Реквием по бегущей воде

"Тот, кто хочет избавиться от своей собаки, говорит, что она бешеная", - гласит пословица. Кто не хочет больше слушать о произволе, о Куропатах, о рыскающих по городу "воронках", о бессудных приговорах, о том, как люди становились "лагерной пылью", берет на вооружение старый аргумент - была, мол, "классовая борьба", "лес рубят - щепки летят", "Сталина обманывали - он не знал" и прочее. А еще находятся очень странные люди, которые говорят примерно так: "Наша семья тоже пострадала, моего дядю забрали и только в 57-м году сообщили, что он был невиновен, но я считаю, что все было правильно..." Конечно, болит - это когда у тебя колет гвоздь в сапоге, а другой, даже если он родной дядя, пусть о себе думает сам. Ему, наверно, не больно...

Все это я говорю в связи с событием не самым, может быть, и заметным. Тем более в дни изумительно-милосердного христианского подвижничества в Беларуси Президента А.Лукашенко и Патриарха Алексия II. Но лично для меня и событием грустным, потому что умерла актриса Татьяна Окуневская. Блестящая красавица, настоящая звезда, любимица Москвы, тесно связанная с Минском (она много работала с Корш-Саблиным и Миколой Садковичем, а ее брат был одним из главных архитекторов, возводивших наш Дом правительства). Она умерла в одиночестве, пережив и свое время, и своих родных, и своих друзей, и своих почитателей.

Говорят, что она была умиротворена, даже довольна столь тихим и спокойным закатом своей многомятежной жизни. Да и годы... Как пел Галич про Пастернака: "...Возраст - смертный. Как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели".

...Лет 10 назад на скамеечке под старыми ждановичскими соснами я неспешно беседовал с обаятельной дамой, обитательницей расположенного возле Минского моря, почти что у гриновской бухты, "дома престарелых", одной из героинь сенсационной тогда пьесы, поставленной в Москве по книге Евгении Гинзбург "Крутой маршрут". У женщины этой было несколько жизней, которые могли дать сюжет не только одной пьесе, но и десяткам романов. Профессорская семья, гимназия, университет, потом преподавание в Казанском университете, потом - 1937 год, военный суд под председательством Ульриха, обвинение в "терроре", одиночка в Суздальской тюрьме, 45 мучительных ночей в теплушке до Владивостока и пароходный этап на Колыму - в Эльген. Лесоповал на 40-градусном морозе, ледяной сенокос летом, голод, изнасилования и побои. Потом, после 56-го года, была другая жизнь, и вот - последняя гавань, блестящие струи канала, ласковые ждановичские сосны. О своем "сроке" она улыбается с невозмутимостью старой колымчанки

: - Пустое, просто этот номер выпал на меня. А соседке по кафедре повезло. Ее "разнарядка" обошла.

А значит, "обошла" Колыма, появился муж, пошли дети и внуки, чего не досталось милейшей, рожденной для любви Лидии Павловне...

Пустое...

Вот от нее я и услышал тогда про Танечку Окуневскую.

- Она была слишком красива и независима, чтобы не мозолить глаза тем, кто в 40-е годы правил в Москве бал. Тогда в моде были форма и одинаково ярко начищенные сапоги, главный принцип - не высовывайся, дрожи и бойся. Начальство, которое смертельно боялось само, со страхом и бдительно следило за правилами игры. Таня их не принимала, да и муж ее Борис Горбатов, писатель из фронтовиков, кое-кому тоже казался слишком ярким и независимым. Танечку решили убить совсем не потому, что она занимала какой-то важный пост. А просто чтобы напугать на Москве всех. Уж если берут такой цветок, Окуневскую, которая, прекрасно известно, бесконечно далека от политики, то все должны поджать хвост и дрожать... Это было единственной причиной. Когда мы встретились с Танечкой на печорской пересылке - ее из каргопольского лагеря зачем-то опять везли на Лубянку, - она уже тогда все это хорошо понимала. И называла это "Татьянин день". А повод нашли в лучшем стиле тех лет и тех нравов - на каком-то кремлевском банкете публично танцевала с маршалом Тито, о чем-то шептались, так что можно смело шить шпионаж... Потом, после лефортовских камер, лагерного кошмара, убитой молодости, увядшей красоты, перед ней, конечно, извинились и даже дали какую-то бумажку. В утешение...

Лидия Петровна по-колымски отстраненно улыбнулась и сказала

: - Что ж, такое было время, такие были люди. Я потом прочитала у кого-то из тогдашних: "Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели". Очень надеюсь, что эта философия не для нынешних. Пусть она умрет с нами... Пойдемте к речке, я так люблю смотреть на бегущую воду.