«СОЮЗ» продолжает акцию «Возродим народные промыслы». Следующий адрес — село Богородское под Сергиевым Посадом
Детство я помню смутно. Но ни с чем не сравнимый запах липы врезался в память навсегда. Отец протягивает мне какую–то держалку с деревянными курочками. Покачивает ее, а они как живые по кругу клюют. И все смеются. В любой галантерее можно было тогда купить богородскую игрушку. Курочек или медведей–кузнецов.
Осенью этого года богородская игрушка будет справлять столетие. Но не купить ее сейчас так же, как и не вернуться в детство. На каждом углу Барби и китайские удушливые пластмассы. Запах липы остался в детстве.
Можно сказать, запах этот привел меня в село Богородское, что неподалеку от Сергиева Посада. Сейчас Богородское знаменито не своими курочками–медведями. Тут строят вторую очередь Загорской ГАЭС. Кругом валы и колючая проволока. За обилием самосвалов и огней рабочих отелей не увидать скромненькое здание фабрики игрушек. А за калиткой начинается сказка. Три резных медведя лопают мед на настоящей березе. Лошадка тянет воз. Из деревянного колодца с ведрами глядит немигающим взором волшебная щука. Другую мелочь деревянную я и не упомню.
— Это наши мастера украшают по мере сил и возможностей, — говорит генеральный директор ЗАО «Богородская игрушка» Андрей Лунев.
Приехал я в Богородское со своей коллегой из Южной Африки Татьяной Мостерт. Три года собиралась в Россию. Ну как не показать ей нашу гордость? Как не припасть к истокам нашей культуры? Тем более что в Африке, как известно, очень ценят всякие побрякушки.
Дела, правда, на фабрике шли не то чтобы плохо. А с каждым годом все хуже и хуже, как верно приметил классик.
— Мы хоть и будем праздновать официальный век богородской игрушки, резчиков осталось только 38, — мрачно вздыхает Андрей Анатольевич. — Сто лет назад 19 мастеров объединились в артель. И закрепили, так сказать, товарный знак. Сейчас, как и сто лет назад, работают в основном по домам. Судите сами: в 70–х прошлого века у нас трудились более 300 мастеров. Наши произведения стояли не только в магазинах «Детский мир», но и в валютных «Березках». В экспорте купались. В музеях экспонировались. Золотые медали в Брюсселе, Париже, Нью–Йорке. Да чего только стоит одна бессмертная композиция «Как мыши кота хоронили»!
Пессимизм директора совсем непонятен нашей африканской гостье. Она как зашла на склад готовой продукции, так и не могла оторваться от мишек, белочек, курочек, птичек и прочей живности. И все двигалось, кудахтало, стучало, молотило... А запах! Тот самый из моего детства. Но стеллажи, рассчитанные на десятки тысяч игрушек, зияли пустотой.
— Здесь за один рабочий день продукции? — спрашиваю директора.
— Увы. За один месяц...
На самом деле богородской игрушке скоро уж четыре века. Долгими зимними вечерами наш русский народ не водку пил, как представляют некоторые славянофобы, а брался за стамеску и нож. В Италии из чурбака смастерили Буратино. Под Сергиевым Посадом — первый в мире «мобиле»: «Кузнецы». Мужик и медведь, если потянуть за планки, бьют молотками по деревянной наковаленке. Кстати, вся богородская игрушка двигается. С секретиками, пружинками и лесочками. Что вызывает восторг не только у детей, но и у африканских журналисток.
Важность этих деревянных побрякушек демонстрирует лишь один факт. Во время Великой Отечественной несколько богородских мастеров–резчиков были отозваны с фронта. Такое встречалось лишь при изготовлении нашей атомной бомбы...
В 60–м году прошлого века артельным делам пришел конец. Была построена современная фабрика, требующая для производства игрушки по 200 кубов белой липы в месяц. Дерево везли из Серебрянопрудского района, из Луховиц и из–под Владимира. Только 50–летние липы шли в дело. Стволы ошкуривали и помещали на просушку — от трех до пяти лет. Только потом чурбаки поступали в зарубочный цех, где женщины (такова традиция) топорами вырубали поленца. Точно такие идут в печь. А здесь за такую мысль могут и обидеться. Потом, без сучка и задоринки (выражение явно отсюда), к мастерам на верстаки.
— Мастера подстерегает серьезная опасность, — рассказывает директор.
— Близорукость, тремор?
— И это тоже. Но самое главное — не посечься. Нож у мастера смотрите какой! — директор вытащил из обоймы на верстаке скорее не нож, а деревянную рукоятку с лезвием размером с пачку сигарет. Сталь мелькнула и кусочек моего журналистского блокнота стал медленно кружиться, как осенний лист.
— А представьте, человек сидит, работает, зажал болванку коленями. Напряжение максимальное и... срыв! Лезвие идет по артериям. Спасают секунды.
— Не переводите это нашей гостье из Африки, — спохватился Лунев.
Но она и так все поняла. Слишком красноречивы были движения директора.
Мы снимали фабрику целый день. И цеха, и музей, и заблудшую кошку. Но творцы работают в основном дома. Инструмент помещается в обычный дипломат.
— Почему так мало мастеров? — спрашиваю директора.
— Все сокращается. В 90–х фабрика акционировалась. Как и все другие народные промыслы. Казалось, нас ждут врата рая. Да не только мы пошли по этому пути. И что? Кого уж нет, а те далече. Без поддержки государства нам не выжить.
— Опять деньги...
— Нет. Не деньги нам нужны. А идеология. Воспитание. Вот хотя бы в каждой школе завели уголок русской игрушки. Не только нашей. Пусть дети знают, чем играли их прапрапрадедушки. Госзаказ разместите. И все — мы выберемся. Почему в Беларуси народные промыслы под охраной, а у нас под прессом налогов?
Африканка все продолжала тискать деревянных котов и мишек. У них, в краю вувузел, такого творчества и не видывали небось. Набрала целый мешок сувениров. Лишь бы таможня пропустила.
А я опять с вопросом к директору:
— Неужели так и скончается богородская игрушка? Число мастеров дойдет до 19, как и сто лет назад...
— Тут рядом художественное училище. Минкульту принадлежит, — говорит Лунев. — Так недавно там четыре чеченца окончили курс по нашему искусству. Уехали на родину. Продолжают традиции.
— Курочек режут?
— Зачем? Туров, медведей, орлов. Видел их работы на выставке. Молодцы! Так что хоронить богородскую игрушку мы не дадим!
...На столе у директора стоит миниатюра: кот у миски. Нажмешь на поршень — хвост у кота ходит кругами в предвкушении. Порвалось там что–то в механизме. И отремонтировать никто не может. Мастера того уж нет, а молодежь идет резать оклады для икон. Это и прибыльнее, и престижнее. Так и стоит кот на столе. Голодный. Ждет ремонта.
Юрий Снегирев
