Сегодня — 190 лет со дня рождения Станислава Монюшко
На музыкальное наследие великого композитора Станислава Монюшко с большей или меньшей степенью доказательности претендуют сегодня три соседних народа — польский («отец нашей национальной оперы»), белорусский («возрос на нашей земле и на нашем фольклоре», «автор первой белорусской оперетты») и литовский («долго жил в Вильно», «специально ездил в Жемайтию, чтобы послушать и использовать ее народные песнопения–дайны», «называл себя литвином»). Но делить это наследие нет смысла, как и поэзию другого нашего великого соотечественника — Адама Мицкевича, родившегося на двадцать лет раньше и оказавшего на Монюшко огромнейшее влияние. Не поддаваясь сегодняшним категорическим критериям, они неделимы, объединены нашей прошлой исторической общностью.
Убель
Если двигаться по шоссе из Минска на Могилев, то, миновав Смиловичи и не доехав до Червеня, можно увидеть указатель на поселок Озерный. Южнее находится известное рыбное хозяйство «Волма» с санаторием–профилакторием. А невдалеке, на фоне леса, виднеется стела, свидетельствующая надписями на белорусском и польском языках, что здесь, в бывшем фольварке Убель, родился знаменитый композитор Станислав Монюшко. Чуть ниже — несколько нотных тактов арии ёнтека из оперы «Галька».
Детство будущего композитора прошло в удивительной, достойной нашего пристального внимания среде. От Убеля было рукой подать до Смиловичей, где, как говорило предание, в старом дворце в полночь играли волшебную мелодию древние часы–куранты. Направляясь туда на религиозные и семейные празднества, родители брали Стася с собой. Мальчику иногда казалось во сне, что он слышит завораживающий бой часов, и через много лет эта мелодия зазвучала в опере «Страшный двор» как напоминание о прошлом.
Чеслав Монюшко, отец будущего композитора, обладал дарованием незаурядного художника. Из его рисунков где–то на треть состоят альбомы, посвященные Станиславу Монюшко. Кроме того, Чеслав вел скрупулезный дневник, занимательно рассказывал о своем участии в войне 1812 года. Мать же по вечерам задушевно исполняла «Исторические песнопения» уроженца Брестчины Юльяна Немцевича. Заметив «музыкальную искру» в сыне, она стала играть с ним в четыре руки на фортепиано. Старая няня Метрикевич (придуманная фамилия свидетельствует, что это была, скорее всего, внебрачная дочь крестьянки от какого–либо шляхтича) увлекательно пересказывала старые легенды, напевала народные песни. К воспитанию Стася, названного так в честь деда, присоединялся частый гость в Убеле минчанин Петр Караффа–Корбут по кличке Музикус, один из самых популярных людей губернии. Это он учил играть на фортепиано мать композитора Эльжбету, когда она еще жила в Слуцке и носила фамилию Маджарская. Молва гласила, что Караффа–Корбут умеет добывать мелодии из 24 музыкальных инструментов. А еще он писал танцевальные произведения, в том числе полонезы.
По примеру брата Юзефа Чеслав Монюшко также организовывал в Убеле театральные представления, а после них — угощения для всех присутствующих, в том числе и для крестьян. Музыковед и владелец книжного магазина в Минске Александр Валицкий утверждал: такие вечера оказали решающее влияние на формирование таланта и мировоззрения юного Станислава.
Минск
Первоначальное образование Стась получил в Метевичах, определить месторасположение которых мне не удалось. Там жили его двоюродные родственники по линии матери Альбина и Эдмунд Корсак. Их домашним «дарэктарам» был Якуб Ягайло (!), друг Адама Мицкевича по Виленскому университету. Дальнейший образовательный путь Стася тоже должен был вести в Вильно. Но там только что прошли аресты свободолюбивых студентов, филоматов и филаретов, поэтому Чеслав Монюшко избирает для сына и сирот Корсаков, которых он окружал опекой, далекую Варшаву. Но варшавская квартира вскоре оказалась не по карману, и дальнейшую учебу Стась продолжил в Минской мужской гимназии, размещавшейся в нынешнем доме профсоюзов на площади Свободы. Жили тогда Монюшко рядом — в доме на углу Доминиканской и Воловской улиц (ныне Энгельса и Интернациональная), а потом на Высоком рынке (ныне площадь 
Свободы). В памяти будущего композитора от того периода (1831 — 1834) остались «минские контракты» (ярмарки), сопровождавшиеся концертами и спектаклями странствующих трупп, да приезды из Вильно книготорговцев, привозивших с собой ноты классических произведений. По различным причинам (преобладали ссылки на слабое здоровье) после шестого класса гимназию пришлось оставить, перейти на самообразование. Лучшими учителями явились дядя Казимир, внимательно следивший за кругом чтения племянника и подаривший ему около тысячи книг, и преподаватель музыки Доминик Стефанович. Последний был чутким, внимательным педагогом. Но вскоре одаренный ученик опередил его — и по скорости чтения нот, и, главное, сочинительством новых произведений.
Вильно
Со временем Минск перестал удовлетворять музыкальным запросам Станислава. Конечно, здесь жило много любителей искусств (среди них выделялся Флориан Миладовский, также будущий композитор), часто гастролировали драматические труппы, но не хватало оперы, вернее, во время концертов исполнялись лишь отдельные арии из них. Тут из Вильно пришла весть, что там возобновила деятельность постоянная оперная сцена. В 1836 году Александр Монюшко, младший брат Чеслава, выбираясь в «Гедиминов град» на более продолжительный срок, согласился взять с собой и племянника. Вдвоем они ходили на спектакли труппы Шмиткоффа, которая потом приезжала и в Минск. Так Станислав впервые услышал творения Моцарта и Вебера, Россини и Беллини, приобщился к европейскому музыкальному романтизму.
Жилье Александр и Станислав Монюшко снимали в уютном доме Мюллеров в начале улицы Немецкой (теперь на нем мемориальное изображение композитора, а невдалеке, в сквере у костела, возвышается памятник ему). Квартира зажиточного мещанского рода включала даже небольшой концертный зал. По утрам юноша фантазировал здесь на фортепиано, а из соседней комнаты к его музицированию восхищенно прислушивалась дочь хозяев Александра. Между молодыми людьми внезапно вспыхнула любовь. Но их родители, посоветовавшись, решили, что думать о браке еще рановато, что Станиславу надо продолжить учебу. И он едет в Берлин, в знаменитую академию Карла Фридерика Рунхенгагена. Настойчивые занятия приносят первые плоды: в Берлине выходят из печати «Три песни» Монюшко на слова Мицкевича (подозреваю, что «спонсорами» здесь выступили Мюллеры).
Вернувшись в Вильно и соединив себя браком с преданной Александрой, Станислав зарабатывал на жизнь игрой на мощном органе, перевезенном из Полоцка в костел святого Яна. Одновременно он пишет лирические и религиозные песни (всего их набралось около четырехсот) на слова местных поэтов Владислава Сырокомли, Яна Чечота и других. При помощи тещи они включаются в печатные «Домашние песенники», вытеснившие из белорусских и литовских усадеб прежние французские нотные сборники. Местных («тутэйшых») исполнителей Монюшко привлекал простотой и романтичностью своих мелодий, перекликающихся с народными песнями. Белорусский мелос отчетливо звучит в «Прялице» на слова Чечота и в инструментальной увертюре «Сказка», литовский — в «мифологических кантатах» «Милда» и «Ниола».
Постепенно, с освоением новых жанров, особенно баллады и увертюры, музыка Монюшко усложнялась, приобретала «сюжетность», от чего оставалось лишь несколько шагов к опере. К «Гальке» и «Страшному двору».
И снова Минск
Первый из этих шагов к опере комической, точнее, оперетте, был сделан в ставшем родным Минске, где на городской сцене прозвучала музыка Монюшко к водевилям «Конторские служащие» (1834) и «Лотерея» (1843). При каждой возможности Станислав приезжал сюда — к родителям, приятелям. Творческая дружба связала композитора с зачинателем новой белорусской литературы и белорусского театра Винцентом Дуниным–Марцинкевичем. На его слова написаны польские комические оперы Монюшко «Рекрутский набор» (1841), «Соревнование музыкантов» (1842), «Волшебная вода» (1842) и, наконец, уже преимущественно белорусская, «Идиллия», где превозносилась верность всему родному и высмеивалась французомания местной шляхты. Сам текст комедии издан автором в 1846 году в Вильно, а постановка ее осуществилась в минском городском театре (находился он там, где теперь возвышается левое крыло гостиницы «Европа») 9 февраля 1852 года. Кроме Монюшко, музыку писали почти неизвестный Кржыжановский и... сам драматург. Он же исполнял на сцене знаковую роль Наума Приговорки. Собственно говоря, наши искусствоведы и ведут летоисчисление белорусского профессионального театра от дня этой постановки, хотя в ней участвовали и любители: кроме самого автора текста, крестьянский хор из его имения Люцинка, что за Раковом.
Особенно сердечно и одновременно торжественно принимали Монюшко в Минске в октябре 1856 года, когда в городе проходили дворянские выборы. В доме Дунина–Марцинкевича тогда собралась городская культурная элита — литераторы, художники, музыканты. Вечер начался с выступления хозяина, который обратился к композитору и сопровождавшему его скрипачу Контскому (ждали, но не дождались еще одного гостя–«дударя» — польского и белорусского поэта Владислава Сырокомли) со стихотворным приветствием, в котором прозвучали такие строки, обращенные к Монюшко:
А трэцi дудар меж намi ўзрос, ён нам братка,
Яму Мiнская зямелька родная матка!
Польский и белорусский писатель, уроженец Слутчины Адам Плуг, присутствовавший на вечере, перевел этот «Верш Навума Прыгаворкi» на польский язык и поместил в своем сборнике, а через 50 лет напечатал в варшавском журнале статью «Монюшко в Минске», где подробно описано все торжество. Оказывается, Дунин–Марцинкевич выступал не один, а в сопровождении трех девушек–крестьянок из своей Люцинки. Они, одетые по–деревенски, возложили Монюшко и Контскому на головы венки, вручили букеты цветов. Потом приветственные стихотворения читали другие минчане. Беседа затянулась за полночь. В заключение Монюшко рассказал о работе над оперой «Галька», уже поставленной в сокращенном варианте в Вильно, и даже сыграл из нее несколько мелодий.
Но где же конкретно происходило памятное торжество, где стоял дом Дунина–Марцинкевича? Эти вопросы приобретают сегодня особую актуальность в связи с прошлогодним 200–летием со дня рождения белорусского писателя, отмечавшимся на уровне ЮНЕСКО. Тогда было принято решение поставить в Минске памятник юбиляру. Но места для этого назывались и называются неподходящие. Так вот, ответы на такие вопросы мы как раз и находим в одном из писем, которые Монюшко посылал любимой жене в Вильно и где подробно, часто с юмором описывал быт и нравы минчан. Среди последних водилось немало юмористов. Один из них, решив отомстить Дунину–Марцинкевичу за принципиальность при решении частного канцелярского дела, заказал для него у отцов–доминиканцев траурную повозку, хоругви с крестами, похоронные подсвечники и саван. Процессия направлялась вниз к Свислочи по Губернаторской улице. «Начинают звонить колокола, — пишет Станислав, обращаясь к жене, — ты ведь знаешь, что минские колокола не любят шутить и что городским зевакам только этого и не хватает. И вот каждый спрашивает: по ком звонят? Нищие отвечают, что умер... Марцинкевич, живший за Губернаторским садом. Весть быстро распространяется по всему городу. И надо же было случиться такой беде, что сам Марцинкевич встретил людей, несших саван и подсвечники, и спросил их: — Кому несут? — Марцинкевичу. — Какому?.. Скандал, сумятица, полиция ищет виновника своеволия. По всему городу ловят шутника, а его давно и след простыл». «Такие анекдотики, — иронизирует в конце письма Монюшко, — вносят разнообразие в жизнь городского мещанства. Они и интересны, и полезны... А что касается Вольтера, то нечего и сомневаться, что он минчанин. Не знаю, почему Мольер считал себя французом, если в Минске чуть ли не показывают улицу, где он родился...»
Перечитываешь сегодня эти строки и думаешь: недаром ведь слушал Станислав в детские годы различные любительские представления на Игуменщине. Мог сам писать комедийные произведения... А еще испытываешь к нему чувство благодарности за подсказку, где именно жил классик белорусской литературы, где в 1856 году состоялось торжество, а следовательно, можно выбрать место для памятника ему. Ведь «за Губернаторским садом» — это за нынешним Центральным детским парком имени Горького. Скажем, у здания, недавно переданного Национальному музею истории и культуры Беларуси.
Варшава
После 1856 года Станислав Монюшко навещал Минск изредка и проездом — направляясь к своим состарившимся родителям, а потом и на могилу отца. Летом 1857 года он уехал в Варшаву, куда вскоре перевез и семью. В самом начале 1858 года там, в Большом театре, наконец, ставят «Гальку». Варшавская премьера оперы проходит триумфально. Монюшко приглашают дирижировать оркестром, возглавить театр. Его новые оперы — «Плотогон», «Графиня», «Вербум нобиле» («Слово чести»), «Пария», «Беата» — следуют одна за другой.
О варшавском периоде жизни нашего великого земляка напишу кратко, пунктирно. О нем подробно говорится во многих монографиях. Из событий, последовавших после 1858 года, отмечу только связанные с белорусскими традициями. Это постановка оперы «Страшный двор», осуществленная после поражения восстания 1863 — 1864 годов. Сначала она воспринималась как кощунство: в стране — траур, а тут афиши обещают полонез да мазурку со сцены... И только когда Стефан, один из братьев, главных героев, стал оплакивать смерть своей матери, в зале поняли: звучит реквием по отчизне, по прошлому, исполняется нечто величественное, сродни мицкевичевскому «Пану Тадеушу». Раздалась буря аплодисментов, сначала непонятная для вездесущих цензоров. Но потом они разобрались, что к чему, и после второго представления оперу запретили.
Второе произведение, связанное с воспоминаниями детства, посещением осеннего обряда поминовения мертвых в заброшенной униатской церквушке, — монюшковские «Привидения», впервые исполненные во Львове. Они также близки к мицкевичевскому произведению, но уже не к эпопее «Пан Тадеуш», а к поэме «Дзяды». Общие корни творцов рождали подобное.
К концу жизни к Монюшко пришла европейская слава. Его «Галька» ставилась в России, Чехии, а потом и в США. Автора популярной оперы восторженно принимали Лист, Даргомыжский, Сметана. Но зарабатывать профессорством в варшавском Музыкальном институте (консерватории) да редким дирижерством в театре становилось все труднее. 4 июня 1872 года, возвращаясь из города, он упал на лестнице своего дома. Отказало сердце.
Похоронный кортеж от Краковского предместья до Повонзковского мемориального кладбища сопровождало примерно сто тысяч варшавян и поклонников из провинции. Порядок поддерживали студенты консерватории. Около Большого театра шествие остановилось, на возвышении занял место симфонический оркестр. Дирижер взмахнул палочкой — и зазвучала музыка к «Гальке».
Раздумья под занавес
Я не сказал бы, что имя Станислава Монюшко мало известно на его родине. Его «Галька» и «Страшный двор», кантаты и религиозные песнопения не раз звучали на моей памяти на разных минских сценах. В Червене, у школы искусств, есть скульптурное изваяние композитора, выполненное местным резчиком по дереву Геннадием Матусевичем. В поселке Озерный, в бывшей школе, существует довольно богатая экспозиция «Композитор Станислав Монюшко», созданная местными энтузиастами, отцом и дочерью Нестерович, а также польской певицей Марией Фолтын. Но все–таки Монюшко повезло куда меньше, чем его родственной душе — Мицкевичу. Нет памятника в Минске, не восстановлена усадьба в Убеле, а после того как в Озерном закрылась школа, захирела и экспозиция, переданная в конце 2007 года Червенскому районному краеведческому музею. Почему бы какому–нибудь белорусскому, польскому или литовскому предпринимателю не выкупить двухэтажное здание школы в Озерном и не устроить там туристский приют? А местным властям не отстроить в Убеле под музей деревянный домик, как это сделано в Заосье Мицкевича, Меречевщине Костюшко, Вороцевичах Орды и делается в Скоках Немцевича. Неужели пример Брестчины не окажется заразительным? А ведь до 200–летия «трэцяга дудара» осталось всего десять лет. Время бежит быстро...
