Придя из школы и наскоро перекусив, я побежал к своему однокласснику Толику Фролову. Еще в школе мы договорились пойти в мельничный лесок играть в войну. Толик сидел за столом и ел соленую кильку с хлебом. Он аккуратно отрывал у кильки голову и хвост, потрошил брюшко, обмакивал серебряное тельце в подсолнечное масло, и отправлял рыбку в рот, смачно чавкая. Толик ел не спеша, основательно, как его дед Половник, леспромхозовский конюх. Дед Половник даже кашу жевал с хрумканьем, как лошадь овес. Я смотрел на Толика, и мне так захотелось кильки, что я не выдержал:
— А ты знаешь, как ели фашисты?
Толик перестал жевать, с любопытством посмотрел на меня.
— Неа, — ответил Толик.
Я схватил кильку и вместе с головами и хвостами стал есть. Толик, открыв рот, некоторое время смотрел на меня, потом спохватился.
— Ну все, хватит! — сказал Толик и отодвинул тарелку.
Толик спрятал хлеб, тарелку с килькой в шкафчик, и мы побежали в мельничный лесок играть в войну.
Отца у Толика не было, и его семья жила бедно. Его мать, тетя Саша, работала на заготовке березовых чурок для газогенераторных машин — чугреев. Жили они в небольшой хатке: дед, тетя Саша, Толик и его старшая сестра Лида. Часто, выбегая из дому и на ходу дожевывая обед, меня встречал Толик и просил: «Дай, что ясишь!» Он постоянно хотел есть.
В мельничном лесу уже собрались наши ребята. Мы разбились на два отряда и с деревянными автоматами, пистолетами и винтовками рассыпались по хвойнику. Главное, нужно было незаметно подкрасться к противнику и первым выстрелить. Никто не хотел оказаться в одном отряде с Поскребко Толиком. Его младшая сестренка Зойка как привязанная следовала за ним и выдавала место, где он прячется. Толик злился и ругал сестренку.
— Из–за тебя меня уже два раза убили! Иди домой, я сказал! — кричал Толик, а Зойка наивно улыбалась и преданно смотрела на брата.
У Зойки и Толика, как и у Толика Фролова, тоже не было отца. Их мать, крупная тихая женщина, работала на мельнице: подносила от пилорамы к топке локомотива обрезки досок и опилки. Работать приходилось допоздна, пока мололась мука, пилились бревна и на циркулярных пилах изготовляли гонту для крыш. Так что Зойка была полностью под присмотром брата. Толик был всего на год старше меня, но уже был хозяином в доме: заготавливал дрова, кормил кур и свиней, сажал и убирал с матерью картошку, ухаживал за грядками. Зойка, пухленькая, курносая, всегда улыбающаяся девочка, неотступно следовала за братом и, когда Толик ее ругал, продолжала невинно улыбаться.
За потаенными засадами и яростными перестрелками в мельничном лесу время летело быстро. Уже показались на краю деревни коровы, возвращающиеся с пастбища. Для нас это был знак, что войну пора заканчивать. Мы направились по домам и, проходя мимо Толикина и Зойкина двора, увидели, что их коза валяется у крыльца. Мы подбежали к лежащей козе. Она дрыгала ногами и хрипела. Коза задыхалась. Рядом с ней валялось опрокинутое ведро с картошкой. Придя с пастбища, коза нашла картошку, схватила одну и подавилась. Толик стал гладить шею козы, пытаясь протолкнуть картошину.
— Машка, Машка, глотай! — уговаривал козу Толик.
Зойка заревела. Коза дергалась в предсмертных судорогах. Мы стояли вокруг, не зная, что делать. Вдруг Толик побежал в хату и выскочил с кухонным ножом в руках. Толик наклонился к козе, схватил за рог, запрокинул голову и резким движением полоснул ножом по шее. Мы остолбенели. Толик стоял на коленях с ножом в руках. Его трясло, из глаз катились слезы. Мы потихоньку стали разбредаться по домам.
Вечером я рассказал маме об этом происшествии.
— Правильно сделал, — спокойно сказала мама, — не пропадать же мясу. Отнеси им кувшин молока.
В каждом дворе к зиме кололи кабанов. В такой день в доме была особая атмосфера. Нас, детей, во двор не выпускали. Разговаривали мало и тихо. Слышны были только отдельные звуки: мягкие шаги по хате, плеск воды, выливаемой из чугунка в тазик, вжиканье ножа о брусок. Эта сдавленная тишина взрывалась пронзительным писком кабана. После этого все в доме оживало. Разговаривали громко, обсуждая вес кабанчика и толщину сала. Потом дом наполнялся запахом жареной свеженины и все садились за стол. Этот кабанчик весь год кормил всю семью.
С тех пор много воды в Бобре утекло. После армии я работал на киностудии. В выходные дни я решил навестить родителей. В Борисове на автостанции я ожидал свой автобус. Диспетчер противным голосом объявила: «Внимание! Начинается посадка на автобус Борисов — Блонь. Просим пассажиров пройти на посад–кх–у–у», — прогундосила диспетчер и забыла выключить микрофон. «Руслан, отстань, а то дам по роже!» — послышалось из динамика.
Пассажиры атаковали подъехавший автобус, лезли напролом, чтобы занять сидячие места. Когда пассажиры упаковались, семенящей походкой с сумкой на шее и рулончиками нанизанных на пальцы билетов, с бабеттой на голове, на высоких каблуках и в узкой юбке, как стреноженная, подошла к автобусу кондуктор. Она рассеянно улыбалась, напоминая мне что–то знакомое. Пухленькая, невысокого росточка, курносая и эта улыбка — ну точно как у Зойки Поскребки. Да, это была Зойка, Толикина сестра, только уже взрослая девушка, как будто ту Зойку увеличили в несколько раз. Зойка подошла к открытой двери автобуса, попыталась стать на ступеньку, но слишком узкая юбка не позволила ей поднять ногу. Зойка все с той же улыбкой повернулась бочком к двери, снова попыталась залезть на ступеньку, но нога никак не доставала до ступеньки. Зойка огляделась по сторонам, продолжая улыбаться. Я двинулся, чтобы помочь ей, но тут подбежали два парня, подхватили Зойку под руки и легко подсадили ее в автобус. Дверь захлопнулась, и Зойка укатила в Блонь.
Советская Белоруссия №30 (24413). Суббота, 15 февраля 2014 года.
