Лет семнадцать тому я встречался с жизнерадостной, худенькой и легкой, как щепочка, женщиной. Правда, взгляд ее был какой–то невероятно грустный, хотя густо накрашенные губы часто улыбались. Странное сочетание. Она меня во время разговора без устали угощала, а сама ничего не ела. Пирожки, печенье и варенье предлагала и предлагала. Очень хотела, чтобы я все перепробовал. На ее правой руке выше запястья синел, кажется, шестизначный номер...
Женщина та была бывшей узницей известного концентрационного лагеря на территории Польши. Она достаточно подробно и много рассказывала и о войне, и о тяжком быте заключенных. Один момент меня поразил своей жутью. В большом бараке содержались заключенные, преимущественно женщины с детьми разных возрастов. Замученные непосильным трудом, голодом и болезнями, люди часто умирали. Но их соседи по бараку не сообщали о том надзирателям и продолжали получать чужой скудный паек. Иногда несколько дней, а если удавалось, то даже и недель. Порой мать не сообщала о смерти своего ребенка, а ребенок — о смерти матери.
Нечто похожее слышал и от осужденного по печально знаменитой 58–й статье известного нашего литератора. Он вспоминал, как его везли в лагерь — из Минска на Колыму. История, уверен, типичная для того времени и той ситуации. Везли в холодных вагонах, как скот. Дорога занимала несколько недель. Кормили плохо, иногда и вовсе забывая, что в насквозь продуваемых вагонах живые люди. На остановках о трупах в вагонах предписывалось сообщать охране, вытаскивать их на перрон. Но заключенные этот приказ не выполняли. Ведь каждый умерший — еда: ржавая селедка, кипяток, кусок хлеба... Каждый умерший — шанс уцелеть для тех, кто еще может ходить. Знакомый литератора, тоже осужденный по 58–й статье, замордованный допросами, на одном из длинных перегонов умер. И тот молчал о своем мертвом приятеле две недели...
Разные вариации подобной жизненной ситуации, от которой тянет жутью и могильным холодом, приходилось слышать и читать. Но это было давно. И обман замученных голодом людей как–то и обманом назвать язык не поворачивается. Мертвые души спасали живых.
А вот история современная, можно сказать, сегодняшняя. В больницу дети привезли старика отца. Шел ему девяносто четвертый год. Был он немощен и слаб, в сознание не приходил. Врачи посмотрели, развели руками. Сказали детям, что помочь старику, ветерану Великой Отечественной войны, человеку во всех отношениях заслуженному, медицина уже не может. Не придумали пока ученые лекарств от старости и смерти... Сказали все это доктора деликатно. Не грубили и не хамили, обидеть родственников не хотели. Да и без пояснений все понятно — возраст очень почтенный, пережитого за плечами достаточно... Но дети и внуки начали кричать и требовать, повторяя, что старик должен жить. Обязательно! И его положили в больницу: капельницы, уколы, таблетки... Через день он умер.
Его еще и похоронить не успели, а родственники уже написали жалобы на медиков, обвинив их во всех смертных грехах и требуя материальной компенсации за свои моральные страдания... Немолодой врач, успевший многое повидать на своем веку, утешал молодых коллег: «Не переживайте. Будет в вашей жизни и не такое. У этого старика знаете какая пенсия? Почти девять миллионов! Если бы он еще неделю пожил, то трое его детей получили бы его пенсию. Вот они и требовали от нас, чтобы он жил любой ценой! Он как отец давно для них умер, оставался лишь их кошельком...»
Я не хочу делать выводы. Не хочу выступать судьей и что–то однозначно утверждать. Такая наша жизнь, такие мы.
Советская Белоруссия №170 (24307). Среда, 11 сентября 2013 года.
