Эдуард Жигалко готовится к Всемирным ветеранским играм

На пороге девятого десятка прожитых лет Эдуард Жигалко не думает стареть ни душой, ни телом. Он бодрым голосом рапортует, что наметил взять очередную высоту: готовится, понимаете, к третьей в своей карьере олимпиаде! Вы удивитесь еще больше, если узнаете, что на предыдущих двух он завоевал 4 (!) золотые медали, а весь план подготовки наш «старик–разбойник» выстроил таким образом, что никаких дополнительных средств на зарубежные сборы искать не придется. Более того: можно вообще не выходить из квартиры! Все необходимое ветеран тяжелой атлетики собрал своими руками в подвале собственного дома: тут вам и тренажерный зал, и лаундж–зона, и парилка с бассейном.


— Скоро приступлю к активным тренировкам, а пока в вынужденном отпуске, — Жигалко морщится и потирает рукой травмированное плечо, которое не помешало ему только что на моих изумленных и огромных, как два тренажерных блина, глазах с лихостью молодого рысака рвануть штангу весом килограммов под 60. — Представь, с собаками своими пошел гулять, этот большой меня как дернул... Повалил. Оказалось — связки порвал.

Я, между прочим, не шутил, когда говорил про олимпиаду. Так Эдуард Жигалко называет Всемирные ветеранские игры, на которых он всегда главный фаворит. Михалыч улыбается и шутит, что Даша Домрачева в медальной гонке его пока не догнала, однако желает ей перещеголять его раза в три! На счету Жигалко, помимо прочего, медали ветеранских чемпионатов планеты и первенств Европы, его мировые рекорды до сих пор никем не побиты, и он первый из белорусов, кто удостоился чести стать членом зала славы ветеранов тяжелой атлетики в США и Европе! Личность, не побоюсь этого слова, уникальная.

Кубки, медали, грамоты, фотографии... Все стены его «резиденции» увешаны наградами со всего земного шара. Здесь все в одном: его кабинет, мастерская и тренажерный зал. Запах пота и свежего пара. И слова, слова, слова нашего долгого разговора, которые складываются в стройные предложения, а те — в совершенно невероятные истории жизни, казалось бы, самого обычного человека.

— В «ветеранах» я стал выступать с 1997–го. Это произошло случайно, как, в принципе, и многое в моей судьбе. Встретил как–то знакомого, он глянул на меня пристально и сказал: «Эдик, а ты хорошо выглядишь, подкачиваешься! Куда пропал, давай к нам, за ветеранов выступать!» Я поехал, ведь всегда был легким на подъем. И сразу стал третьим на крупном международном турнире. А ведь почти не готовился!


— За это время вы выиграли в «ветеранах» все, что только можно выиграть, обставив даже знаменитых мастеров. Вы сегодня самый старший на помосте?

— Есть и постарше ребятки: украинец, австриец... Но знаешь, Сережа, я среди этих всех старикашек очень молодцевато выгляжу...

Говорят, что один из самых страшных грехов — уныние. Это Эдуарду Жигалко явно не грозит: от его огненной бодрости можно прикурить. Он всего в своей жизни добился сам. И этот дом, и эта мастерская, сауна, в которой досочка к досочке, тренажеры — его рук дело. Во дворе — автомобили, еще одна страсть. Он не был большим мастером в спорте, не стал великим чемпионом, не снискал всемирной славы, но жизнь его изобилует удивительными поворотами. Не знаю, произведут ли они впечатление на вас, но лично меня — удивили.

— На союзных первенствах по тяжелой атлетике я показывал 10 — 12–е результаты в своем весе. Не выдающиеся килограммы поднимал, конечно, но для самоучки, считаю, очень и очень прилично. В 1959 году в Свердловске выполнил норму мастера спорта. А ведь всегда совмещал спорт с чем–то еще, никогда не был профессионалом в нынешнем понимании этого слова. У меня природных данных мало, я не талант в этом смысле, но таскал железо на тренировках всегда много и вдохновенно. К тому же бог наградил очень целеустремленным характером. Если я себе поставил цель, то не отступлю, пока не исполню. И вам, кстати, всем того желаю. Это, если хотите, мой рецепт успеха в жизни. Ставишь задачу и идешь к ее решению. Потихонечку, не надо думать, что ты самый гениальный и самый сильный. Работать, работать и работать.


Эдуард Михайлович раскладывает на столе фотографии своего авторства. У него их не меньше, чем медалей и кубков на самодельных стендах. На фото Анастас Микоян, маршалы Гречко и Жуков, Петр Машеров, Виктор Ливенцев, Заир Азгур... Большинство из этих выдающихся людей знали Жигалко не как спортсмена, а как ювелира и гравера. И это еще одна интересная сторона жизни Эдуарда Михайловича. О ней, конечно, мы тоже говорили. Ну а начали, как водится, с истоков. Детство ведь вспоминать всегда приятно, каким бы оно ни было.

— Война по Минску катком прокатилась, руины только оставила. Я жил в районе улицы Чкалова — хулиганский был район. И вот, как только фрица прогнали, настала мирная жизнь. Для пацанов — раздолье: патроны, оружие, бомбы. У нас компания сформировалась, мы повадились ходить в Лошицу. Там остались немецкие склады с вооружением. Искали небольшие бомбочки, «желтопузиками» их прозвали за характерный цвет. Разбирали, доставали взрыватель, запаивали в банки — получались изумительные снаряды для ловли рыбы. Речушка невдалеке протекала, туда эту бомбочку — хлоп, в ответ — ба–бах! — и только собирай рыбеху! Время было голодное, и каждый выживал как мог. И вот, значит, сидим мы возле аэродрома, «желтопузиков» теребим. Рядом со мной парнишка, приятель, разобрал снаряд, глянул в утробу, не нашел для себя ничего интересного и так, знаешь, небрежно без всякой задней мысли за спину себе его швырнул. Только потом мы поняли, что произошло. Цистерна неподалеку стояла. Ее во время войны в землю закопали, а люк остался открыт. Бензина в ней, скорее всего, не осталось, но пары были. И бомбочка эта — прямо в люк. Снайперское попадание! Это было что–то с чем–то! Взрыв! Грохот! Горловину цистерны из земли вырвало, и она парила над нами, как пикирующий бомбардировщик. Воронка образовалась глубиной метра в три, а меня взрывной волной отбросило так далеко, что пока летел, успел с жизнью попрощаться. А прибавьте к этому еще пары бензина. В общем, вскакиваю, боли не чувствуя, смотрю — горю! Живой факел! Как спасаться? Бежать! Одежду на ходу с себя сбрасывая, примчался к колонке, у бабули, которая воду набирала, — глаза на лоб, думала, снова немцы в городе. Она меня той водой из ведра и окатила. Спастись–то я спасся, но ожог получил тяжелый.

— Однако у каждого времени свои законы: сейчас ребятня в компьютерные игры балуется, а в суровые 1940–е детишки озорничали, разбирая бомбы...

— И вот я, худенький хлопчик, лежу на носилках в госпитале. Подходит врач, колоритный такой дядька. Смотрит в глаза. Оказалось — знаменитый наш хирург Алексей Иваныч Шуба, герой–фронтовик, партизан. Привычными движениями обрезает он мне с ног сгоревшие лохмотья, я скулю потихонечку, а он говорит: «Терпи, сынок! Таким, как ты, молодцам я в партизанах ножовкой ноги резал — и ничего, живы остались!» И я терпел, а что оставалось делать? Но слова эти на всю жизнь запомнил.

— А потом?

— Потом поступил в ремесленное, окончил, устроился на Минский автозавод. Работал и ждал призыва в армию. Тогда никто не отлынивал, не то что сейчас, считалось большой честью — служить. Но после такой травмы в армию меня, конечно, брать не хотели. Я на комиссии чуть ли не в слезы: «Как так? Все в армию идут, а я что же это, получаюсь бракованный?..» Но ответ был прост: сапоги тебе нельзя носить, и точка. Я шесть комиссий прошел, шесть! Просился. И вода, как известно, камень точит. В конце концов посмотрели, что я такой настырный, сказали: «Ладно, нашли мы для тебя местечко, где сапоги не нужны. Собирайся, поедешь служить в Германию, в ГСВГ».

— Вот так повезло! На хорошее местечко, да еще и в Группу советских войск в Германии. Мед, а не служба!

— Я только потом узнал, какое «счастье» мне привалило. Доставили нас в секретную часть — 69–я инженерно–техническая бригада. А секретность ее была в том, что солдатики добывали для страны урановую руду! Местечко, впрочем, и правда оказалось «теплым»: ходили мы в штатском, в ботиночках вместо сапог. Но это было настоящее радиоактивное пекло: люди гибли как мухи. Зубы выпадали, волосы. Импотенция, конечно. Зато кормили на убой, что есть, то есть. Добычу нашу потом отправляли в Дрезден, а оттуда в запечатанных пластмассовых коробках каждый день эшелон уранового сырья переправляли в СССР.

— Ядерные разработки тогда были в приоритете, страна готовилась родить атомную бомбу!

— Мы об этом не думали. Однажды мне в руки газетка попалась. Там статья: от атомных излучений спасают физические нагрузки. Решил попробовать, терять все равно было нечего. На ураново–обогатительной фабрике достал два шара по 16 килограммов каждый, трубу металлическую и сконструировал самопальную штангу. Стал заниматься: приседания, жим лежа. Подкачался. И вокруг меня постепенно образовалась группка таких же физкультурников, офицеры примкнули. Пробили себе даже ежедневные визиты в окрестную немецкую школу, где был настоящий тренажерный зал. Дело, в общем, пошло.

— С этого и началась, полагаю, ваша спортивная карьера?

— Да. В 1954–м в Потсдаме проводилось первенство ГСВГ по штанге. Руководство прознало, что мы такие передовики–ударники, и отправило нас защищать честь бригады. И спорт с этого момента круто изменил мою жизнь. Я занял третье место в легком весе. Но вот удача — меня оставили на сборах! Это означало, что на рудники возвращаться было не нужно! Платили тогда в части 30 марок, а мне добавляли еще 30 «за вредность». Это были вполне приличные деньги. Я занимался в спортроте, а в «урановую» часть приезжал только зарплату получить. А тут еще и образование сказалось: занялся граверным делом. Все кубки, медали и прочее несли ко мне. Однажды даже поручили врезать в ложе трехствольного ружья, подаренного маршалом Гречко маршалу Жукову, памятную пластиночку с надписью. На все про все мне была отведена одна ночь, но ничего — справился! Стал незаменимым человеком. Даже в Лейпциг меня направили на ювелирную фабрику — подучиться! Полгода службы жил не в казарме, а в гостинице. До обеда на фабрике стажируюсь, после — в город иду, гуляю. Но опыт ювелирный неплохой приобрел, инструмент опять же необходимый прикупил. Про спорт, кстати, тоже не забывал, результаты пошли в гору, стал выигрывать. Я — первое место, мне — приз, баян знаменитой немецкой фирмы Weltmeister. А куда мне столько баянов? Я их потихонечку в комиссионку и сдавал. Не поверите, но на эти деньги потом дома «Волгу» себе купил!


— Далеко не каждый мог себе тогда такое позволить!

— ГАЗ–21 — шикарное авто! Моя «Волга» была всего четвертой в Минске! Белая! Я ведь, когда вернулся в 1960–м в Минск, ювелирное дело здесь организовал. Министр бытового обслуживания к себе вызвал: «Ты, — говорит, — разбираешься в этом деле, я слышал. Создай группу, напиши, что тебе нужно, я помогу». До этого в Минске всего один ювелир был — сидел старичок на улице Комсомольской. Я себе человек 15 учеников собрал, и мы быстро заняли свою нишу, дело закрутилось: официальные визиты, подарки, спортивные соревнования — все через нас. На протяжении почти 30 лет я выполнял все правительственные заказы и, можете поверить, без работы не сидел. Задания были самые неожиданные. Например, надпись на бронзовом бюсте Фиделя Кастро, который Петр Машеров должен был везти в подарок кубинскому лидеру. Ее я делал прямо в кабинете у Петра Мироновича! За мной министр транспорта Евгений Андреев лично на «Чайке» заезжал, и мы ехали делать гравировку на кубке, который должен был вручаться победителю каких–то знаменитых автогонок. Такие времена были. Что говорить, к ювелиру тогда, как к попу, шли. По самым, извините, интимным вопросам: брошечку для любовницы сделать, еще какие дела. Или вот случай! Как–то на приеме во Франции заместитель председателя Совета Министров БССР Алексей Золов сломал свои очки. Дипломаты оказались на редкость учтивыми, и будущий второй президент Пятой республики, а на тот момент премьер правительства Шарля де Голля Жорж Помпиду тут же подарил Алексею Ильичу другие — в золотой оправе! Он ими пользовался долго, очень берег, но в Москве кто–то на них, извините, однажды сел своей правительственной задницей. В Первопрестольной починить никто не взялся. Обратились ко мне. Я отремонтировал, отполировал, в красный бархат завернул. Как новенькие стали!

— Но мне все–таки не дает покоя ваша «Волга»: как удалось достать? Ведь это не нынче, что пошел на рынок да купил — хоть «Феррари», хоть «Ламборджини». А «Волга» в 1960–е — это даже похлеще, чем сегодня космический шаттл. Хотя с такими связями, как были у вас...

— Судьба свела нас однажды с Героем Социалистического Труда, дважды орденоносцем Ленина Евгением Афанасьевым. Был он на ту пору директором камвольного комбината — большой человек! Сдружились. И как–то насчет машины речь зашла. Оказалось — может помочь. «Приходи, — сказал, — завтра ко мне в кабинет». Меня встретили, и я обалдел. Он сам — дядька очень колоритный: под два метра ростом, седой, в больших роговых очках! И кабинет у него — размеров крейсерской палубы. При мне связался с начальником управления торговли, слово за слова и через какие–то лимиты выбил мне машину. За пять минут вопрос решился! Правда, в Горький пришлось самому ехать.

— История белорусского спорта знает еще одного тяжелоатлета–ювелира — Арнольда Хальфина. Вы его должны помнить.

— Конечно, он в наилегчайшей категории выступал. А потом на турнире ветеранов неоднократно с ним виделись, Арнольд очень хорошие веса еще совсем недавно поднимал. Защищает, правда, теперь цвета США.

— Тоже судьба у человека интереснейшая: ювелир, художник, поэт и бард. Эмигрировал в США в 1980–м, а год назад провел презентацию своей художественной выставки. Ему 86, но, несмотря на все свои успехи в послеспортивной жизни, самым главным достижением он считает тот день, когда смог поднять над головой штангу весом 140 килограммов при собственном весе 54 кг.

— У меня, кстати, есть забавная история про США и турнир ветеранов. Поехали мы соревноваться в Нью–Йорк. Хороший был чемпионат, очень представительный, и я его выиграл. Награждение. Встаю на высшую ступеньку пьедестала, готовлюсь слушать гимн. И вдруг — заминка! Организаторы бегают, суетятся, в глазах растерянность. Оказалось, потеряли диск с белорусским гимном. А без него по регламенту никак, медаль не вручишь. Да и скандал. Что делать? Я к своим ребятам: «Хлопцы, — говорю, — у кого есть ручка и лист бумаги?» И мы им в пять минут английскими буквами слова нашего гимна написали — пойте! И вот стою я с золотой медалью на груди, а американцы мне поют наш родной гимн а капелла! Непередаваемые ощущения!

Эдуард Михайлович заразительно смеется и блестит глазами. Этот блеск выдает в нем молодую душу. Я понял, что это и есть главный секрет его долголетия: оптимизм и радость каждому моменту жизни, как бы она ни складывалась и какие бы кренделя ни выписывала. Или что–то еще?

— Во–первых, по возможности исключить курево. Я никогда в жизни не курил. Это — в меру. (Жигалко делает характерный жест, щелкая пальцами по кадыку.) Ну и немножечко над собой работать: поприседать, не обжираться... Ничего сложного, верно?

Я уходил. Шел снег. Эдуард Михайлович стоял на пороге со своими собаками. За его спиной мне весело подмигивала штанга с двумя шарами вместо блинов. Теми самыми, которые он когда–то давным–давно достал на ураново–обогатительной фабрике в ГДР и с которых в итоге все и началось.