На Гродненщине 2011–й был годом выдающейся польской писательницы–реалистки Элизы Ожешко. И для этого были веские основания: как свидетельствуют найденные исследователями документы, родилась она в поместье Мильковщина невдалеке от Гродно 6 июня 1841 года, основную, творческую, часть своей жизни провела в городе над Неманом, где и похоронена. В центре города на улице имени Элизы Ожешко, недалеко от памятника ей, находится дом–музей писательницы. Поэтому логично, что юбилейная научная конференция состоялась в расположенном рядом Гродненском государственном университете имени Янки Купалы. В сборниках и периодической печати увидело свет немало статей, повествующих о жизни и творчестве литературного символа наднеманского края. Казалось бы, есть основания поставить на юбилейном, 2011–м точку.
Пробелы и сомнения
Есть одно обстоятельство, заставляющее меня усомниться, а в том ли году отмечали мы юбилей. Я скорее верю не метрике, которую не удалось увидеть хотя бы в репродуцированном виде, а самой писательнице, указавшей иную дату. В ее обширных и с трудом доступных мемуарах говорится: «Я родилась майской ночью 1842 года. Говорили, что как раз в это время — не знаю, раньше или позже — впервые в мильковщинском саду запел соловей. Может, это была просто выдумка или итог беззаботного воображения слуг и дворовых, но мама моя еще многие годы любила пересказывать это домашнее предание и особенно вспоминала его в ту пору, когда начала гордиться моей писательской профессией, которую сначала терпеть не могла». К тому же 1842 год долго фигурировал и продолжает фигурировать в литературоведении.
Конечно, я не могу вот так с ходу объявить ошибочной (бывают же случаи описки) метрическую запись, но не могу и не верить самой пани Элизе, личности по натуре дотошной. Уж она, а тем более ее мать, наверное, знали год рождения... Такие сомнения беспокоят меня уже свыше полувека — с тех пор, когда в пятом номере журнала «Работнiца i сялянка» за 1960 год была помещена моя первая статья об Элизе Ожешко, после чего я отзывался в печати уже на каждую значительную публикацию о ней в Беларуси, Польше и России. Не знаю, как для кого, а для меня, наверное, останутся юбилейными оба года — уходящий и наступающий.
Многоязычное детство
Будущая писательница выросла в довольно богатой шляхетской семье Павловских, которой принадлежали, кроме усадьбы в Мильковщине, соседние деревни Хоневичи и Тарасюки, насчитывающие 165 мужских душ. Отец Элизы и ее старшей сестры Клемуни служил гродненским уездным судьей, слыл вольтерианцем. Рано умер, оставив после себя богатую библиотеку. Мать, женщина видная и властная, воспитанием девочек не занималась, говорила с ними, как и гувернантка, только по–французски. Благодаря домашним учительницам Элиза очень рано также научилась читать по–польски, в первую очередь патриотическую поэзию своего земляка Юлиана Немцевича, и сама пробовала писать «взрослые» рассказы.
Уже в раннем детстве Элиза понимала, что наряду с усадьбой, говорящей по–французски и по–польски, наряду с соседней почтовой станцией, где часто звучала русская речь, рядом существуют крепостные деревни, отличающиеся языком. Ей часто удавалось присоединяться к крестьянским детям, включаться в их игры, перенимать их речь. Об этом свидетельствует такое место в ее «Мемуарах»: «Как раз тогда я услышала мужицкие сказки, которые умел рассказывать Франук, и научилась немного говорить по–белорусски, ибо мои друзья разговаривали между собой на этом языке, а ко мне обращались по–польски».
Зрелость мысли
Дальнейшие десять лет своей жизни Ожешко прожила в отдалении от дома, от Гродненщины: училась, притом легко и настойчиво, в варшавском монастырском пансионе. Вернувшись в Мильковщину, чувствовала себя одиноко, ибо старшая сестра умерла, а мать, повторно выйдя замуж, вела светский образ жизни. Поэтому, особенно не раздумывая, дала согласие на первое же брачное предложение галантного шляхтича Петра Ожешко, приехавшего из–под полесского Дрогичина. Шестнадцатилетнюю девушку не смутило, что он был гораздо старше ее, а будущее, признавалась она в тех же «Мемуарах», казалось ей игрушкой. К тому же из Мильковщины Элиза везла с собой в Людвиново, имение мужа, богатую библиотеку, картины, знакомую с детства мебель. И это было необычное приданое для тех времен, когда выше всего ценились земельные наделы, крепостные и деньги.
Но беззаботная жизнь продолжалась в Людвиново недолго. Муж оказался человеком недалеким, убежденным консерватором, основное время проводил на охоте. Поэтому Элиза зачастила в соседние имения: Жуков в Папино, Русецких в Грудковичах, где находились серьезные библиотеки и как раз велись жаркие споры о необходимости отмены крепостного права. Сначала она оставалась только заинтересованной слушательницей, потом сама включилась в споры, опираясь на труды французских и польских просветителей, доказывала равенство всех людей. Пользу приносили также откровенные беседы с младшим братом мужа Флорианом — выпускником Петербургской медико–хирургической академии, тесно связанным с российской революционной организацией «Земля и воля».
В итоге Элиза Ожешко стала внимательнее присматриваться к жизни местных крепостных. В ее воспоминаниях мы находим такие строки: «...каждый раз, когда я, выйдя за ворота дома, видела в тумане крестьян, шедших в поле за сохой, и слышала их протяжное покрикивание на волов, мне становилось так грустно и так было жалко этих людей, что не могла воздержаться от слез. Я ощущала тогда странное желание пойти в этот туман, на эти поля, подойти к этим темным, согбенным, тяжело шагающим за сохой фигурам и совершить... я сама не знала, что? — сказать им что–то, пожать им руку?»
Во времена отмены крепостного права и подготовки к восстанию Элиза Ожешко начала последовательно защищать интересы крестьян, доказывать, что национальные вопросы следует связывать с социальными. Крестьян–полешуков в 1863 году оказалось довольно много в повстанческих отрядах, которые сформировались в глухих лесах над рекой Темрой, притоком Ясельды, при участии Флориана Ожешко, Жуков и Русецких под командованием отважного Ромуальда Траугута, жившего в недалеком Острове и учившего инсургентов военному мастерству. Элиза доставляла в лагерь секретные сведения о дислокации царских войск, а также собранные в окрестностях продукты питания, перевязочные материалы и белье. Наконец, она спасла после локального поражения на своей повозке раненого Траугута, помогла ему добраться с фальшивым паспортом до Варшавы, чтобы там он с великим опозданием возглавил все повстанческие силы Польши, Литвы, Белоруссии и Украины.
За все содеянное царские власти жестоко расправились с Ожешками: Флориан был арестован и сослан в Пермь, Петра также арестовали с конфискацией имения (все понимали, что это месть за активные действия жены), а самой Элизе пришлось вернуться в родную Мильковщину и потом, когда прекратились преследования и был получен развод, надолго поселиться в Гродно. Полесские же впечатления легли в основу ее первого художественного произведения — правдивого рассказа «Картинка из голодных лет», а затем романа «Пан Граба» и сборника рассказов Gloria victis («Слава побежденным»). А в мемуарах писательница так оценит шесть лет, проведенных в Людвиново: «Мысленно я привыкла ту эпоху называть своим университетом. И на самом деле (...), там я прошла высшую школу огромнейших наблюдений, общественных и эстетических впечатлений».
Продав после смерти матери усадьбу в Мильковщине и купив за вырученные деньги просторный деревянный дом в Гродно, Элиза Ожешко постепенно сделала из этого провинциального города литературную столицу всего обширного края, исторически, в память о Великом Княжестве Литовском, называвшегося тогда Литвой. Ее интеллектуальное влияние распространялось от города над Неманом и Вильно, где она в 1879 году небезуспешно попыталась создать собственное книжное издательство, до Минска, через который лежал ее путь в Раков — «Северные Афины» братьев Здеховских», и дальше до Могилева, Витебска и Мозыря, где объявлялись ее ценители и вдохновители.
Ожешко и Богушевич
Наиболее впечатляющий пример духовных связей с деятелями белорусского культурного возрождения — дружба писательницы с Франтишком Богушевичем, неоднократно навещавшим ее в Гродно. Очевидно, первый такой визит был нанесен осенью 1887 года. 2 ноября Ожешко сообщила их общему другу, известному лингвисту Яну Карловичу, жившему тогда в Вишнево, около Сморгони: «Три недели тому был у меня хороший ваш знакомый из Вильно пан Богушевич. Очень приятно провела с ним несколько часов. Он читал мне свои белорусские поэтические произведения и даже дал мне их копию с отдельным стихотворением, тоже белорусским, адресованным мне или для меня. Согласитесь со мной, что это творения весьма красивые, в них заключена какая–то особенная привлекательная сила. Меня очень интересует, смогут ли наши крестьяне осмыслить их, почувствовать их привлекательность. Следующим летом попробую их читать моим знакомым в Миневичах».
Следующее упоминание о приезде белорусского поэта в Гродно имеется в письме тому же Яну Карловичу от 22 февраля 1888 года: «Был у меня недавно г. Богушевич и читал мне только что написанную по–белорусски сказку, длинную, полную фантастики, красивую. Чудесный это талант. Его польские стихи слабы, но белорусские, по моему мнению, выдающиеся. Следовало бы его изо всех сил поощрять, чтобы работал в таком направлении». Очевидно, под влиянием этих строк Карлович посодействовал, чтобы в Кракове, в типографии Анчица, увидели свет богушевичские «Дудка беларуская» (1891) и «Тралялёначка» (1892).
Наконец, Франтишек Богушевич был гостем Элизы Ожешко, когда она 6 февраля 1892 года торжественно отмечала в Гродно 25–летие своей литературной деятельности, дольше всех задержался в ее доме. Юбилярше он посвятил свое стихотворение «Яснавяльможнай панi Арэшчысе».
Между польской писательницей и белорусским поэтом велась оживленная переписка. Эдмунд Янковский, подготовивший многотомное собрание корреспонденции Ожешко, сообщает в третьем томе, что в ее архиве имеется «несколько его писем». Однако, несмотря на мои старания, во время нескольких научных командировок в Польшу познакомиться с ними по непонятным мне причинам не смог (передоверяю это дело младшему поколению исследователей). В комментариях же Янковского помещена только польская парафраза стихотворения Винцента Поля A czy znasz ty, bracie mlody?.. («Известно ли тебе, молодой брат?..») Что же касается ответов писательницы, то они погибли, сгнив в Кушлянах, усадьбе Богушевича на Сморгонщине. Однажды, во время приезда на родину из польского Ольштына, одна из внучек поэта показала мне то место, где в 1945–м, перед выездом семьи в Польшу, закопали «бумаги деда». К сожалению, глубина была небольшая, от разницы температур стеклянная банка лопнула и рукописи истлели. Судебная экспертиза, куда обратился за помощью академический Институт литературы, смогла восстановить только две латинские буквы: iа. Но и их оказалось достаточно, чтобы узнать почерк Элизы Ожешко. Значит, в банке находились ее письма. Потеря, конечно, невосполнимая...
Тяготение к таланту и авторитету
Франтишек Богушевич оказался далеко не единственным литератором из белорусско–литовских и польских земель, искавшим в Гродно понимания, квалифицированной оценки и поддержки. К сожалению, сведения о других посетителях писательницы чаще всего весьма скупые.
Что, например, мы знаем о крестьянском парне из Ошмянского уезда Леонарде Дзядуле, нашедшем приют в доме Ожешко? Осталось только несколько строк в ее письме собрату по перу Теодору Томашу Ежу. Сначала, говорится там, хозяйка дома встретила незваного гостя настороженно: слишком молодой, да и окончил только народное училище. Но все же попросила, чтобы «он прочитал мне свои произведения, а когда он начал — остолбенела. Талант писательский неслыханный, интеллигентность, интуиция, что проникает в неизведанные миры и возносится до самых сложных абстракций не в состоянии даже назвать их, — удивительные. Некоторые картинки, писанные по–русски (возможно, по–белорусски. — А.М.), если бы не цензурные условия, можно было б сразу, не стыдясь, печатать». И хотя по своим убеждениям Дзядуля показался писательнице «коммунистом», она все же помогла ему найти работу в Варшаве. Там, а также на Ошмянщине, следует и нам искать следы этого неизвестного нам самородка.
Элизе Ожешко поступало много писем с Минщины и Брестчины: восторженных о ее романе «Над Неманом», повестях «Низины», «Дзюрдзи», «Хам», сочувствующих — после опустошительного пожара в Гродно в 1885 году, когда писательница возглавила сбор пожертвований пострадавшим. У нее спрашивали совета, просили приехать. В 1907 году благодарный город присвоил своей «опекунше» звание почетной гражданки, а в 1910–м, когда она заболела, выстлал соломой соседнюю улицу, чтобы ее не тревожил стук колес. Умерла она 18 мая 1910 года — в один день с Зыгмунтом Свентицким, своей единственной настоящей симпатией и единомышленником, который был женат на племяннице Адама Мицкевича и жил в Минске по улице Подгорной.
Произведения Элизы Ожешко уже в начале ХХ века начали переводиться на белорусский язык, ставиться на сцене труппой Игната Буйницкого. Белорусские по тематике, они по праву принадлежат двум соседним славянским народам, двум литературам. В белорусско–польском культурном взаимодействии Элиза Ожешко заслуженно делит первое и второе место с Адамом Мицкевичем. Недаром известный критик Станислав Бжозовский назвал ее, прозаика, «младшей сестрой» выдающегося поэта.
