Детектив Валерия ГУСЕВА. Начало в N 195.Все складывалось так, что возможность выполнить до конца свой милицейский и человеческий долг становилась все более реальной. Сложность была только в одном: довести до логического финала дело Марины Кравцовой мне предстояло без нарушений законности. Мне вовсе не улыбалось пойти из-за этой гадины Гоши сначала под следствие, а потом и под суд. Иначе где же оно, торжество справедливости?
Занимаясь повседневными делами, мотаясь по своей территории (поменьше Бельгии, но все-таки побольше Люксембурга), мне удавалось пополнять первичную информацию о бравом полковнике свежими, необходимыми мне фактами для предстоящей расчетливой и необратимой акции.
Я установил место его дислокации, сферу его нынешней подпольной деятельности и живых коммерческих интересов; прикинул, исходя из этих данных, как я смогу естественно и ненаказуемо подставить себя под удар. Чтобы ответить на него своим ударом. Последним.
И этот час настал, час возмездия. Не буду говорить, как я это подстроил. Для профессионала это заурядная операция. Даже если он проводит ее практически один.
Укрывшись, уйдя на дно, полковник Гоша своим принципам не изменил. Другой, более разумный (или менее жадный), на его месте ходил бы в приходскую церковь, жертвовал бы на храм, сажал бы огурчики на скудных грядках шести сиротских соток, обсуждал бы на завалинке или под старой ветлой, под самогон и сальце, с местными пенсионерами проблемы мирового бытия.
Но нет, он и тут себе не изменил. На свою беду, на свою последнюю ошибку.
Получив информацию о том, что на бывшем колхозном (а теперь чьем?) рынке "братва" полковника будет собирать свою дань, я выехал на место в составе группы захвата.
Все складывалось путем - мой собственный источник сообщил, что в этот час на рынке будет и сам полковник со своими "ближними".
Рассредоточились, замаскировались - кто под покупателей, кто под работников рынка, кто под его охрану. Я же - в форме, при явном оружии - прохаживался меж рядов, являя собой туповатого, но упорного "мента". В самый разгар задержания, когда всякую мелкую шваль уложили мордами в грязь, из небольшого кафе несколько человек быстрыми шагами начали расходиться по машинам. Я тут же выбрал "своего".
- Стоять! - от души орал я, дернув затвор автомата. - Стреляю! - и мчался, расталкивая на своем пути лотки и мирных испуганных граждан, за взревевшим двигателем джипом, в который влетел мой ошалевший от нашей наглости бравый полковник в отставке. Под моими ногами лопались лимоны, раскатывались во все стороны яблоки, хрустели пакеты с крупой и сахарным песком; в спину ударялись ругательства.
Джип, раскидав коробки и тележки с товаром, вырвался на волю и всеми своими западными лошадиными силами рванул в отрыв. (Точнее - ему позволили это сделать.)
На выезде с рынка я мигом огляделся, выхватил взглядом "случайную" тачку и бросился на ней вдогон.
Так я еще не ездил. Кроме скачущего впереди задка джипа, я ничего не видел. Все появлялось секундой, мелькало мгновением и исчезало позади. Все сливалось в одну пеструю ленту. Все растаяло, ушло за рамки экрана. В центре которого оставался крупным планом коротко стриженный затылок, трясущийся над спинкой правого переднего сиденья.
Не помню, заметил ли я, как мы вылетели за город, как, кидая колесами гравий, мчались, привязанные друг к другу, пустынным проселком. Как стучали в мою машину бесполезные пули, как я с радостью отмечал где-то в самом дальнем уголке сознания: стреляйте, ребята, чем больше ваших дыр, тем больше моих шансов...
Дорога разделилась. Одна ее часть ушла влево, в областной центр; другая пошла, виляя и крутясь, по краю заросшего лесом брошенного карьера.
Я несколько раз ударил автоматом в меченое, замутненное дырками и трещинами ветровое стекло. Оно осыпалось крошевом осколков, в салон ворвался встречный ветер, я едва не захлебнулся в нем.
Джип, взметнув гравий и пыль, резко тормознул, распахнулись его дверцы и прыснули в две стороны его пассажиры.
Полковник напористыми скачками пошел вверх, где заманчиво для него зеленели густые заросли ольхи. Он, казалось, покорно взял на себя роль, которую выделил ему главный на свете режиссер. Да и я был выдвинут им из числа статистов.
Подхватив автомат, сползая по осыпающейся круче, цепляясь за робкие ветви, я выбрался-таки на гребень. И встречь мне прогремел выстрел, сбив меня с ног хлестким ударом по колену.
Вот теперь пришла моя пора. Лучше и не придумаешь. Скрипнув от боли зубами, я выкинул вперед левую руку, положил на нее ствол автомата, поймал в прицел спешащего к гибели полковника.
Короткая, злая, наискось, очередь сбила листву над его головой, расщепила перед ним неповинный ствол, подкосила полковнику его упругий уверенный шаг.
...Когда я дохромал до него, он был еще жив.
- Сам сдохнешь? - спросил я. - Или помочь?
- Это ты? - выдохнул он. - Ну и пусть...
Применение мною оружия при задержании опасного преступника после недолгого разбора было признано, как я и рассчитывал, закономерным.
Я снова уволился и уехал в далекий старинный городок, открыл там частную сыскную контору. Со временем ко мне перебрались и мои ребята. Но то совсем другая история. А эта закончилась через несколько лет.
...Посещал я как-то женский монастырь, расследуя кражу старинных икон. Долго стоял перед воротами, разглядывая приземистые крепостные стены и золотые с синим, со звездочками, купола над ними. Потом вошел на монастырский мощеный двор.
Звякнул колокол, и потянулись к храму смиренной вереничкой юные монашки. Иные шли, опустив глаза, а иные глазками в меня постреливали с интересом. Одна послушница, высокая и стройная, прошла совсем рядом.
- Марина? - сказал я вполголоса.
Она вскинула голову, чуть дрогнули губы в слабой улыбке.
- Марфа теперь. Здравствуйте, Алексей Дмитриевич.
Она похорошела. Совсем иной красотой.
Я молча смотрел на нее. Да и что было говорить?
- Вот... Грехи замаливаю, - из-под низко повязанного платка светились ее большие, спокойные, полные тихой, нездешней мудрости глаза. - Сама нагрешила - сама и каюсь. Все - сама. Прощайте, Алексей Дмитриевич, - она перекрестила меня. - Храни вас Господь.
И пошла к храму.
Что-то она недосказала, подумал я, глядя ей вслед. Или не спросила.
Заморосил дождик. Легкий, как светлые слезы...
