Путешествие вместе с литераторами по местам, где прошло детство каждого, по нашей родной Беларуси...
В одной из старых добрых песен советских времен в исполнении ансамбля «Сябры» меня всегда задевали за душу такие слова: «Но все так же ночью снится мне деревня, отпустить меня не хочет Родина моя!» Я, признаться, всегда завидовал герою этой песни. Мне моя родная деревня со странным названием Рупейки, расположенная неподалеку от города Волковыска Гродненской области, почему–то никогда не снилась...
«Маёнтак» пана Лещика
Дом, где я родился, и место вокруг него когда–то были усадьбой, или, как у нас говорили, «маёнткам» местного помещика по фамилии Лещик. Ему вместе с семьей пришлось уехать из родных мест еще в сентябре 1939 года. Говорили, что уезжал он второпях, судя по всему, понимая, что его ждет при встрече с новой властью.
Именно в его «маёнтак» и забросила судьба моего отца — демобилизованного офицера Красной Армии, уроженца Копыльщины. После войны его направили в Западную Белоруссию для организации «подсобных хозяйств» — военизированных сельхозартелей, работающих для нужд армии. Разумеется, отец, приехавший туда в 1947 году, и думать не думал, что останется в бывшем панском доме до конца своих дней. А прожил там 45 лет. В том же году отец привел туда и свою жену, мою будущую маму. Там же появились на свет и я со своими сестрой и братом...
Пан Лещик выкупил землю возле Рупеек где–то в начале ХХ века. На том месте, где он начинал возводить свой дом, примерно за полкилометра от деревни, в те времена был хороший лес. Об этом в моем детстве напоминало несколько огромных старых елей, возвышавшихся рядом с домом. Но поскольку нужна была территория для земледелия, лес был властно отодвинут новым хозяином более чем на километр от усадьбы.
Рассказывают, что усадьба была гордостью пана, он очень любил показывать ее своим многочисленным гостям... Во–первых, сам дом — просторный, основательный. Кстати, этот дом был внешне поразительно похож на увековеченный на гравюрах Наполеоном Ордой дом родителей Адама Мицкевича в Заосье, где, по мнению некоторых исследователей, и родился будущий классик. Почти такая же архитектура, такое же парадное крыльцо с красивыми деревянными столбами–колоннами. Но в отличие от исторического дома Мицкевичей, дом пана Лещика был срублен не обычным, а добротным «немецким углом» и покрыт не соломой, а великолепной красной черепицей. Рядом размещалось несколько основательных хозяйственных построек, под одной из которых был каменный сводчатый подвал, как у нас говорили, «склеп». В нем, кроме мощных дубовых дверей, из камня было все, включая ступеньки, по которым мы многие годы в него спускались...
Насколько я сегодня понимаю, эта скромная деревенская усадьба в забытой Богом глуши, по существу, представляла настоящий садово–парковый ансамбль — этакая своеобразная миниатюрная Альба (по аналогии с известным садово–парковым ансамблем в Несвиже).
Слева и справа от дома были два живописнейших природных объекта. С одной стороны — небольшой островок живого леса размером приблизительно с гектар, носящий странное название Головачики. С другой — неотъемлемая часть садово–парковых ансамблей — красивейший пруд.
Головачики
Упомянутый лесок располагался метров за двести от усадьбы. Бывший ее хозяин, расчищая территорию от леса, видимо, вполне сознательно оставил его на окраине деревни. В нем росли березы, осины, дубы, можжевельник, были и сосны с елями. Головачики стали настоящим раем для птиц, которые временами устраивали там такие песенные хоралы, что заслушаешься. Для нас, деревенских детей, это место было перманентной ареной наших многочисленных игр. Разумеется, в первую очередь в «войну». Именно там, вооруженные до зубов самодельными деревянными автоматами и пулеметами, мы штурмовали из «партизанского» леса проходящие рядом «вражеские колонны». Именно там была главная «база» для тех, кто прогуливал школу.
Вечерами Головачики становились местом романтических встреч местных парней и девчат. И трудно было сыскать в деревне тех, кто в молодости не «гуляў у Галавачыках»...
Остров детства моего
Пруд, как у нас называли, «сажалка», тоже заслуживает особого разговора. У тех, кто создавал его, наверняка было удивительное чувство меры и красоты. Как и положено, его берега окаймляли трогательно склонившиеся над зеркалом воды ивы и вербы. Но главной изюминкой сажалки был небольшой островок посреди нее. На том островке имелось несколько очень уютных полянок, скрытых от посторонних глаз, где мы, подобно «полесским робинзонам», построив шалаши, прятались от всего мира. Пруд был наводнен всякой живностью, в том числе довольно упитанными карасями, изредка попадавшими и на нашу домашнюю сковородку. Летними вечерами на нем устраивали концерты лягушки...
Каждую осень на пруду делали привал летящие в дальние края утки и гуси, и тогда наступал «момент истины» для моего отца, заядлого охотника. Он устраивал по утрам и вечерам засады на берегу и возвращался домой всегда мокрый и счастливый, бросая на пол в кухне целую связку «упаляваных» уток.
Деревья умирали стоя
Но главной гордостью усадьбы был великолепный сад, окруженный по периметру посаженными аккуратно в ряд липами, кленами и ясенями. Вокруг сада была сооружена так называемая крушня — что–то типа невысокой стенки из камней. В одном из углов рос южный гость — большой и очень плодовитый каштан. Я еще застал в своем детстве былую роскошь этого места. Чего только не было в его сокровищнице: десятки сортов превосходнейших по вкусу яблок, груш, слив, вишен, черешен!..
Увы, стремительно наступавшее новое время для бывшего райского уголка оказалось драматичным. Пришедший новый хозяин — колхоз — сразу же начал активную «модернизацию» бывшей «эксплуататорской» усадьбы. Первым пострадал сад–красавец. Нет, его никто не вырубал, просто в ста метрах от дома чья–то умная голова приказала построить колхозный свинарник. Обгородили приличную площадь для «моциона» свиней, в которую попали и десятки прекрасных плодовых деревьев. Свиньи справились с той красотой практически за один год — превратили ее в настоящий «дзiрван акамянелы». Затем пришла очередь уникального пруда — сток свинарника очень быстро сделал его мертвой отстойной ямой. Когда мой отец попытался защитить гибнущий пруд, местное начальство ему очень доходчиво объясняло: «Это не твое, а колхозное!» Крыть было абсолютно нечем...
Остальная часть сада, та, которая была рядом с домом, продержалась относительно долго, поскольку туда ни свинарник, ни коровник уже не вписывались. Но по причине «колхозности», а значит, «ничейности», им пользовался «всяк проходящий». Да пусть бы себе на здоровье пользовался, но при этом многие годы бедные деревья с каким–то жестоким остервенением колотили палками, безжалостно ломая и уродуя их!..
Но сад все эти годы героически сопротивлялся разрушению, не хотел умирать. Удивительное дело — эти деревья никто никогда на моей памяти не досматривал. Но каждое лето и осень сад все же старался одаривать людей своими вкуснейшими плодами. Причем делал это даже тогда, когда уже совсем умирал...
К примеру, от ствола одной яблони оставалась практически одна кора (внутренность выел какой–то жук), но она все же умудрялась стоять. И не только стоять — именно в последние годы своей жизни яблоня плодоносила без перерывов! Так и упала, в конце концов, во всем своем великолепии — буквально усыпанная прекрасным белым наливом...
Постепенно, одно за другим, погибали и другие деревья. Но в отличие от своей упавшей сестры, они засыхали — умирали стоя...
Потерянное лицо
Потом пришла очередь и «Галавачыкаў». Когда я перед армией пришел попрощаться с ними, жизнь там еще бурлила вовсю. Беспечно ползали полчища муравьев, росли грибы, пели ничего не подозревающие птицы. Но когда я вернулся через два года, «Галавачыкаў» уже не было на свете — их безжалостно уничтожили...
Рядом построилось несколько жилых домов, и их хозяевам понадобилось место под приусадебный участок. Местная власть, то бишь председатель колхоза, не найдя для этого другого места, не только без малейших сомнений позволил снести с лица земли уникальную красоту, но и еще помог в этом техникой... Разумеется, Бог судья всем этим людям, но что–то после этого непоправимо изменилось в облике всей деревни, она словно потеряла свое лицо...
Позже всех пал дом–красавец... Когда в послевоенные годы в него «временно» заселились работники подсобного хозяйства, то в одну из холодных зимних ночей несколько находчивых «подсобников», не особо мудрствуя, отпилили на дрова несколько стропил на чердаке, фиксирующих каркас крыши. Дом был настолько ладно выстроен, что даже сие варварское вторжение в его конструкцию оставалось незамеченным лет еще сорок. И только где–то в начале 1980–х крыша дома начала едва заметно наклоняться влево. Отец предпринял всевозможные меры, предупреждающие более брутальные последствия, при этом заявив, что на его век хватит. Дом послушно выполнил эту «программу». Пока жив был мой отец, особых проблем с ним не было. Но как только умер последний его хозяин, дом буквально на глазах начал разрушаться. Все мои попытки каким–то образом этот процесс остановить были безуспешными. В результате пришлось срочно переселять мать в другое место.
Теперь дома уже нет — после отъезда матери его буквально в считанные месяцы растащили, как говорят, по кирпичику, по бревнышку. Но все же и сегодня — через 15 лет с тех пор как из бывшего «маёнтка» уехал последний его житель — остались еще следы былой неповторимости этого места. Например, несколько уникальных, удивительной красоты старых лип, окружавших когда–то бывший панский сад. Но с каждым годом их становится все меньше — работники местной фермы успешно спиливают их «на дрова»... А завершающей точкой «модернизации» стала устроенная здесь... мусорная свалка. Момент в общем–то символичный для тех мест, у которых нет хозяйской руки...
Простит ли нам когда–нибудь наша малая родина?..
Алесь ГИБОК–ГИБКОВСКИЙ.
