В Пекине сейчас съезд компартии — мероприятие, которое всегда было сугубо внутренним, сегодня стало событием мирового масштаба. В день открытия я посмотрела пять репортажей на разных российских телеканалах, простояла почти два часа в очереди среди полутора тысяч коллег–журналистов, жаждущих получить доклад товарища Ху Цзиньтао с многообещающим заголовком «Твердо продвигаться вперед по пути социализма с китайской спецификой и бороться за полное построение среднезажиточного общества». Стоя в змеящейся очереди (нам, родившимся в СССР, с родителями — членами КПСС это напомнило времена развитого социализма), было о чем поговорить — о том, куда все же движется Китай (потом мы найдем родившиеся в этой очереди идеи в статьях друг друга), поделиться подозрениями, что все самое интересное уже закончилось — хотя недавно прибывшие коллеги убеждали нас, ветеранов китайского коммунистического движения, что все самое интересное только начинается.
У меня это третий съезд, и от первоначального энтузиазма действительно осталось немного, но произошло качественное (по крайней мере, самой в это хочется верить) изменение. Теперь уже меньше обращаешь внимания на ограничения, связанные с работой съезда (к замедленному до полного ступора интернету относишься как к неизбежному злу), но копаешь причинно–следственные связи. Не описываешь, какие они, китайцы, но стараешься понять, почему они именно такие.
Мы часто не понимаем (а потому и не воспринимаем) Китай потому, что смотрим на него со своей точки зрения, забывая старую мудрую истину: «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят». Нам так удобнее — и мозги напрягать не надо: куда проще думать, что, если что–то устроено не так, как у нас, значит — устроено неправильно. Но Китай никогда не был похож на Европу — и никогда не будет. И если мы хотим его понять, исходить нужно из китайских условий, а не из наших желаний.
Мы выросли в государстве–нации, где в основе всего — этническая общность, то, что мы «одной крови» и говорим на одном языке. Мы так привыкли думать и нам вполне естественно кажется, что этот принцип универсален и применим ко всем странам на свете. Но Китай — другой, это не государство–нация, это государство–цивилизация.
Срединное государство (Китай, Поднебесная) сформировалось 2.000 лет назад, и главное, что его определяло, — именно общая цивилизация. Люди разных национальностей, говорящие на разных диалектах, но имевшие одинаковые традиции и ценности. Великая Китайская стена, которая, по большому счету, не выполнила своей оборонительной функции, оказалась куда важнее для государства: явилась видимой границей цивилизации. Каждый китаец знал: к югу от стены — мы, к северу — варвары.
Китай меняется быстрее, чем какая–либо другая страна в мире, но когда вы приедете сюда, будете удивлены той почти интимной связью, которая сохраняется у китайцев с собственной историей. Пекинский таксист запросто может процитировать мудреца, жившего 3.000 лет назад — в разговоре о пробках или съезде компартии. Ценности, которые проповедовал Конфуций (живший почти две с половиной тысячи лет назад), лежат в основе сегодняшнего китайского общества — и строить и жить ему помогают, может быть, даже больше, чем устав КПК и правила дорожного движения. Не случайно, что в китайских именах на первом месте стоит фамилия и только потом имя собственное. Семья — микрокосм, основа и прообраз государства, и это тоже — от Конфуция. У китайских медицины и еды (и тем и другим в стране справедливо гордятся) — тоже глубокие исторические корни, многим рецептам (и лекарственным, и кулинарным) по нескольку тысяч лет. И даже когда китаец заваривает свой любимый сорт чая, он обращается к опыту далеких предков. Цивилизация.
Только если мы поймем и — главное! — примем факт, что другие страны вообще и Китай в особенной частности нужно понимать исходя не из наших собственных позиций, а исключительно из условий этих стран, нам станет проще понимать мир. И себя в этом мире.
В октябре у меня гостил родственник, которого по приезде в Минск знакомые атаковали удивительными вопросами: есть ли в Китае еда, не голодают ли люди, состоит ли весь Пекин из лачуг или там есть многоэтажные здания, есть ли хоть какие машины или только старые велосипеды? Гордей (так зовут родственника) был на этот случай вооружен: у него в iPhone (который, между прочим, собран в Китае — как и все остальные iPhone мира) были фотографии. Те белорусы, которые их видели, вопросов больше не задавали. Китай действительно другой — принципиально. Даже если вам не нравится — постарайтесь понять. Воздастся.
