Разговор о Якубе Коласе с профессором Михасем МушинскимВы думаете, что знаете, кто такой Якуб Колас? Этот бронзовый усатый мыслитель, сидящий на площади имени себя в окружении деда Талаша и Сымона–музыки? Ошибаетесь. Во всяком случае, член–корреспондент Национальной академии наук, доктор филологических наук, лауреат Государственной премии имени Якуба Коласа, руководитель проекта «Якуб Колас. Собрание сочинений в 20 томах» Михась Мушинский уверен, что настоящего Якуба Коласа мы для себя все еще не открыли. Предлогом для разговора как раз и стал выход первого тома собрания сочинений Якуба Коласа, предисловие к которому написал Михась Иосифович.
Правда, первым разочарованием для меня стало известие, что собрание — не полное.
— Что поделать? Не все из творческого наследия поэта нам удалось собрать, — объясняет Михась Иосифович. — Есть стихотворения и письма Якуба Коласа в частных архивах, обладатели которых пока не дают разрешения на публикацию. По объективным причинам не успели изучить архивы некоторых московских изданий, в которых печатался Колас, — например, журнала «Славяне», ташкентскую периодику. Но все, что на сегодняшний день имеем, включаем в 20–томник. Новые письма, публицистику, дарственные надписи, служебные и деловые бумаги...
— И зачем они нужны, материалы не творческого характера?
— Нам интересно все, что написано рукой Коласа. Ведь Колас — не только поэт, прозаик, но и общественный деятель, педагог, публицист. Всю жизнь работал с огромным напряжением. Вы только представьте: за последние десять лет жизни Колас 26 раз болел воспалением легких!
— Кстати, о подробностях... Говорят, в дневниках Якуба Коласа есть купюры...
— Действительно, есть. Но не в дневниках, а в машинописных перепечатках. Некоторые места замазаны — текстологи их восстанавливают. Хотя мы, литературоведы, считаем, там нет ничего, что могло бы повредить памяти Коласа, унизить его. Он был благородный человек, отношение к женщинам — рыцарское. Для нас самый главный принцип — нерушимость авторской творческой воли. Ведь в каждой эпохе были свои идеологические установки, и что–то сам автор менял, сокращал...
— Так ведь если автор калечил свое произведение под давлением обстоятельств, нужно ли сохранять такие правки?
— Если у нас есть хоть какие–то документы, свидетельствующие, что это было принудительно, разумеется, будет возвращен прежний вариант. Вот пример. В рассказе «Туды, на Нёман!» есть эпизод. Белогвардейский офицер спрашивает крестьянина: «Кто для вас лучший — белые или красные?» И крестьянин отвечает: «Погнали вас теперь красные, так погнали, что и оглянуться не дают. Дай Бог, чтобы они загнали вас в самое Черное море и там потопили вас». Данила Константинович, сын писателя, утверждал, что в отцовской рукописи у этой фразы было продолжение: «И сами утопились». Цензура вычеркнула слова «И сами утопились». Считаю, это нужно учесть.
— Кстати, о цензуре... Будете ли вы печатать «неискалеченные» варианты?
— Правки бывают разными. При подготовке семитомника Коласа издания 1952 года редакционная коллегия поправила отдельные слова–русизмы: «прадсядацель», «сiтец», «сахар». Вряд ли нужно их возвращать. Но некоторые отрывки не исправлялись, а были вычеркнуты — они должны быть восстановлены. Сделать это крайне сложно. В рассказе «Туды, на Нёман!» было сделано множество купюр. В повести «Адшчапенец» не один десяток... Мы решили печатать доцензурную редакцию. Публикуем и две редакции поэмы «Сымон–музыка» — 1911 — 1918 и 1924 — 1925 годов. Они отличаются существенно. В первом варианте в конце Сымон–музыка засыпает на могиле своей возлюбленной Ганны «нечувана моцным сном». Ганна — воплощение Беларуси. Колас в 1918 году, когда завершалась поэма, не считал нужным благословлять тот кровавый разбой, который происходил на нашей земле. Это очень тяжелый труд — сверить все рукописи, все варианты. Даже если произведение перепечатывалось пять — семь раз... А главное, установить, кто вносил поправки, когда, авторские они или нет.
— Что самое неожиданное для читателя в собрании сочинений?
— Конечно же, произведения, которые не входили в 14–томник. Мы помещаем 90 стихотворных произведений, 494 публицистические и литературно–критические статьи, 582 письма, 226 дарственных надписей... Впервые даются варианты произведений, переработанных автором, — в 1–м томе «Иные редакции и варианты» занимают ровно 100 страниц. Не будет прежнего искусственного деления произведений на дореволюционные и советские. Разве для Купалы и Коласа 1917 год был такой уж границей, после которой они стали совсем другими поэтами?
— А какое из произведений Коласа вы считаете самым непонятым?
— Прежде всего поэму «На шляхах волi» и сборник «Казкi жыцця». Вспомним из него хоть рассказ «Над прасторамi зямлi». Он не включался в сборник, потому что посвящен Тишке Гартному, а Гартного тогда не реабилитировали. Колас мог снять посвящение, но не пошел на это. Тучки, которые летят по небу, утверждают: «Смысл жизни — в вечном движении». Неприятно, когда где–то задерживаешься и видишь под собой высохшее поле. Только одна неприглядная тучка пожалела поле и пролилась на него спасительным дождем... Чтобы понять, о чем говорится в этой притче, нужно знать, что во время ее написания везде звучал демагогический лозунг: двигаться вперед, к светлому будущему, в вечном поиске, не придавая значения «мелочам». Отдельным судьбам, даже судьбам народов... Еще под одной сказкой, спасаясь, Якуб Колас поставил дату «1913 год». На самом деле сказка написана в мае 1921 года. Мать–гора говорит своей дочке, криничке, что скоро начнется землетрясение. И когда на пути образуется завал, нужно оббежать его и вернуться в родное русло, не вливаться в другие реки. Иначе — потечешь в другую сторону, потеряешь себя. Как раз в 20–х годах шел спор о том, какой должна быть судьба Беларуси, входить ли в СССР, строить ли национальное государство. Еще и поляки предъявляли свои претензии. Так что в притче Коласа речь идет о проблемах государственного строительства. «Казкi жыцця» — это, по сути, дневник интеллектуала.
— Сегодня очень стильным считается искать в творчестве литераторов советского периода скрытые «антисоветские мотивы», вроде как «ломать устаревшие стереотипы». Творчество Петруся Бровки, например, однозначно отвергается как совидеологизированное — хотя, по-моему, стихотворение «Пахне чабор» мог написать только настоящий поэт вне партийной принадлежности. Надо ли продолжать споры о «партийности», «советскости» Владимира Дубовки и Язэпа Пущи, если сама их судьба стала здесь лучшим доказательством? Тем более в этом году мы встречаем «черный юбилей», 70 лет с той ночи 29 октября, когда были расстреляны десятки белорусских литераторов... Надо ли затаскивать Коласа на модный мейнстрим «корабля современности»? Или оставить дядьку Якуба в его времени, в его координатах, в его настоящей, непридуманной судьбе? Кстати, вы согласны с распространенным в литературных кругах мнением, что внимания заслуживает только первая часть творчества Коласа, потому что с определенного момента, когда Коласа и Купалу «сломали», а с другой стороны — «прикормили», начались «дрындушки»?
— Вопрос правомерен. Да, то, что делалось в стране в 1930–х годах, да и в последующие, негативно сказалось на творчестве Коласа. Но все же народный поэт, делая уступки официальным требованиям, пытался сохранить человеческое и писательское достоинство. Возьмем поэму «На шляхах волi», над которой писатель работал с 1926–го по 1935 год. Точнее, это не поэма, а стихотворный роман. И единственное произведение Коласа, где нет ни одного героя–белоруса. Колас показывает события империалистической войны, но когда доходит до описания гражданской — фактически прекращает работу. Почему? В 1935 году как можно было показывать гражданскую войну? Только осуждая белогвардейцев и воспевая Красную Армию. Колас, кстати, сам был офицер, служил в царской армии. И как писатель–гуманист не хотел поэтизировать братоубийственную войну. Он дал слово так называемым отрицательным героям, и царские офицеры очень много сказали правды. 20 лет Колас заявлял, что вернется к поэме, допишет... Если бы сегодняшний читатель внимательно почитал это произведение, по–другому поглядел бы на Коласа.
— Но возможно ли вызвать к творчеству Якуба Коласа сегодня массовый интерес? Может быть, экранизацией?
— Опыт экранизации трилогии «На ростанях» очень неудачен. Социологизирован. И это, к сожалению, отпугнуло кинематографистов. Жаль, мог бы получиться замечательный сериал. И «Адшчапенца» — в первой редакции — здорово было бы экранизировать... До сих пор нет книги о Якубе Коласе в серии «Жизнь замечательных людей». А получилось бы интересно.
Фото Александра РУЖЕЧКА, "СБ".
