Ну зачем просыпаться на рассвете?
Подросток вырезает на коре осины свое имя и дату. Надпись делает на высоте своих глаз. Сначала шрамы на дереве яркие, бело–желтые, мокрые, из них течет сок. Потом порезы затянутся, сделаются рыжими, почернеют. Осина будет расти, трепетная серебристо–зеленая листва будет облетать и весной появляться снова.
Отец покажет мне четыре осины над обмелевшим карьером старого кирпичного завода рядом с лесной дорогой. Листва на огромных, не обхватить, деревьях будет нервно трепетать. Я прикоснусь к шероховатой коре, чем–то похожей на заношенную стеганую телогрейку, и стану смотреть. Черная надпись будет высоко над моей головой, но я сумею ее прочесть.
— Я был меньшим, чем ты, когда ее сделал.
— Зачем?
— Похоронку получили... Пошли.
Иногда я думаю про те четыре осины, на одной из них надпись, сделанная отцовской рукой в мае 1944 года... Я хорошо себе представляю худощавого подростка с самодельным ножом, старательно вырезающего свое имя.
По той лесной дороге давно не ходят люди. Может, и деревья сломал ветер, а может, спилили...
Я так давно там не был.
***
Поздний вечер летнего дня. Сова сидела на нижней ветке яблони. Напротив окон. Большая и пышная птица. Крутила головой. Ее даже с крыльца дома было хорошо видно, хотя солнце и село за лес. Падали в картофельную ботву яблоки. Сову мне показала баба. В ее голосе слышался испуг. Я забежал в дом и возвратился на крыльцо с ружьем. Пристроился и выстрелил. Сова упала под яблоню, и яблоки посыпались. Потом я принес ее во двор и положил на крыльцо. Было темновато, хорошо не разглядишь, и я перетащил окровавленную сову в сени. Баба смотреть на нее не захотела. Это была большая птица с сильным клювом и острыми когтями... До следующего дня она лежала в сенях, прикрытая корытом.
Иногда я вспоминаю убитую сову. Думаю о ней. Пробую понять: зачем убил, за что? Ответа не нахожу...
Когда умирал отец, то на верхушки берез во дворе дома, напротив окон нашей квартиры, четыре дня подряд прилетали совы... Их было десятка два, а может, и больше. Прилетали в сумерках, а утром исчезали. Шатались верхушки берез, и птицы покачивались. Откуда в г.п. столько сов бралось? Ответа нет...
***
Некоторые отцовские привычки меня раздражали. Я даже возмущался...
Ну зачем просыпаться на рассвете, когда на работу надо идти к восьми? А отец просыпался, готовил себе растворимый кофе, курил и смотрел в окно. На утреннее небо, на облака, на верхушки деревьев...
Ходил по квартире, топал, мешал спать... Зачем самому выращивать картошку, огурцы, помидоры, лук? Ведь проще пойти и купить все это в магазине или на базаре. И поливать не надо, досматривать, полоть, перепахивать, копать, перевозить... Почему в деревню обязательно надо ехать самым первым автобусом, который идет утром в половине шестого, а возвращаться последним? Но он делал так. Почему, когда выходишь на улицу, то надо одеваться в чистое, как на праздник? Почему надо бриться с вечера, а не утром или днем? Почему надо стричься и не ходить лохматым? Зачем сажать деревья перед домом, ведь их могут поломать дети, машины... А отец сажал, окапывал и поливал, мастерил заборы, ставил изгороди. Носил с пятого этажа ведрами воду. И поливал не только те, которые посадил сам... Почему надо испуганному ребенку помогать искать в траве утерянный ключ? Старику соседу открыть почтовый ящик с непослушным капризным замком...
Тысячи привычек... Про все и вспомнить невозможно. Я теперь делаю многое так, как делал отец.
Даже кепку надеваю, как он... И не задаю себе больше вопросов: а зачем вставать на рассвете, зачем долго смотреть в небо и чистить ботинки?
Делаю и не спрашиваю.
Минск, июнь — август 2008 года.
Перевод с белорусского Алены МАРКОВИЧ.
