Нынче любая переписка напоминает письмена на прибрежном песке. Волна нахлынула — слова исчезли. И вообще, письма в большинстве своем превратились в казенные записки. Все самое интересное, личное, душевное, даже бытовое предпочитают рассказывать при встрече, по телефону, по скайпу, глядя в монитор. Расстояния попросту исчезли, до любого собеседника, где бы он ни находился, можно достучаться за считанные секунды. А почта почти утратила свое истинное предназначение. В очередной главе проекта «Хронотоп», связывающего пространство и время, писатель Владимир Степан вспоминает те годы, когда письмо даже через две деревни шло неделями. А журналист Дмитрий Умпирович проводит параллели с днем сегодняшним.
— К сожалению, Дима, всю свою переписку я не сохранил. Лишь отдельные конверты лежат в шкафу и письменном столе. Хотя если бы я смог собрать все те письма, которые написал и получил за свои 56 «с хвостиком», то из них сложился бы не один увесистый том. До Льва Толстого и Гете, впрочем, дотянул бы вряд ли. Были бы там письма родителям, учителям — из школьных лагерей, из деревни, из училища, института, армии. Любовная переписка с девушками и женой. Дружеские беседы с сослуживцами, коллегами, одноклассниками и однокурсниками. Представляешь, я до сих пор сам, собственной рукой, обыкновенной чернильной ручкой отвечаю на наиболее запавшие в душу письма читателей. Даже сегодня безошибочно по почерку могу узнать своих однополчан Юру Вяткина и Сергея Дорошенко, хотя сейчас они мне пишут письма электронные — весточки в Фейсбук, а в почтовый ящик от них прилетают лишь праздничные открытки да фотографии. Дети, внуки, свадьбы...
— И мне, Владимир Александрович, тоже рукописные письма иногда приходят. Пишут читатели. Пишут часто. Но, честно говоря, я теряюсь. Пока разберешь неровный почерк, пока вникнешь и поймешь все слова, волей–неволей начинаешь закипать. Наверное, это у меня возрастное. Ведь почти вся моя сознательная жизнь связана с компьютером, с смс–сообщениями, с перепиской в социальных сетях, где нет времени растекаться мыслью по древу, а есть лишь время обмениваться репликами. Письма от руки я воспринимаю только с романтической точки зрения — как нечто красивое, душевное и сентиментальное. Вот не поверите. Жена у своей мамы летом отдыхала — я ей написал и в обычном конверте отправил. Супруга была тронута. Хотя письмо провалялось в ящике не один день. Нет уже у многих из нас привычки каждое утро заглядывать в свой почтовый ящик. А ключик от него стал почти сувениром.
— Моя коллекция хранит письма, где фиолетовые чернила расплываются от слез. Я получал такие послания в армии. От жены. И даже не читая, уже понимал: что–то случилось. Ей тяжело без меня. Она не может устроиться на работу. Есть проблемы с пропиской. Да мало ли чего... А на некоторых моих письмах были капли дождя. Бумага — сырая, перо — цепляется, вместо букв — кляксы, почерк — корявый. Да и конверт без марки с военным треугольным штемпелем. То, где я в этот момент нахожусь, можно было даже не уточнять. Супруга и так понимала: скорее всего, на полигоне, пишу весточку на колене, прикрывшись от дождя плащ–палаткой. Кстати, точно такие же посылали солдаты во время войны из окопов. Написанные химическим карандашом на случайном клочке бумаги. Не веришь? В любой музей сходи и убедись. А ко всему прочему, Дима, подобный исписанный обрывок уже становится документом эпохи.
— Я вот, Владимир Александрович, пытаюсь понять: а есть ли что–нибудь, что делает сегодняшние письма, набранные в программе «Ворд» и выведенные через принтер, не обезличенными и сухими, а такими же эмоциональными? Разве что глупые и однообразные смайлики — эта похожая на улыбку совокупность знаков препинаний — как–то скрашивают ситуацию. Хоть понимаешь: человек серьезно пишет или шутит, грустит или равнодушен, подтрунивает или напряжен. Наше время выработало свой интернет–этикет, где масса вопросительных знаков в конце предложения рассматривается как всплеск негодования, а фразы, набранные заглавными буквами, воспринимаются как крик. А еще современные письма мало что объясняют. Скорее скрывают эмоции, чем проявляют. Они лаконичны, стараются экономить время собеседников, изобилуют многочисленными сокращениями и вольными написаниями слов, за которые мне моя покойная школьная учительница русского языка Елена Григорьевна влепила бы «двойку», да еще едким комментарием сопроводив. Шутка ли, если даже такие важные интонационные слова вроде «спасибо» и «пожалуйста» сокращаются до «пасиб», «спс» и «пжл»... Хотя я, честно говоря, и сам так пишу. А еще в нынешних письмах утерян ранжир. Интернет стер грани между социальным статусом студента и профессора, подчиненного и начальника, обывателя и чиновника... Я смутно представляю, как подобный эпистолярный набор можно напечатать в собраниях сочинений. С ошибками, смайликами, строчными буквами вместо заглавных, без знаков препинаний...
— А еще интернет во многом взял на себя функцию почтового ведомства. Заменил машины, почтовые вагоны и, казалось бы, вечных почтальонов. Знаешь, Дима, а ведь эта профессия в нашем «гэпэ» была одной из самых уважаемых. Пожалуй, такой же почитаемой, как и врач, и учитель. К почтальонам обращались по имени–отчеству. Именно почтальон, будто тот знаменитый греческий марафонец, приносил все вести: как добрые, так и плохие. Знал, как к кому подступиться, бросить ли письмо в ящик или подняться на два этажа, чтобы вручить конверт лично в руки. Если надо, то успокоить, поддержать, а то и накапать валерьянки. Он часто был первым, кто разделял радость от рождения внука или свадьбы, поступления в институт. Или горе. Я помню, как сам смотрел и ждал узнаваемый силуэт в очках и с коричневой сумкой через плечо. И дождался. У подъезда. Она без слов вручила мне конверт из Минска, который я тут же вскрыл. Там было долгожданное казенное извещение о том, что я зачислен на первый курс художественного училища. Я, перескакивая через ступеньки, помчался наверх. А тетя Валя стояла и улыбалась вслед...
— Я вот, Владимир Александрович, нашу почтальоншу — ее, кстати, тоже Валентиной зовут — знаю лишь потому, что раньше у нее билеты лото брал, когда она ими в подземном переходе торговала. И ее визитов жду очень редко. В ящик заглядываю, только если какая–то посылка из–за рубежа прийти должна. Все остальное — жировки, штрафные квитанции за превышение скорости от ГАИ, бесплатные рекламные газеты, коими нынче в основном и заполнена ее знаменитая сумка, как правило, не вызывает приятных эмоций. Максимум дежурный конверт с открыткой и календариком от турфирмы, услугами которой пользовался в уходящем году, принесет. В общем, хранить все это, перевязанное тесемкой, в шкафу или на антресолях для потомков не станешь...
— Смею сделать вывод: письма люди не перестанут писать в любом случае. Ведь даже маленькая записочка, вложенная в конверт, имеет ценность. А кроме того, не забывай, письмо — это не только исписанный листок. Это еще и конверт. А на нем марка, адрес, индекс, почтовый штемпель с указанием даты. Так вот конверт и марка уже давно приобрели самостоятельную ценность. Как произведение искусства, как атрибут коллекционера. И на аукционах они частенько стоят даже дороже самих писем. Возможно, именно они со временем и станут тем самым хронотопом, связывающим пространство и время, напоминающим о былой популярности и важности эпистолярного жанра.
Советская Белоруссия № 7 (24637). Четверг, 15 января 2015
