О белорусских полях

Разговор о главном

Много раз видел белорусские поля в августе...

Сколько ни пробую, а не могу придумать исчерпывающую метафору или хотя бы точное сравнение для такого простого явления, такой привычной картины, как поле спелой ржи. Можно, конечно, подойти к решению вопроса иронично, хотя это стремно, уж больно тема мощная, а картинка выразительная. Тут как–то не до стеба. Антон Чехов приводил в пример молодому Ивану Бунину обычное сочинение школьника, точнее, одну фразу, связанную с описанием моря. Она звучала так: «Море было большое». Классик считал подобное описание великолепным и исчерпывающим.

 

Много раз видел белорусские поля в августе. И всегда в душе что–то происходило. Вроде бы и ничего особенного. Колосок к колоску, как волосы мелированные, у корня чуть темнее, хорошо постриженные и уложенные. Но это неточно. Так какой же цвет поля спелой ржи?

 

Он очень зависит от освещения. Утром в тумане поле серое, на колосьях капельки росы блестят. Когда встает солнце, поле розовеет, переливается, иногда даже фиолетовым отливает. В ясный и жаркий полдень, когда тень короткая, вдали оно голубое, как море, бывает, что с горизонтом сливается, тает, переходя в немного вылинявший ситчик августовского неба. По полю тени облаков скользят. Иногда ленивые, а бывает, быстрые и прозрачные, все время свои очертания меняющие. Вблизи оно золотое, соломенное, если хотите, ну а каким же ему еще быть, как не соломенным?

 

На поле, как и на море, можно смотреть долго. Оно спокойно и неизменно в своей переменчивости. На него глядели поколения наших предков, и оно за тысячи лет мало изменилось, ну, может, только столбы с проводами появились...

 

Дочка родилась и выросла в Минске. К деревенской жизни не очень приспособлена, воспринимает ее как нечто экзотическое, интересное, как своеобразное приключение, длящееся непродолжительное время. Я давно собирался поговорить с ней серьезно, по–взрослому, о поле, зерне, хлебе. Собирался объяснить ей, почему вид поля так волнует. Что без него, извините, на пафос сбиваюсь, ничего не будет. Ни шмоток модных, ни интернета, ни музыки с книгами. Что все вышеперечисленное по сравнению с ним — мелко. Собирался, да так и не собрался.

 

Когда приезжаем в деревню, по вечерам с дочкой гуляем. Как правило, уже в сумерках, а иногда и в темноте, встречаем моего деревенского приятеля. Он быстро идет навстречу, домой торопится. Здороваемся. Руки у Витьки черные от въевшегося мазута и загара, как перчатки. Его попросили помочь колхозу, и он теперь работает помощником комбайнера на уборочной, возит на тракторе зерно до площадки колхозного зернохранилища. Разговор, как правило, короткий. Витька спрашивает, ходил ли я на речку. Услышав ответ, говорит, что спешит, что устал, что завтра рано вставать, что сегодня работали на таком–то поле. Иногда говорит про урожайность и смеется, что мне придется писать о нем статью, так как он станет победителем и его будут по телевизору показывать. Он пахнет мазутом, трактором, солнцем, долгим рабочим днем и сжатым полем.

 

После встречи с Витькой мы с дочкой молчим. Да и что тут можно сказать? Человек устал, ему бы скорее помыться, поужинать и лечь отдыхать. Я оглядываюсь. И он, почувствовав наши взгляды, оборачивается и громко говорит, что когда уборочная закончится, тогда и поболтаем: о жизни, политике, детях, знакомых, о планах дальних и ближних, о городе, об осенней рыбалке и прочее. Сейчас же он занят — надо денег заработать, пока такая возможность имеется.

 

— Видел, какие у него руки? — замечает дочка с каким–то настоящим почтением. — Слышишь, а они у него отмоются?

 

— Да, бензином ототрет, мылом, а когда уборочная закончится, то будут, как у всех, — отвечаю и прячу свои в карманы.

 

Такие разговоры при встречах повторялись несколько раз. Потом мы поехали в Минск. Проезжали рядом с площадками, на которых лежало зерно. Много, большие золотистые горы. Дочка смотрела, а потом сказала: «Кажется, я понимаю, почему говорят, что главное — чтобы не было войны. Не улыбайся, я серьезно».

 

Чем ближе подъезжали к Минску, тем больше было сжатых полей. Я смотрел и пробовал понять, чем же поле пахнет. Уже на проспекте Независимости вспомнил. В детстве мне нравилось рвать недозрелые колоски, осмаливать на костре, теребить, сбрасывать подсохшие и отвердевшие зерна на ладонь, сдувать шелуху, вдыхать, втягивать в себя вкусный запах и есть.

 

ladzimir@tut.by


Советская Белоруссия №152 (24533). Среда, 13 Августа 2014.


Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter