Те, кто постарше, наверняка помнят знаменитую картину «Ходоки у Ленина». Ее часто печатали на цветных журнальных вкладках, копии висели в клубах, библиотеках, школах, кабинетах партийных руководителей. На ней Ленин в темном костюме принимает крестьян в своем кремлевском кабинете. Крестьяне колоритные, в старых поношенных кожухах, лаптях. Они пришли в столицу издалека. На лицах озабоченность, усталость, но и радость присутствует. Все свои тяготы и невзгоды они принесли в Кремль. Теперь сидят в мягких креслах буржуйских, жалуются, рассказывают человеку, который может им помочь.
Картина написана так, что зритель верит: все просьбы и все народные чаяния будут услышаны, проблемы незамедлительно решены, и домой, в свои далекие волости, уезды и деревни, мужики вернутся с радостными лицами. Метод социалистического реализма — он такой. Добро всегда побеждает зло.
В наш компьютерный век люди в провинции печатному слову все еще верят, надеются, что вот расскажут журналисту о своих проблемах — и недосягаемые начальники услышат–таки глас народа и все будет тип–топ. К журналисту люди подходят везде, даже на берегу озера, когда журналист на поплавок смотрит, большую рыбу ждет. Тихо извиняются, просят выслушать. Я хоть и в отпуске, но слушаю, записываю.
В деревенском магазине, где есть все: соль, розетки, прищепки, напитки и мороженое, — местные обступили меня плотным кольцом. Как раз привезли хлеб. Обратился ко мне, как к сыну, пожилой мужчина: «Володя, скажи, ну почему хлеб нам привозят всегда черствый, заветренный?! Ведь мы же сами его выращиваем... Чтобы мягкого хлеба поесть, приходится в районный центр ездить, вот там он всегда свежий». И женщины поддерживают своего односельчанина, говорят обиженно, что хоть сегодня и немного в деревне механизаторов живет, но ведь раньше все они в колхозе работали. Продавец сельского магазина разводит руками, виновато улыбается. Понять ее можно, она сама хлеб не печет, продает сразу, как только привозят.
Потом в разговор вступили мужчины помоложе. Один предложил мне сигарету и дал только что купленный коробок спичек. «Вот попробуй, журналист, прикурить с первой спички». Я не смог прикурить ни с первой, ни с пятой, ни с восьмой. Спички гасли. Жители деревни смеялись. Наконец спичка загорелась, я задул ее и сказал, что курить вредно. Народ загалдел: «А газовую плиту тоже вредно зажигать?» Я принялся рассматривать спичечный коробок. На нем были изображены три танцующих человечка, похожих на черные сгоревшие спички, и стояла надпись: «Мы против насилия в семье». Знаменитые спички, из которых загорается каждая десятая, выпущены ЗАО «Холдинговая компания «Пинскдрев». Местный острослов, явно потомок ушачских партизан, разминая в пальцах плоскую «Приму», заметил: «А если бы мне надо было поджечь бикфордов шнур, чтобы пустить под откос вражеский эшелон, я бы сидел, чиркал–чиркал эти проклятые спички, а они не зажигались, пока бы фашисты меня не пристрелили. С такими спичками на задание я не пошел бы...»
На Ушачской автостанции я покупал газету. Меня опять узнали. Подошел грузный пожилой мужчина в традиционной бейсболке, в руках пакет с вещами. Говорит, в райцентре есть один–единственный лифт. В местной трехэтажной больнице. Предназначен для того, чтобы поднимать больных из приемного покоя в хирургическое отделение на третий этаж. Но этот единственный на весь райцентр лифт уже несколько лет не работает, а больные бывают во всех смыслах тяжелые, вот как он. Привезли его, а он сам ходить не может. И пришлось санитаркам худеньким упираться из последних сил, чтобы доставить его на операционный стол. Иногда санитарки зовут на помощь водителей, рабочих, даже мужьям звонят. Я тут же предложил ему написать письмо в нашу газету. Он замахал на меня руками. Я понял: он боится писать, боится, что из–за секретной информации о грузовом лифте, которую он разгласил столичному журналисту, и его, и санитарок могут уволить, а найти работу в маленьком городке очень сложно.
...В наш компьютерный век люди в провинции печатному слову все еще верят. Не стану их разочаровывать, поведаю об их чаяниях всей стране. Ведь такими же проблемами или похожими все мы живем.
