Я был батальонный разведчик,
А он — писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
В этих четырех строчках есть два ключевых слова, очень важных. «Разведчик» и рифмующееся с ним «ответчик». Не летчик, не матрос, а именно разведчик. Причем простой, батальонный. А «ответчик» — это ведь не заступник, не защитник. Это тот, с кого спросится, кто должен ответить за всю Россию.
Все, что он рассказывал, напоминает кино. Я слушал и думал о тех переделках (слово «приключения» писать не хочется), в которые попадал разведчик Алексей Зайцев...
Правительственное задание
Война для меня началась так. Середина ноября 1941 года. Собрали нас, человек 18, и сказали, что надо выполнить правительственное задание. Отправили копать окопы для артиллерии. Грунт уже начал подмерзать. Стали мы лопатами, даже ломов не было, рыть те траншеи и котлованы. Дырку пробиваешь, а потом корку разламываешь... Тяжело, но работаем, стараемся. Прилетела немецкая «рама» — самолет–разведчик. Сделал пару кругов и улетел. Мы опять за работу. Вскоре появились самолеты, начали кружить и, завалившись набок, сбрасывать бомбы. Вот одна из них меня и накрыла.
Выкопали меня, вытащили... Сколько тогда наших погибло — я и не знаю. Оказался в госпитале. Очнулся, вижу: военные ходят, губами шевелят. В голове у меня чириканье, как птички на кусте поют. Потом тиканье часов. Я начал писать врачам, что со мной происходит. Женщина–врач, лечившая меня, написала в ответ на листочке, что я молодой и должен победить болезнь. До конца февраля я пробыл в госпитале.
А мне без трех месяцев 18 лет. Из документов имелся только комсомольский билет. Увидел одного военного с медалью, при ремнях, подошел к нему. Он мне объяснил, как рапорт писать. Начальник госпиталя прочел и приказал подойти завтра. Так я с бумагами оказался в военкомате. А это уже начало 42–го года. На полтора месяца дали отпуск, чтобы подлечился.
И вот нас восьмерых собрали в военкомате. Я всех по фамилиям помню... Все ребята толковые были, а меня старшим назначили. Я их в училище доставил, документы сдал, сам в госпиталь пошел. Там соврал, что чувствую себя хорошо, что в голове уже не чирикает и не тикает. Так я оказался в Саранском пулеметном училище.
Быстро овладел «станкачом». Приказали готовить стрельбы с закрытых позиций, это когда мишени за бугром. Я все должен был точно рассчитать. Установили ростовые мишени, прибыли офицеры... Зарядили ленту из тридцати патронов. Я нажал и отпустил, ведь пулемет при стрельбе сам плавно идет. Расстояние — 400 метров. Пошли проверять. Из десяти мишеней три были поражены. Это результат. Училище я окончил не младшим лейтенантом, как остальные из нашей группы, а лейтенантом.
Фронт
Приехали в Москву на Хорошевское шоссе, а через сутки выдали предписание на Воронежский фронт. Нас, тридцать молодых лейтенантов, отправили в Волоконовку. Это недалеко от Курска. Вот так вся наша молодежь и оказалась на Курской дуге. Я попал в 47–ю армию, в 38–ю дивизию, в 48–й полк на должность командира пулеметного взвода. Я же и заместитель командира роты.
Бой начался с нашей стороны. Сплошной гул, гром, грохот и зарево залпов «катюш»... Мы не понимали, кто пойдет в наступление. Мы или немцы? А потом вдруг тишина с редкими выстрелами. Когда стало светло и ясно, тогда и началось... Немцев увидели только на третий день. Моя дивизия двинулась в Сумском направлении. Город Сумы с ходу не взяли.
Первый поиск
Наш полк переместили к населенному пункту Московский Бобрик, где и получили приказ закрепиться на занятых рубежах. Командир вызвал меня, он уже понял, что дальнейшие попытки ворваться в первую траншею немцев приведут к большим потерям. Нужен был язык.
Вот там меня впервые послали в разведку. Времени на подготовку было только несколько часов. Даже познакомиться толком с разведчиками не успел. В 23.00 мы шестеро — все фамилии навсегда запомнил — пошли в разведку. Вышли с кукурузного поля на скошенное пшеничное и поползли. В ночном небе вспыхивали и зависали осветительные ракеты. Нейтральную полосу длиной метров 400 преодолевали около двух часов. До бруствера первой траншеи доползли незамеченными. Внезапно над траншеей возник силуэт... «Шо цэ? Чугун на колу чи фриц в каске?» — шепотом спросил у меня разведчик Жиленко. Немец, а это был наблюдатель, что–то заподозрил. Я приказал стрелять, а сам спрыгнул в траншею. Тут же на меня навалился другой немец. Здоровенный, как медведь. Я успел вывернуться, но он рассек мне ножом бровь и ранил в правую руку. Я оказался чуть проворнее, успел выстрелить в него из пистолета. Пока изымали документы, появились еще немцы. Завязался рукопашный бой в траншее. Крикнул своим, чтобы отходили, а сам, дав очередь, выскочил из траншеи, да не на нашу сторону. Где там разберешься? Начал выбираться, наблюдая за позициями немцев. Они стреляли, и по трассирующим пулям можно было определить, где находятся огневые точки. До своего полка добрался только на рассвете. Меня встретили как воскресшего, думали, что я погиб, как и Марков с Бугаевым...
Конечно, если быть честным, тот поиск не удался. Хотя пользу принес. Ведь получилось что–то вроде разведки боем. Однако меня это не утешало. Тогда я услышал про неписаный закон разведчиков: сколько уходит в поиск, столько и вернуться должно — живыми, ранеными или мертвыми.
Яблоки
Вечером я уже встретился с двумя мужчинами постарше меня. Они сказали только свои имена. В полночь мы пошли. В камышах отыскали лодку. Благополучно переправились через реку Псел, пробрались через заросли камыша. Дальше двигались по кукурузному полю. Когда прошли километров пять, присели и некоторое время помолчали. На прощание крепко пожали друг другу руки. Тут я вспомнил про яблоки, подарок генерала, протянул каждому по одному. Теперь–то я понимаю, что у них было серьезное задание. Ведь один тащил в фибровом чемодане радиостанцию.
А дальше началось самое тяжелое. В потемках я умудрился сбиться с дороги. Вышел к реке и напоролся на немецкого пулеметчика. Река — как зеркало. Незамеченным не переплывешь, а если начнешь обходить, то можно на других немцев нарваться. Прыгнул на пулеметчика, оглушил прикладом автомата, затем добежал до воды, нырнул. Плыл очень долго. Начал задыхаться, гранаты и автомат тянули на дно. Избавился от них — бросил. Выныривать опасно. Держался до последнего, потом всплыл, глотнул воздуха и... потерял сознание. Очнулся у противоположного берега. Немцы обстреливали реку из пулемета. Чуток отдохнул и начал ползком выбираться на берег. И тут мне показалось, что на меня кто–то ползет. И не один, а человек пять. Бросился на первого. Рука нащупала мягкий погон, и я понял, что это свои. Но солдат не шевелился. И остальные были мертвы. Документов ни у одного не было. Это были такие же, как и я, разведчики, ушедшие на задание... Я плакал от злости и собственной беспомощности...
Добрел на рассвете до того куреня, из которого отправился к реке. Рухнул на землю и уснул. Проснулся от голода. В кармане было яблоко. Последнее.
Задание я выполнил. Когда докладывал командиру, понял, что у разведчиков часто бывают задания, вернуться из которых шансов почти нет.
Звезды
Шансов выбраться не было. Действовал только на интуиции. Поднялся, дал последнюю очередь. Фашистская пуля сбила с меня шапку. Сделав вид, что меня убили, полетел в колодец. Повезло. Колодец оказался очень глубоким, и воды было метра три. Немцы стреляли в колодец. Вода кипела от пуль. А я боялся, чтобы они пару гранат не бросили. Вынырнул...
Глянул вверх, барахтаясь в ледяной воде, а там звезды сверкают. Там небо звездное. Бой затих.
Упираясь ногами и плечами в скользкие бревна, начал выбираться. Это было невероятно тяжело. Теперь я уже жалел, что колодец такой глубокий.
Выбрался и рухнул. Ни идти, ни ползти не мог, а уходить надо. Я тогда покатился. Все тело болело нестерпимо. В огороде нашел свеклу. Лежал и грыз ее, грязную, но вкусную. Мне потом разведчики говорили, что я везучий... Может, оно и так. Но везение имеет под собой и основу: сила духа, сила воли, физическая закалка да и другие факторы.
А свою судьбу каждый пишет сам.
...Алексей Николаевич тянется к палочке, с которой ходит, но потом передумывает и тяжело встает из–за письменного стола. Подходит к большому фотоснимку. Фотография старая. На ней солдаты в выцветших гимнастерках. Уже никого нет в живых. Генерал–полковник помнит каждого: по фамилии, по имени. Даже говорит, кто где родился. И я всматриваюсь в лица разведчиков. Ничего особенного. Самые обычные парни. Некоторые улыбаются, глядя в объектив...
Ранение
17 января, кажется, это произошло, в 1944 году под Босовкой. Перед самым началом Корсунь–Шевченковской операции. Начальник штаба дивизии вызвал, и я ему доложил, что под Лысевкой сосредоточено до 40 танков противника. Утром наверняка будут наступать на Босовку. Часов в восемь утра немцы и перешли в наступление.
Снарядов у нас не было, пушки помяли. Меня вместе с саперами назначили прикрывать отход штаба батальона. Шел бой. Отходили. Я увидел брошенный пулемет и залег за ним. Немцы развернулись цепью и оказались ко мне флангом, а впереди два танка ползут. Я начал пехоту «отсекать». Позиция выгодная. Все патроны расстрелял. Танк вдруг разворачивается и на меня пушку наводит. Первый выстрел — перелет. Второй — недолет. Я открываю крышку, замок пулеметный выбрасываю и убегаю. Еще выстрел. Мне перебивает правую ногу, осколок в грудь. Даже эмаль на ордене Красного Знамени сорвало. Но это уже я потом рассмотрел, много позже. Лежу раненый, с жизнью прощаюсь. Но мои разведчики меня не бросили. Повернули назад, подхватили меня и в овраг потащили. Там кое–как раны перевязали, даже рубашку свою нательную один порвал. На перебитую ногу ступить не могу. Слышно, как на горке кто–то шумит и громко ругается. Разведчики сбегали посмотреть и докладывают, что там начальники шумят–спорят. Я сказал, чтобы меня туда тащили. Когда до них шагов тридцать осталось, я сам поковылял, на палку опираясь, доложить хотел. Иду, голова кружится, земля из–под ног уходит. А там командир дивизии, майор Петров... Между ними лежит на снегу командир батареи застреленный. Комдив и на меня свой пистолет наводит. Застрелил бы, но майор Петров помешал. Пуля полетела в небо. Вот так я остался в живых. Комдив был пьян и, расстреливая, пытался остановить отступавших. Правда, потом и его самого расстреляли, а начальнику штаба десять лет дали.
Окружение
Меня погрузили на сани и повезли в Толстые Роги. А там уже танки немецкие. Хотели в населенном пункте спрятаться, но выбежала из дому женщина и нас не пустила. Боялась, что их постреляют, а дом сожгут. Мы оказались в окружении. Через неделю вышли к своим. Меня в контрразведку на допрос. Я все рассказал, как было. Карты показал, которые при себе имел. Полковник выслушал и сказал, что такие, как я, разведчики ему нужны. Дал машину, чтобы в медсанбат завезла. У меня две раны. В медсанбат мы не попали, а поехали в госпиталь в Белую Церковь. Оттуда врач в другой госпиталь отправил. 22 февраля мне сделали операцию и достали осколки, а утром я начал умирать. Меня опять на стол. Разрезают живот и удаляют аппендицит.
Язык
Как–то в окопе, у переднего края, появился мужчина в кожанке без знаков различия. Это был майор Чередник, начальник разведки дивизии. Он выслушал мой доклад о позициях врага и сказал, что наше наступление приостановилось, очень нужны пленные и четкая исчерпывающая информация о резервах немцев. Никаких оправданий, что взять языка в таких условиях очень сложно, слышать не хотел. На следующий день в 22 часа моя группа находилась в 30 метрах от проволочного заграждения. В 23, как и пообещал майор, появились наши У–2. С выключенными двигателями пошли на передние траншеи и начали сбрасывать гранаты. Немцы стали разбегаться. Мы же, прорезав проход в проволоке, поползли вперед и залегли у самых передних окопов. А самолеты полетели дальше, чтобы сделать разворот для следующего захода. Стало тихо. Вот тут и появился немец. Я толкнул локтем Новикова, чтобы тот замер и не шевелился. Разведчик истолковал мой жест по–иному. Бросился на немца, прижал к земле и начал заталкивать в рот кляп. Но немец успел крикнуть. Вспыхнула ракета. Повисла в черном небе. Мы как на ладони связываем барахтающегося пленного. Группа прикрытия начала бить по появляющимся немцам. Я бросил в траншею пару гранат, крикнул, чтобы все быстро отходили. Разведчика Сулимова ранило, и он не мог ни идти, ни ползти. Взвалил его на плечи и потащил к проволочным заграждениям. Тут бы нас и перестреляли. Ведь мы на виду, а немцы в окопах. Но вернулись наши «кукурузники» и опять начали бросать на окопы гранаты.
«Язык», доставленный той ночью, как сказал потом майор Чередник, дал очень важные сведения.
Противостояние
И в книжках, и в кино часто встречается утверждение, что между нашими и немецкими разведчиками существовало негласное «джентльменское правило» — не мешать друг другу работать. Так вот скажу, что разведгруппы расходились мирно только в тех случаях, когда не было никаких шансов удачно напасть и уничтожить, взять пленных...
Вот случай, который произошел на Букринском плацдарме. Ранним утром с группой из пяти разведчиков я отправился на нейтральную полосу, чтобы понаблюдать за передним краем противника. Идем. И вдруг на гребне небольшой каменистой возвышенности, на карте, похожей на огурец, лоб в лоб столкнулись с немецкой разведгруппой... Нас пятеро — их столько же. Расстояние между нами десять шагов. Автоматы — ствол в ствол. Глаза в глаза. Лихорадочно подсчитываем, какие шансы выжить. Но практически ни у них, ни у нас ни одного шанса нет. Немецкий офицер бледный как полотно. Палец на курке автомата держит. Я еще подумал: «Вот прямо сейчас и переколошматим друг друга, а разведчиков во взводе — раз–два и обчелся...» Не знаю, сколько длилось противостояние. Первым не выдержал немец. «Цурюк», — тихо сказал он, глядя на меня, а его бойцы, не опуская автоматов, сделали полшага назад. «Цурюк», — сказал я своим, и вся шеренга чуть попятилась... Еще шаг назад, еще... Немецкие разведчики уходили к своему переднему краю, мы — к своему. После такой встречи на этом участке разведке делать уже нечего. Когда доложил командиру полка, он сказал, что мы поступили правильно. Сохранили людей.
Румынский полковник
Ясско–Кишиневская операция началась 20 августа 1944 года. Гитлеровцы сопротивлялись ожесточенно. Только вот их союзники подводили: румынские солдаты и офицеры сражаться не хотели, часто покидали позиции. Воевать в горах очень трудно. А нам, разведчикам, приходилось выдерживать нагрузки во много крат большие, чем солдату–пехотинцу. 27 августа замкомдива полковник Сажин вызвал меня на НП дивизии и поставил задачу: не позже, чем к завтрашнему утру, я должен захватить и доставить живым и здоровым командира румынской дивизии.
Разведчики, переодевшись в форму румын, отправились на задание. Охранение немцев миновали благополучно. Некоторое время скакали параллельно дороге, по которой двигались потоком отступающие румыны. Через пару часов мы узнали, в каком селе находится штаб. Обнаружили и нужный дом, во дворе стояла легковая машина. Если автомобиль здесь, то хозяин должен быть на месте. Примерно так я тогда рассуждал. Решение было только одно. Ворваться и действовать по обстановке. На мне мундир офицера. К дому пошли втроем. Мой разведчик сказал по–румынски слово «пакет», часовые нас пропустили. Дверей в доме хватало, за каждой слышались голоса. Товарищ кивнул на табличку, прибитую к двери. Я вошел первым, а следом Степан Мазурук. Его брат остался за дверью, для страховки. Седой полковник нервно перебирал документы. Я направил на него пистолет, а Мазурук перевел мои слова. Полковник потянулся к телефону, но отдернул руку. «Господин полковник, советское командование гарантирует вам безопасность. В противном случае... — Мазурук достал из кармана гранату. — Взорвемся вместе». Собрав документы, мы вышли во двор и на машине генерала поехали из села. По дороге немолодой полковник расплакался.
Послесловие
Войну закончил под Веной в должности заместителя начальника штаба полка по разведке. И в марте, а это точно через два года после выпуска из училища, получил звание старшего лейтенанта. Победу я встретил под Бухарестом. Потом в Болгарию отправили.
Хотел уволиться, ведь я педагог по первому образованию. Но когда находился в резерве, командир роты, бывший военкоматовский работник, посмотрел на мои ордена, — а у меня три ордена Красного Знамени, два ордена Отечественной войны и два Красной Звезды — и головой покачал. Сказал, что таких, как я, не увольняют.
...Генерал–полковник Зайцев рассказывал еще много интересного. И о том, как сдавал экзамены, как продолжил учебу, где проходила служба. Рассказывал о дружбе с братьями Кастро — Фиделем и Раулем. Много шутил, вспоминая годы службы на Кубе военным советником. Но это уже другая история, как пишут в книжках.
На прощание генерал предложил выпить по стопке. Согласитесь, тяжело отказать такому человеку.
Автор благодарит ветерана Великой Отечественной войны Н.В.Дубровского за помощь в подготовке материала.
