Продолжаем публикацию повести Андрея ДЫШЕВА.Начало в N1.
- Завтра я буду есть... - произнесла Лена в микрофон и замолчала.
- Похоже, что этот вопрос вас не слишком волнует, - пищал в наушнике голос Саркисяна. - Ваше спокойствие вызывает у телезрителей восторг!..
Какой восторг? О чем он?.. Лена смотрела на красную лампочку, горящую над объективом камеры. Эта лампочка гипнотизировала ее. Она напоминала лазерный прицел. Может быть, это и есть прицел!.. Лене казалось, что красный свет тонкой спицей прокалывает ее лоб, вонзается в мозг и там начинает накаляться. Боль усиливалась. Плавленый свинец мелкими каплями падал на ее мысли, стекал по ним, оставляя за собой черные дымящиеся рубцы... Лена опустила взгляд. Косметичка лежала на ее коленях. Черная кожаная сумочка с молнией. Маленькая черная дрянь весом в товарный состав.
- Вы видите сны?..
Она чуть шевельнула ногой под одеялом. Косметичка даже не шелохнулась... "Я схожу с ума! Откуда здесь косметичка? Я же оставила ее на базе!"
- Сны... - повторила она, и ей показалось, что это сказала не она, а какая-то другая женщина, сидящая рядом с ней. - Мне снится...
Она стиснула зубы и потянулась к косметичке рукой. Ее пальцы пронзили ее насквозь, не почувствовав сопротивления.
- Мне снится сын Лешка...
"Как я его люблю! Как я его люблю! Игорь, любимый, чистый, светлый, солнечный святой..."
Она разомкнула губы и глубоко вздохнула.
- Невероятно! - комаром зудел Саркисян, сидящий в ее ухе. - Только женщина может в таких условиях думать о своем ребенке! Небывалое самоотречение. Спасибо, Лена! Конец связи!
Она с трудом поднялась на ноги. Пошатнулась, но устояла. Сделала шаг, второй. Наступила на угли, в воздух взлетели красные мухи. Расплодились, твари! Надо выключить камеру. Хватит демонстрировать себя любителям подглядывать в замочную скважину!.. Что же с сердцем? Куда оно торопится, куда несется?
Лена приблизилась к камере и выключила ее.
СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ
Саркисян заполнял собой кадр, а на заднем плане два санитара загружали в медицинский фургон носилки с телом Павлова, накрытым простыней.
- Мне трудно комментировать... Игра приняла слишком драматический накал. Не прошло и четырех суток, как число участников сократилось на одного человека. Тем не менее оставшиеся четверо робинзонов по-прежнему полны решимости бороться за победу до конца...
Захлопнулись дверцы фургона. Вспыхнули малиновые габариты. Переваливаясь из стороны в сторону, машина медленно поехала по разбитой грунтовке. Это должно было задеть зрителей за живое: ведущий в мокрой синтепоновой куртке, понурый лес с застрявшими в нем клочьями тумана и удаляющаяся машина с телом погибшего участника "Робинзонады".
Чекота выключил камеру, осветители погасили фонари. На площадку, окруженную зачехленными машинами и палатками, опустились сумерки. База непременно расслабилась бы в массовом сочувствии вдове и детям покойного, если бы не бодрый голос Саркисяна
: - Хватит курить, друзья мои! За работу! Не готов саундтрек третьей подачи! Надо заново монтировать четвертую, там четыре минуты лишние! Вперед, вперед! По рабочим местам!
Тягостное настроение, с каким он предстал перед камерой, было лишь игрой. На самом же деле Саркисян едва не прыгал от радости. Только что ему звонил продюсер. Со свойственной ему сдержанностью он сказал, что первые две подачи "Робинзонады" вызвали небывалый зрительский интерес. Рейтинг передачи сразу взлетел и прочно зацепился за третье место.
Ворохтин догнал Саркисяна у входа в аппаратную и протянул ему лист бумаги.
- Что это? - весело спросил Саркисян, приблизившись к лампочке, висящей над входом. Он прищурился и склонился над текстом. - "Разрываю договор в одностороннем порядке..." Ага! Замечательно! Я принимаю твою отставку. Но хочу напомнить, что тебе придется возместить мои убытки, включая упущенную выгоду.
- Счет пришлешь в МЧС, - ответил Ворохтин и уже повернулся, чтобы уйти в темноту, как вдруг в небе над озером вспыхнула красная ракета. Стремительно поднимаясь вверх, она вонзилась в низкие облака. Небо покраснело, словно это было море, и в него вылились тонны крови. Достигнув зенита и разбрызгивая вокруг себя багровые искры, ракета повисла на парашюте. Она опускалась настолько медленно, что напоминала необыкновенно крупную звезду.
- Это где-то совсем рядом!.. На Первом острове, должно быть! Точно, на Первом! - раздались голоса.
- Чекота! Камеру! - взревел Саркисян. - Осветители! Гвоздев! Бегом в моторку!
Ворохтин вынул из кармана радиостанцию, установил частоту Первого острова и нажал кнопку вызова. Лена не отвечала.
У тамбура палатки началась толчея. Опережая съемочную бригаду, Ворохтин побежал к причалу, но уже у самой воды остановился. Он вспомнил про записку, которую перед отправкой на остров дала ему Лена: "Если получите от меня сигнал о помощи, пожалуйста, прихватите с собой черную кожаную косметичку, которая лежит во внутреннем кармане моего рюкзака". Зачем ей косметичка? Она хочет навести макияж до того, как ее станут снимать на камеру? Это так важно?
Решив, что просьбы женщин не всегда можно объяснить логически, Ворохтин развернулся и побежал назад. Сумки и рюкзаки участников "Робинзонады" хранились в микроавтобусе. Ключ от него - у Гвоздева.
Он заскочил в аппаратную, но в ней уже никого не было, кроме одного индифферентного монтажера, застывшего у экрана монитора. Пришлось бежать в столовую, где обслуживающий персонал засиживался до глубокой ночи. У тарахтящего генератора Ворохтин встретил Саркисяна. Тот, одевшись потеплее, спешил в обратную сторону. Они встретились взглядами, но ведущий ничего не сказал.
- Ключ от машины! - требовательно сказал Ворохтин Гвоздеву, который торопился вслед за шефом.
- Ключ? Зачем ключ? - машинально спросил Гвоздев, опуская руку в карман.
Ворохтин ничего не стал объяснять и выхватил ключ. На берегу, в свете прожекторов, торопливо и нервно, как при панике, штурмовала моторную лодку съемочная бригада. Саркисян командовал. Затарахтел мотор. Кто-то промочил ноги и громко выругался по этому поводу.
Ситуация была настолько противоречивой, что Ворохтин даже остановился в нерешительности, чего с ним никогда не случалось раньше. Если сейчас он побежит за косметичкой, то бригада отправится на остров без него. Можно было взять косметичку и отправиться на остров на второй моторке, которая в полной готовности покачивалась на волнах у причала. Можно было проигнорировать просьбу Лены как малозначимую блажь - темно, какой тут, к черту, макияж?! Но если косметичка была всего лишь капризом, то почему Лена не сказала о ней открыто, а с таинственным видом передала Ворохтину записку?
Не напрягая себя принятием решения, Ворохтин положился на интуицию и заспешил к мини-вэну, приспособленному под камеру хранения. Он слышал треск лодочного мотора и по тому, как изменился его тембр, догадался, что бригада отчалила.
Ворохтин отпер дверь мини-вэна, зашел вовнутрь и включил лампочку на потолке. Сумки стояли в проходе, на каждой висела бирка с фамилией. Рюкзак Лены, несмотря на то, что он был единственным, который принадлежал женщине, не выделялся ни объемом, ни весом. Испытывая некоторые моральные колебания, Ворохтин сунул руку в рюкзак. Он не сразу нащупал кожаную сумочку, названную Леной "косметичкой", извлек ее и затолкал под куртку.
Ворохтин вышел из мини-вэна и тотчас повстречался с помощником Саркисяна. Студент, не в пример спасателю, широко улыбался. Он стоял спиной к большой осветительной лампе, и его чрезмерно оттопыренные уши просвечивались насквозь.
- По чужим вещичкам шарим? - сказал он, как бы давая понять, что шутит, и в то же время как бы оставляя Ворохтину шанс в этом усомниться.
Ворохтин не нашелся, что ответить на глупую реплику, и молча зашагал к машине "скорой помощи" за своей сумкой. Студент последовал за ним.
- Саркисян велел передать, что он разрешает вам сегодня переночевать здесь, - произнес он.
Ворохтин открыл дверь "скорой помощи" и взялся за ручки сумки.
- А завтра утром, будьте добры, покиньте базу...
(Продолжение детектива читайте в печатной версии газеты "СБ")
