О фильме Никиты Михалкова "Солнечный удар"

От ностальгии к боли

Несмотря на немалое количество снятых картин, на разные периоды его творчества, Никита Михалков все время снимает кино об одном и том же — о России и русском мире, о разломах эпох и надломах человеческих судеб. Иногда ему помогают классики — Чехов («Неоконченная пьеса для механического пианино»), Гончаров («Несколько дней из жизни Обломова»), иногда его друзья–современники: Эдуард Володарский («Свой среди чужих, чужой среди своих»), Александр Володин («Пять вечеров»), Фридрих Горенштейн («Раба любви»), Виктор Мережко («Родня»), Рустам Ибрагимбеков («Урга, территория любви», «Утомленные солнцем»). Это те фильмы, которые можно назвать визитной карточкой большого художника.


В последних своих картинах, начиная, пожалуй, с «Сибирского цирюльника» и далее к «Утомленным солнцем–2», режиссер переходит к широким мазкам, почти эпическому размаху, оставляя где–то на периферии все то, что некогда составляло неуловимое очарование его прежних фильмов. За это его, быть может, перестали так обожать, как прежде, всякий раз уточняя: «Это не тот Михалков».


К его новой картине точно так же, как и к предыдущим, нет однозначного отношения. Кто–то заявляет, что это настоящее событие, кто–то сдержанно отзывается: «Не то». Однако, как всегда, равнодушных нет. «Солнечный удар» снят по мотивам произведений Ивана Бунина, включая его знаменитые дневниковые записи «Окаянные дни». Один из главных героев все время задает вопрос «Как это случилось?». Это тот вопрос, который по–настоящему волнует самого автора фильма. Как случилось потерять некогда сильную страну, разрушить все, что ранее составляло силу жизни государства и отдельного человека — веру, традиции, как случилось перейти совсем в другое состояние, где от прежде ясной и понятной жизни ничего не осталось. В попытке найти ответ режиссер–постановщик порой переходит на откровенно публицистический стиль, минуя знаменитые михалковские детали, паузы и прочее.


У Михалкова постоянно чувствуется щемящая мелодия ностальгии по безвозвратно ушедшему не столько времени, сколько пространству. Эта ностальгия звучит в легкой, печальной мелодии, напоминает о нем деталями то вывесок некогда существовавших пароходств, первых фотографических сообществ, то нормами высокого этикета, то набором изысканных блюд в небольшом ресторанчике, то золотыми куполами, виднеющимися сквозь роскошную листву, то тихой красотой безбрежных лугов, полей, лесов и рек. И когда все это вдруг исчезает, когда меняется не только суть, но и цвет, запах, звук, когда происходят метаморфозы с некогда близкими тебе людьми, начинается время отчаянной, неутихающей боли. В «Солнечном ударе» переход от щемящей ностальгии к заполняющей все вокруг и внутри боли почти незаметен. Но именно эта боль становится определяющим камертоном всего фильма. Боль от перехода мира к разрушению, от жизни к смерти, от превращения трепетного подростка Егория, прислуживавшего в церкви, в спокойного и безжалостного большевика Георгия Сергеевича, отдающего приказ на потопление баржи с офицерами.


После «Неоконченной пьесы...» Михалков признавался, что его мало волнуют аллюзии с современностью. Однако в каждой его картине эти аллюзии очень заметны. Не стала исключением и лента «Солнечный удар». Задуманная лет сорок тому назад, она пришлась как нельзя кстати нынешнему времени. Как же это случилось, что ком кровавого раздора катится дальше? Вопрос поставлен.

lpsm3163@mail.ru


Советская Белоруссия №203 (24584). Четверг, 23 октября 2014.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter