Версии бывшего директора стадиона, которого посадили в тюрьму, и журналиста, который был на матче 20 октября 1982 года, - Лужники стали ареной трагедии: в давке после матча Кубка УЕФА между "Спартаком" и голландским "Харлемом" погибли 66 болельщиков. Этот вечер резко изменил судьбу тогдашнего директора Большой спортивной арены Виктора Кокрышева. Первым пишущим журналистом, с которым он согласился встретиться после 18 лет молчания, стал Евгений Дзичковский.Октябрь 1982 года
За окнами его квартиры на проспекте Вернадского довольно теплый московский октябрь.
- А тогда был снег, - вспоминает Кокрышев. - И холодно, градусов 10 мороза. К началу игры успели очистить только две трибуны - западную и восточную. Я звонил своему однокурснику по институту физкультуры Вячеславу Колоскову и предлагал перенести матч на другой стадион. "Мало времени - УЕФА на это не пойдет", - ответил он. Впрочем, зрителей пришло немного - 16,5 тысячи. Большинство, 12 тысяч, расположилось на восточной трибуне, заняв ее примерно наполовину. После недавней Олимпиады, когда Лужники заполнялись до отказа, ситуация опасной не выглядела. Небольшая напряженность могла возникнуть разве что в перерыве, когда толпа устремится в туалеты цокольного этажа.
Кокрышев выкладывает на журнальный столик старые газеты, циркуляры о том, как должен был вести себя на трибуне советский болельщик, материалы уголовного дела, данные из обвинительного заключения.
- В этих бумагах встречаются фразы: "полупьяные подростки скользили по обледенелым ступеням, давя друг друга", "рухнула трибуна", "толпа уперлась в закрытые ворота"... Весь этот бред не подтвердило даже насквозь предвзятое следствие, однако многие до сих пор считают подобные слухи правдой. На самом деле все было проще. И трагичнее.
Преступление
В начале 80-х молодые фанатские группировки и милиция только учились противостоять друг другу. При входе на стадион людей не обыскивали, на трибуны легко проносилось спиртное, а пункт правил, запрещавший проход на стадион лицам младше 16 лет, если мероприятие заканчивается позже половины девятого вечера, нельзя было выполнить в принципе: бабушки-контролеры физически не могли заглянуть в десятки тысяч паспортов. Милиционеры, кстати, частенько убирали этих "божьих одуванчиков", получавших в дни матчей 36 копеек в час, из узких стадионных проходов и галерей - чтобы толпа не раздавила. Не было еще и практики жесткого дозирования людских потоков после игры, допуска их к выходу по секторам.
Во время матча часть болельщиков вступила в словесную перепалку с милицией, несколько раз бросив в людей в сером снежками и кусками льда. Те затаили обиду и после финального свистка приступили к ответным действиям. Стекавшиеся с трибуны людские ручейки режиссеры жуткого спектакля загнали в галерею верхнего яруса и направили к одним из двух раздвижных решетчатых ворот.
Фанаты к такому повороту событий оказались готовы и сцепились локтями, не давая милиционерам выдергивать себя из толпы по одному. Но представителей закона обуял азарт: оскорбившие их мальчишки в красно-белых шарфах не должны были уйти от расплаты.
- Существует версия, на мой взгляд, весьма похожая на правду, - говорит Кокрышев, - что милиционеры слегка сдвинули створки ворот. Проход сузился - так удобнее было фильтровать толпу. Напиравшие сверху об этом не знали и продолжали, куражась, давить на стоящих впереди. Люди сбивались в многотысячную массу, грозившую стать критической. Причем ни о каких скользких ступенях не могло быть и речи - все происходило в галерее первого этажа, под трибунами, где было абсолютно сухо.
В этой ситуации оказалось достаточно пустяка, чтобы случилось непоправимое. Детонатором стала обычная женская туфля - на игру пришло много женщин, далеких от выяснения отношений между фанатами и милицией. Одной из них кто-то наступил на задник, обувь слетела, и дама наклонилась, чтобы ее подобрать. Несколько мужчин слегка притормозили толпу - этого оказалось достаточно, чтобы "плотину" прорвало. В течение 5 - 6 минут потерявших опору людей несло по пролету ведущей к воротам лестницы с неотвратимостью оползня. Попадавшие между прутьями перил конечности ломались на глазах их обезумевших от боли обладателей. Тем, кого выбросило за перила, почти повезло: получить переломы и сотрясение мозга все же лучше, чем быть раздавленным. А тут еще спартаковец Швецов на последних секундах игры забил второй гол. Услыхав рев трибун, не знавшие о давке люди инстинктивно повернули вспять, плеснув масла в огонь полыхающего кошмара.
В это время через вторые ворота совершенно спокойно выходили 100 голландцев - болельщиков "Харлема". Билеты для них заказывал "Интурист", у стен стадиона европейцев ждали теплые автобусы. Разве могли стражи порядка допустить, чтобы дорогие зарубежные гости оказались на одной лестнице с нашими неотесанными соотечественниками? Наверное, вздумай голландцы покидаться снежками, милиция лишь поулыбалась бы в ответ: "дружба - фройндшафт" и все такое.
- Я находился возле раздевалок, когда кто-то из милиции сказал, что на галерее под восточной трибуной проблемы с освещением, - рассказывает Кокрышев. - Это не было похоже на правду - аварийного доклада от электриков не поступало, а свет после матчей, как правило, не выключали очень долго. Я прибежал к злосчастной лестнице и остановился, потрясенный: вокруг валялись трупы. Никого из милицейских начальников на месте не было. Потом выяснилось, что ответственный за безопасность на трибуне майор Корягин пытался что-то сделать, но толпа швырнула его на бетон. Он получил серьезную травму, долго лечился и поэтому избежал уголовного наказания. Вина других сотрудников милиции в ходе следствия даже не обсуждалась.
Наказание
В ту среду погибли 66 человек, еще 61 получил ранения и увечья, в том числе 21 - тяжелые. Уже в пятницу состоялось бюро Московского горкома партии. Вел его первый секретарь МГК, член Политбюро Гришин. Сначала выступил начальник ГУВД генерал Трушин, который бодро доложил, что во вверенном ему управлении проведено тщательное расследование, причины трагедии выявлены и устранены, виновные наказаны, больше подобного не повторится.
- Боевой был генерал, - вспоминает мой собеседник. - С младых ногтей бок о бок с Гришиным: первый секретарь горкома комсомола, глава Перовского райкома, третий секретарь горкома партии, а потом раз - и главный милиционер столицы! Как такому не поверишь? После него слово взял прокурор Москвы Мальков: "Предварительное дознание показало, что по вине сотрудников стадиона были закрыты ворота, предназначенные для выхода зрителей". За меня пытался вступиться Валентин Сыч, тогда зампредседателя Спорткомитета СССР. Но Гришин его оборвал: "Вы, Валентин Лукич, уголовников не защищайте. Предлагаю исключить товарища Кокрышева из рядов КПСС. Возражения есть?"
Это был приговор. Еще не опрашивались свидетели, не были собраны улики, не начиналось следствие и не пахло судом, но партия свой вердикт вынесла. Потом было доказано, что ворота никто не закрывал, но мог ли старший следователь мосгорпрокуратуры по особо важным делам Александр Шпеер ослушаться непосредственного начальника, который публично заявил обратное? Мог ли тогда кто-то поставить хоть ломаный грош на человека, которого первый секретарь Московского горкома назвал уголовником?
- Я продолжал работать - другого выхода не было. Тем временем завели уголовное дело, главными обвиняемыми по которому должны были стать я и комендант БСА Юрий Панчихин. Этот парень проработал в своей должности меньше полугода и в тот роковой день вообще не участвовал в подготовке к матчу: с утра по соответствующей разнарядке отправился на уборку урожая - видимо, сельское хозяйство Подмосковья не могло обойтись без его помощи. Освободился лишь к вечеру и пришел в Лужники как простой болельщик - посмотреть футбол. Впрочем, даже если бы он вовсе не появился на стадионе, ему вряд ли удалось бы избежать наказания - более подходящей фигуры для роли козла отпущения советской Фемиде найти не удалось. Но тогда мы еще не знали об этом - были обычными свидетелями, или, выражаясь языком Шпеера, фигурантами.
- В чем заключалась наша с Панчихиным вина, - продолжает Кокрышев, - человеческим языком объяснить было нельзя. Ситуация выглядела хотя и трагической, но простой: под "бдительным" оком милиции люди погибли там, где до этого не было никаких эксцессов. Так разберитесь же, кто загнал несчастных в этот каменный мешок, почему на ровном месте надо было строить жуткую плотину из человеческих тел, черт возьми! Вместо этого следствие пошло по пути скрупулезного изучения инструкций для внештатных стариков-контролеров, зациклилось на том, что несовершеннолетние покидали стадион не в 20.30, как того требовали инструкции и Моральный кодекс строителя коммунизма, а на 15 минут позже! Маразм коснулся и жертв трагедии: по негласному указанию их нужно было хоронить на разных кладбищах, дабы исключить строительство большого памятника и массовое паломничество родственников. (Позже мемориал в Лужниках все же появился. - Прим. Е.Д.)
Направляемое твердой партийной рукой следствие асы московской юриспруденции вели рьяно. Но, выполняя социальный заказ, в упор не хотели замечать того, что лежало на поверхности. Почему руководитель всей милиции на матче полковник Панкратов приехал в Лужники лишь ко второму тайму? Кто сделал нормой убытие в перерыве значительных милицейских сил для обеспечения порядка возле станций метро? Были ли выполнены положения внутреннего циркуляра УВД, в котором расписывались действия каждого стража порядка во время футбольных матчей? Милиционеров привозили на допросы целыми автобусами, но на суде об этой секретной бумаге не было сказано ни слова.
Бутырская тюрьма
Кокрышев побывал у Шпеера трижды
: - Два раза он звонил мне и вкрадчиво приглашал обсудить несколько пустячных вопросов. И в обоих случаях главной темой наших бесед становились... его сценарии. Оказалось, что в этом человеке, немного похожем на актера Зиновия Гердта, жила тяга к литературной славе. Шпеер, например, стал соавтором Эмиля Брагинского при написании сценария знаменитой комедии "Берегись автомобиля". Словом, мои поездки в прокуратуру ничем не напоминали общение со следователями-иезуитами времен Ежова и Ягоды.
В третий раз Шпеер попросил привезти какие-то бумаги и захватить с собой Панчихина. Была пятница, 26 ноября, к Кокрышевым приехали гости. Виктор Александрович позвонил жене, сказал, что едет в прокуратуру, но часам к 7 вечера обязательно будет. Однако гости его так и не дождались
: - Панчихина сразу куда-то увели, а Шпеер в ходе нашей беседы заложил в пишущую машинку лист, на котором было написано: "Обвинительное заключение". "Александр Львович, я что, уже не свидетель, а обвиняемый?" - "Да, Виктор Александрович, это так. Ознакомьтесь, подпишите". - "Я не признаю себя виновным". - "Тогда схожу посоветуюсь с начальством". Вернулся Шпеер с постановлением о моем аресте.
Дальше все было как положено. Изъятие личных вещей, машина с решетками на окнах, павелецкий КПЗ. Ни зубной щетки, ни пресловутых сухарей собрать не дали. В КПЗ сказали, что у арестованного должна быть нательная майка и запасные трусы - без этого, дескать, в тюрьму не примут. Поэтому пятничный ночной "воронок" уехал в Бутырку без Кокрышева. Выходные и понедельник он провел в "обезьяннике", в обществе бомжей и алкоголиков. Одного из них, разбитного пьяного грузчика, чуть ли не наизусть просил зазубрить информацию для передачи "на волю". Тот, выйдя из КПЗ, задачу выполнил, на одном дыхании протараторив в телефон все, что надо было общественному защитнику, инженеру БСА Юрию Меркулову.
- Я потом искал его, хотел бутылку поставить, но так и не нашел, - сожалеет Кокрышев. - Трусы и майку жена, естественно, принесла, и всю ночь с понедельника на вторник меня осматривали бутырские врачи. Затем - камера N 162, где вместо 50 человек на 42 копейки в день питалось 90. "По какой статье, земеля?" - "172-я". "А про что это?" - удивлялись сокамерники, на которых висело не по одной ходке. "Преступная халатность, по неосторожности и т.д.". - "Так за это ж до приговора не содют!" Оснований для моего ареста действительно не было: от следственных действий я не уклонялся, социальной опасности не представлял. "Только ради вашей же безопасности, Виктор Александрович, - врал мне Шпеер. - Безутешные родственники погибших могут учинить над вами самосуд". По "доброй" традиции тех лет Шпеер забыл спросить, нуждаюсь ли я в его защите.
Вокруг директора БСА стал складываться ореол без вины виноватого, чуть ли не "узника режима", и Шпеер перевел его в камеру, где сидели всего семеро. Они подозревались в особо опасных преступлениях и слегка обалдели от рассказа новичка: "Мочить надо этого охреневшего следака! Может, маякнуть кому надо на волю, чтоб ему расхотелось тебя тут мариновать?"
- Чуть позже я понял, зачем Шпеер держит меня в Бутырке, - объясняет Кокрышев. - Ему и его начальству очень хотелось, чтобы на скамье подсудимых сидело двое - я и Панчихин. Один обвиняемый по такому громкому делу - явный абсурд. А я, находясь под стражей, не мог участвовать в организации собственной защиты на суде, что было на руку прокуратуре. Спасли меня люди, которым я буду благодарен всю жизнь: жена, нанятый ею адвокат Вадим Симонов и общественный защитник Юрий Меркулов. Помог случай: в ноябре 1982 года умер Брежнев, а в декабре исполнилось 60 лет СССР. Вышел указ об амнистии. Но под ее действие я мог и не подпасть, если бы не медаль по случаю 100-летнего юбилея Ленина, которую получил еще в 1970 году, работая в горкоме комсомола. Жена сделала копии свидетельства о награждении и вместе с адвокатами затерроризировала всю прокуратуру. 10 января, отсидев полтора месяца, я вышел на свободу и превратился из обвиняемого в свидетеля.
Крутой поворот
В конце марта состоялся суд. Материалы дела, по которому проходило около 150 свидетелей, составили 10 томов. Но судья, уходивший на пенсию ветеран войны, уложился в полтора дня. Панчихину дали три года тюрьмы. Потом, опять же по амнистии, срок скостили вполовину. Сидел он в Подмосковье и где-то "на химии" в Калинине. 36-летнего бывшего директора БСА потом почти 10 лет сопровождал ядовитый шепоток: "Партия дала оценку этому делу". Работал в лужниковской ФШМ, потом был замдиректора УСЗ "Дружба". Вспоминает, как в ту пору к нему приезжал играть в теннис опальный Ельцин. С 1991 года Кокрышев - вице-президент волгоградского "Ротора"
: - Горюнов пригласил. От всей души благодарен этому человеку, протянувшему мне руку помощи. Есть силы и для более глобальной работы. Правда, по весне инфаркт перенес, сейчас вот хожу на процедуры, велосипед кручу. Счастье, что от меня не отвернулись друзья. С Меркуловым часто общаемся, а Симонов лежит, разбитый инсультом. Шпеер, говорят, скончался недавно. Зла на него не держу, заросло уж все. Да и нельзя о мертвых плохо. А 20 октября каждый год за погибших в той давке обязательно рюмку поднимаем. С женой.
Вместо послесловия
В задачу автора не входило делать из бывшего директора БСА героя. Виктор Александрович Кокрышев в свое время был человеком Системы, которая могла либо вознести его на самый верх, либо сделать одним из своих многочисленных винтиков, либо отторгнуть, превратив в изгоя. Кокрышеву не повезло, если иметь в виду карьеру крупного советского руководителя. И в то же время повезло - если говорить о чистой совести, о дружбе, о семейных ценностях. В 36 лет он столкнулся не с людьми - с продуктами той же Системы, которые с молоком матери впитали в себя основной постулат выживания: если и колебаться, то только вместе с генеральной линией партии. У тех, кто ехал "своей колеей", как пел Высоцкий, могли "полететь клапана и вкладыши".
Время меняет людей. Тот же Шпеер - человек, несомненно, талантливый и не лишенный чувства прекрасного - в одном из последних телеинтервью признал свою неправоту, заявив, что при воспоминании о деле Кокрышева его мучает совесть.
Но есть и еще один, едва ли не главный урок, который следует извлечь из событий 20 октября 1982 года. Найдется ли сейчас хоть один чиновник из высшего футбольного или милицейского руководства, который сможет, не покривив душой, сказать: "Времена массовой гибели людей на стадионах навсегда ушли в прошлое"? Уверен, что нет. Напротив, фанаты зачастую потому и ведут себя, как скоты, что испытывают на себе скотское отношение милиции. И вряд ли что-то изменится, пока люди в сером не поймут: они - органы правопорядка. Не карательные, не воспитательные структуры, резиновой дубинкой подчищающие огрехи семьи и школы, а люди, призванные обеспечить спокойствие и безопасность всех обитателей футбольных трибун.
В голове английского бобби раз и навсегда заложено: ради ПОРЯДКА можно вытерпеть и боль, и унижение - потом "отморозков" отловят и привлекут к суду. Что заложено в крепких молодых головах российских омоновцев, сказать сложно. Судя по тому, что творится на стадионах, примерно следующее: "Вон тот прыщавый щенок кинул в меня зажигалкой. Я - власть. Я обязан покарать его - сейчас, в перерыве или после матча".
Дикая российская жизнь и шальные юношеские гормоны толкают подростков на сомнительные подвиги. Если ничего не изменится, они по-прежнему будут ходить на стадион не ради футбола - ради драки. И вновь будут гибнуть люди.
