Начало в ј 208все утро он был нетороплив и обстоятелен. Не спеша брился, варил яйца в алюминиевой кружке, грел чай, сосредоточенно завтракал, время от времени поглядывая то на часы, то за окно. Было уже больше девяти, когда Ксенофонтов, прихватив большой старый зонт с деревянным набалдашником, вышел из дому.
- Привет, - сказал Ксенофонтов, войдя в кабинет Зайцева и ставя в угол длинный нескладывающийся зонт. - Как спалось?
- Прекрасно.
- Что нового?
- Ничего, - Зайцев старался не смотреть на Ксенофонтова.
- Какой-то ты сегодня неразговорчивый... Мысль важная посетила?
- Оформляю документы на прекращение содержания под стражей.
- И нет никаких юридических возможностей подзадержать их на несколько дней?
- Возможности есть... Но на усмотрение прокурора. При наличии оснований.
- Считай, что они у тебя в наличии, - Ксенофонтов поправил зонт в углу, посмотрел на него со стороны - красиво ли стоит, и лишь после этого сел.
- Да? - в глазах Зайцева сверкнула почти неуловимая надежда. - И что же это за основания?
- Моя личная просьба к прокурору.
Зайцев весь как-то сразу обмяк и опустил голову - смотреть на друга у него не было сил. Ксенофонтов только сейчас понял, какая для следователя мука выпускать убийц, в вине которых тот был уверен, но не имел ни единого надежного доказательства.
- Если тебе трудно, я сам могу к нему пойти, - предложил Ксенофонтов. - Давние заслуги перед правосудием, надеюсь, дают мне право обратиться с такой нижайшей просьбой.
- Обратиться с просьбой могу и я... Но дело в том, Ксенофонтов, что прокурор - не тот человек, к кому обращаются с просьбой.
- Иди и обращайся, - Ксенофонтов уверенно указал на дверь. - Сошлись на меня. Скажи, Ксенофонтов верит в успех.
- Ты в самом деле веришь? - в голосе Зайцева звучала надежда.
- А я пока здесь посижу, воздухом правосудия подышу. Иди, а то еще возьмут да без твоего ведома и выпустят. Тогда жениха придется сажать. Ведь он, не раздумывая, бросится на них с тесаком.
- Тоже верно, - пробормотал Зайцев, поднимаясь.
А когда вернулся, Ксенофонтов сидел все в той же позе - закинув ногу на ногу и сложив руки на груди. По лицу его, по закрытым глазам прыгали солнечные зайчики, а Ксенофонтов, казалось, прислушивался к невнятному шелесту листвы.
- Продлил, - сказал Зайцев. - На три дня. Но это было нелегко.
- Вполне достаточно. На меня сослался?
- Нет.
- Поэтому и нелегко. Ну, ладно, мне пора. Женихи ждут, невесты все глаза проглядели, - он взял зонт, подошел к двери, остановился. - Для начала... Помести их в одну камеру. Пусть пообщаются. Соскучились небось.
- Ты хочешь сказать... Ты хочешь сказать... - от возмущения Зайцев не находил слов. - Да они сговорятся во всех подробностях! Да они...
- Все свои приемы ты уже на них испробовал? Убедился, что эти подонки тебе не верят, а верят друг другу? А теперь делай то, что говорю. И им будет приятно, и тебе спокойнее. Но не вздумай кого-нибудь из них вызвать на допрос.
- Но у меня всего три дня! - в отчаянии вскричал Зайцев.
- Пусть общаются.
И Ксенофонтов величественно вышел. Здание милиции он покинул с таким достоинством, будто оба преступника уже написали явки с повинной.
Весь день он провел в редакции, принимая объявления, выписывая квитанции на оплату, готовя тексты в типографию, но все это время чувствовал, как терзается Зайцев, как он хочет прийти к нему, каких усилий ему стоит сдерживаться.
Вечером следователь все-таки позвонил.
- Ну? - сказал он. - И что дальше?
- Они вместе?
- С утра.
- Общаются?
- Не замолкают ни на минуту.
- Это прекрасно. Видишь ли, старик, в последнее время жизнь предложила мне именно это занятие - сводить людей вместе. И я понял, что долгие годы занимался не тем. А теперь счастлив, видя, как расцветают лица людей, нашедших друг друга на тернистом и опасном...
- Они в самом деле были счастливы... Во всяком случае, мне так показалось, когда я наблюдал за ними через глазок.
- Улыбались?
- Ржали.
- А вот это они напрасно, - посерьезнел Ксенофонтов. - Это они напрасно.
- И долго им еще так балдеть?
- Завтра утром одного вызывай на допрос. Я приду. И это... Один из них наверняка сильнее, да? Так всегда бывает. Один ведущий, другой ведомый. У этих тоже так?
- Да. Что-то такое есть, - помолчав, ответил Зайцев, видимо, впервые задумавшись над этим обстоятельством.
- Кстати, как их фамилии?
- Тот, который постарше и позлее, - Яхлаков. Ну а второй - Цыкин. Этот, конечно, слабее. Он и молчит не столько потому, что сам держится, сколько Яхлакова побаивается.
- Надо же... Вот Цыкина и вызывай на допрос.
- О чем будет речь? Ведь подготовиться надо, материалы посмотреть, выстроить вопросы.
- Не надо их выстраивать, - перебил Ксенофонтов. - И готовиться не надо. Все необходимое я с собой прихвачу. Об одном предупреждаю - допрос будет долгим, на пару часов ты должен от других важных дел освободиться.
- Освобожусь, - пробормотал Зайцев и положил трубку.
Ксенофонтов пришел в милицию ровно в девять. Был он весь в светлом, на плече у него болталась сумка на молниях, от самого разило каким-то сладким одеколоном, что Зайцева не столько развеселило, сколько озадачило - никогда Ксенофонтов не злоупотреблял запахами.
- Прекрасная погода, не правда ли? - воскликнул Ксенофонтов.
- Ничего погода. Ну что... Начнем?
- А! Я и забыл! Конечно, старик, конечно! Вели вводить.
- Что значит вели? А что с ним делать будем?
- Беседовать будем. Как это чудесно - беседовать с незнакомым человеком! Сколько нового открывается, сколько неожиданного! Когда я работал журналистом...
Зайцев сосредоточенно набрал номер телефона, дождался, пока кто-то возьмет трубку, и бросил одно слово "Давай".
- Одна просьба, - Ксенофонтов поднял палец. - Ни слова о деле. Ни единого. Молча сиди. Можешь иногда выйти покурить, к начальству сходи, засвидетельствуй почтение, начальство страшно любит, когда ему почтение выражают. Особенно, когда это делают неуместно и неумело. Ловко выраженное почтение они могут и не заметить, а вот неожиданное, некстати высказанное... О! Они просто балдеют! Краска неописуемого наслаждения заливает их лица...
- Вводите! - бросил Зайцев, увидев заглянувшего в дверь конвоира. - Подождите в коридоре, - окинув взглядом раскрытое окно, забранное решеткой из толстой арматурной проволоки, Зайцев сложил руки на столе.
Вошел Цыкин. Среднего роста, тощеватый, сутулый, с длинными нечесаными волосами. Вытянутое лицо, близко поставленные глаза, настороженный взгляд. Но явно проступала в нем и мелкая пакостливость, торжество: что, дескать, ребята, ничего у вас не получается?
- Садись, старик, - сказал Ксенофонтов, тронув Цыкина за локоть. - Вон там, ближе к окну, к свежему воздуху.
Цыкин диковато глянул на Зайцева, словно прося подтвердить столь необычное приглашение, и, лишь дождавшись, когда следователь кивнул, осмелился сесть.
- Так вот я и говорю, - продолжал Ксенофонтов, - высказывая начальнику уважительные слова, ты повергаешь его в мучительные раздумья. Он впадает в панику. Он не знает - искренне ты сказал, не смог сдержать накопившийся восторг перед ним, подлизываешься или прощупываешь...
- Это очень интересно, - с трудом выдавил из себя Зайцев.
- Потому и рассказываю! - Ксенофонтов вынул из сумки пачку диковинных сигарет, от которых кабинет сразу наполнился запахом дорогого табака, щелкнул зажигалкой, прикурил.
- Ты начал курить? - спросил пораженный следователь, но Ксенофонтов не слышал - он уже угощал Цыкина. Тот не отказался, осторожно подцепил сигаретку искусанными ногтями, сунул ее в карман.
(Продолжение следует.)
