Минчанин Анатолий Отруба – генерал-майор в отставке, посвятивший жизнь служению Отечеству в войсках ПВО. Родился в Киеве. Во время гитлеровской оккупации столицы Украины нацисты бросили 12-летнего подростка в Сырецкий концлагерь, в котором содержались преимущественно оставшиеся в оккупации местные жители. Восемь месяцев, проведенных в застенках концлагеря, стали для Анатолия жестоким испытанием, каждую минуту он находился на грани жизни и смерти. Воспоминания нашего земляка, малолетнего узника Сырецкого концлагеря Анатолия Отрубы — уникальные свидетельства, передают атмосферу пережитых ужасов и массового геноцида на оккупированной территории Советского Союза:
— В Сырецком концлагере я находился с февраля по октябрь 1943 года. Многих его узников фашисты вывозили через дорогу на расстрел в овраг Бабий Яр. Сырецкий район до войны — окраина Киева, там всегда было многолюдно, народ приезжал провести время в дачном поселке. В Бабьем Яру текла тогда небольшая речка, бабы белье там стирали, люди отдыхали, места удивительно красивые. А немцы создали Бабьему Яру такую славу, что весь мир до сих пор вздрагивает, – построили напротив Сырецкий концлагерь, а в самом Бабьем Яру расстреляли десятки тысяч невинных людей.
Мы были большими патриотами, штудировали по строкам зимой 1941 г. повесть А. Гайдара «Тимур и его команда». Мечтали создать тимуровский отряд и на чердаке одного из кирпичных сараев начали оборудовать штаб.
С началом оккупации Киева решили включиться в борьбу с фашистами, насколько позволял наш возраст.
Как-то у нас возникла идея устроить немцам хороший «фейерверк». Через лаз в заборе мы проникли на территорию немецкой мастерской авиационного вооружения и стащили 5-литровые канистры с бензином и коробки с патронами. Наверное, немцы не сразу обратили бы внимание на такую пропажу, если бы не одно обстоятельство. Под окнами мастерской стоял новенький немецкий мотоцикл, и мы от души куском металлической трубы поколотили на нем блестящие приборы. Вот тогда немцы подняли большой шум и начали поиск злоумышленников. Они с собакой ходили по всем этажам в нашем доме. Рядом с нами жили разные люди, были и те, кто с симпатией относился к оккупантам. Например, в подъезде моего дома жил дед, у которого при Советах отобрали кузницу. Он был здорово обижен на советскую власть. У меня есть веские основания полагать, что именно он подсказал немцам обратить на нас внимание. Вот тогда одна группа гестаповцев ворвалась в квартиру к Аркадию, а вторая — пришла за мной. Это был конец февраля 1942 года, сырой и мокрый, а мне даже не дали надеть галоши на шитые валеночки. Схватили и привели к Аркадию домой. Прижали нас в угол, стали размахивать пистолетом. Мы молчали до последнего, и в этот момент зашла мама Аркадия. В его семье не было такого понятия, чтобы сказать неправду, она была справедливая и волевая женщина. Только спросила:
— Адик, это ты сделал?
Тот сразу и признался.
Немцы больше ничего не стали спрашивать. Нас бросили в машину и повезли в гестапо, находящееся на улице Короленко, 33. Продержали там немногим больше недели, потом примерно в 4 часа утра куда-то повели. В это время, как правило, вывозили людей в Бабий Яр на расстрел. Спустили в камеру смертников, стены которой были сплошь исцарапаны надписями, каждый из обреченных хотел оставить о себе последнее напоминание. После осмотра врача посадили в немецкий автомобиль «черный ворон». Если его снаряжали везти на расстрел, то набивалось 70—80 человек, но нас было примерно 30.
По дороге мы долго гадали, куда же свернет машина: с одной стороны был печально известный Бабий Яр, с другой — ворота Сырецкого концлагеря, украинского филиала немецкого Заксенхаузена, одного из первых нацистских концлагерей. Бабий Яр и Сырецкий концлагерь составляли единый комплекс массового уничтожения людей. Бабий Яр из концлагеря был виден как на ладони.
Машина свернула к воротам концлагеря. На белом коне нас встретил его начальник оберштурмбаннфюрер Радомски, кстати, происходивший из знатного немецкого рода. Жили узники в больших вырытых землянках примерно по 100 человек. Личным указанием начальника концлагеря нас определили на работу в столярную мастерскую, из которой мы целыми днями выносили опилки, стружку и деревянные обрезки.
— Анатолий Георгиевич, в это же время в Сырецком концлагере находились легендарные футболисты киевского «Динамо»?
— Киевские динамовцы с 1942 года всей командой работали на городском хлебозаводе. Я слышал, что их бросили в концлагерь якобы за воровство муки и других продуктов с предприятия. Однако заключение их в концлагерь было акцией политической, так как немецкие оккупанты не могли допустить влияния, которое оказывали победы футболистов «Динамо» на местное население.
На моих глазах был расстрелян только один футболист, вратарь команды Николай Трусевич, причем совершенно нелепо. У немцев был непреложный закон: если из бригады сбегал хотя бы один человек, то расстреливали всю бригаду. Трусевич работал в выездной бригаде примерно из 20 человек, которые обслуживали здание гестапо. Каждое утро их туда возили. Это были водопроводчики, слесари, электрики и другие специалисты. В один из дней из этой бригады сбежали семь человек, оставшихся немцы привезли в лагерь, построили в ряд и каждого четвертого стали выдергивать из шеренги. Затем укладывали лицом вниз и стреляли из пистолетов в затылок. В это несчастливое число попал и вратарь киевского «Динамо» Николай Трусевич.
— Ходили слухи, будто футболистов киевского «Динамо» расстреляли прямо на стадионе после матча?
— Да ну. Зачем немцам было поднимать шум, стрельбу и терять лицо. Они сделали проще. Всех футболистов арестовали и бросили в концлагерь. После войны, в году 1946-м, на своей улице в Киеве в газетной витрине я прочел небольшую заметку. В ней сообщалось, что один из оставшихся в живых динамовцев работал в Ростове торговым агентом, другой еще где-то нашел себе пристанище. Почему же они все разъехались кто куда? Как оказалось, им никто не дал после войны квартир в Киеве.
(По послевоенным воспоминаниям игрока киевского «Динамо» Макара Гончаренко, в Сырецком концлагере также были расстреляны футболисты Алексей Клименко и Иван Кузьменко. Они попали под горячую руку заместителя начальника лагеря, когда там вспыхнула драка с грузинами за продуктовую посылку. В гестапо во время пыток от сердечного приступа умер еще один футболист знаменитой команды – Николай Коротких. Его арестовали как офицера НКВД, имевшего при себе офицерскую книжку. — Прим. авт.)
— Многие ли узники пытались бежать из Сырецкого концлагеря?
— Попытки были, но безуспешные. Этих беглецов ловили и вешали. Мужская часть лагеря была дополнительно отгорожена еще одной системой ограждений с электрическими проводами высотой примерно в два метра, затем шла сетка из колючей проволоки. А по самому верху протянули высоковольтный провод. Все эти заграждения венчали караульные вышки с прожекторами, поэтому побеги совершались только вне концлагеря, на работах. Вечернюю поверку бригад проводил комендант лагеря, мы все его звали Антон. (Антон Прокупек — чех по национальности, комендант Сырецкого концлагеря, бывший железнодорожный служащий. — Прим. авт.). Раньше он и сам был заключенным, но с назначением на должность жил уже не в лагере. Ему разрешили поселиться в городе.
На плацу была небольшая трибуна, за которой во время вечерней поверки он стоял. Бригадиры проверяли своих подопечных и докладывали ему, что все заключенные на месте. После чего Антон с трибуны командовал: «Вольга-вольга!». И тогда все узники натужно затягивали песню о Стеньке Разине «Из-за острова на стрежень…». И этот ритуал был ежедневным.
— Сколько людей в лагере умерло от голода! Ведь нацистские концлагеря в этом отношении по всей Европе отличались особым цинизмом!
— Представьте, работали с утра до вечера, а на день давали только два кусочка хлеба. Не случайно там произошел вопиющий случай. У начальника концлагеря была немецкая овчарка, злющая до предела, он лупит кого-нибудь плеткой, а собака в это время рвет провинившегося. Моему дружку Аркадию также руку прокусила, но как ее убили лагерные, одному Богу известно. Они ее сварили и съели, а нам в мастерскую только печенку от нее передали, поэтому пришлось попробовать там и собачатину. Видимо, гестапо искало злоумышленников, но концов так и не нашло. За эту собаку начальник лагеря перестрелял бы половину заключенных. Что касается продуктовых посылок, то их разрешали раз в неделю передавать, но заключенным ничего не попадало, так как полицаи практически все съедали. В лучшем случае могли дойти огурцы соленые и картошка в мундире.
— Анатолий Георгиевич, а в лагере чувствовалось приближение фронта?
— Накануне у немцев возник вопрос: что же делать с Бабьим Яром, как скрыть следы чудовищных преступлений? В один из дней в лагерь приехал представительный немецкий чин и с трибуны стал говорить, что он строит на западе Украины для себя поместье. Нужны рабочие из числа лагерных узников. Все, кто поверил в его байку, должны были выйти из строя. Вышли человек 200—300. Потом вывели еще человек 100, а нас всех увели внутрь лагеря. К утру Бабий Яр уже был окружен такой же изгородью, как и Сырецкий концлагерь. Нам же в мастерскую срочно поступил заказ: делать древка для багров, а слесарной мастерской – «кошки». И думаете для чего? Отобранную якобы для немецкого помещика группу заставили в Бабьем Яру раскапывать ямы с убитыми людьми. Они вытаскивали баграми трупы и складывали штабелями, после чего обливали бензином и поджигали. Жгли трупы они так месяца полтора, над Яром висел черный жирный дым, а потом поняли, что таким способом следы преступлений они не заметут. Затем подогнали огромный экскаватор, которым поднимали трупы на поверхность, и опять их сжигали. Бабий Яр был оцеплен немцами, туда перестали возить на расстрел, так как там уже работали заключенные.
Поэтому на территории концлагеря фашисты организовали свой маленький крематорий. Был построен небольшой домик, выкрашенный в салатовый цвет. «Ворон» привозил туда людей, и больше их никто не видел. Мы не поняли сначала, каким было его предназначение, думали, что, может, кто-то будет жить.
— Как же освободили узников Сырецкого концлагеря?
— С приближением советских войск Сырецкий концлагерь нацисты стали вывозить. Это означало, что по определенным дням узников собирали в колонну и отправляли на железнодорожный вокзал. Там людей грузили в поезда и увозили. Куда? Возможно, в Германию или Польшу, нам это было неизвестно. Когда нас вели по хорошо знакомой с детства улице Мельникова, дядька, шедший рядом, сказал: «Ну что, мальчишки, нам и умирать уже можно, а вы бегите. Полицаи сопровождают колонну примерно через каждые 10—15 шагов. Когда один из них поравняется со мной, я его умышленно подтолкну, вы окажетесь за спиной и сразу бегите во дворы». Он так и сделал, а мы шмыг через тротуар и заскочили в помещение школы, а оттуда на чердак. За нами вдогонку бросились два полицая, они до чердака добрались, приподняли люк, а там темно. Думаю, просто испугались лезть, мало ли что, по голове огреют чем-нибудь. Да и у них самих тряслись ноги: как же, советские пушки на другой стороне Днепра уже стреляли по городу. Мы сразу домой не пошли, а отсиделись в подвале. Встретила меня мама. Отца дома не было, так как весь радиозавод, где он работал, еще в начале войны мобилизовали под Полтаву на уборку урожая.
До освобождения Киева оставалось две недели.
