Особенности национального самосохранения

Нас, белорусов, на секретном полигоне в Капустином Яру, нынче рассекреченном и известном всему миру, было много. Белорусские призывники в Советской Армии котировались высоко за дисциплинированность и надежность. Поэтому нас охотно "разнаряжали" в самые сложные и, как теперь говорят, элитные части. Но среди многих земляков в память врезались трое - Саня Ласовский и братья-близнецы Костя и Федя Тамковичи. И вовсе не потому, что отличались они каким-либо невероятным геройством, или потому, что связывала нас дружба "не разлей вода". Нет. Были они самыми обыкновенными мальчишками. Однако запомнились на всю жизнь.

У Сани Ласовского были белые ресницы, белые волосы, прозрачно-светлые глаза и тело рыхлое и сметанно-белое. После учебки, когда нас всех "раскупили" по ротам, он по своей штатской специальности приспособился киномехаником в клубе и в боевой учебе участвовал от случая к случаю, уклоняясь по мере сил и возможностей от всяческих проверок. Утром спал сколько влезет, поскольку по вечерам крутил кино для офицерского состава, заводил музыку для офицерских же танцев и поэтому мог бодрствовать после отбоя, приводя клуб в порядок. Сержантский состав и "деды" его "не кантовали" и особенно к нему не вязались - он жил и служил по своему особому распорядку, подчиняясь особым, не внятным для общей солдатской массы, распоряжениям и интересам.

Братья Тамковичи, крепкие и круглые, как орешки, были одного роста, с одинаковыми смуглыми лицами, высокими скулами и раскосыми карими глазами - различить близнецов можно было, только взглянув на левую щеку каждого, поскольку у Кости (или у Феди) на левой щеке была родовая отметина, которой не имел брат. Костя и Федя были сапожниками и - так же, как Саня пристроился в клубе, - "материализовались" в сапожной мастерской, где дневали и ночевали, не всегда и не во всем подчиняясь общему армейскому распорядку нашей необычной воинской части. Больше из нашего белорусского призыва никого не помню. Да и немудрено - призывали нас в 1966 году, почти 40 лет прошло. А эти ребята стоят у меня перед глазами, как будто вчера расстались. Думаю, врезались они в память и остались жить в ней потому, что в течение всей послеармейской пестрой моей жизни часто, в том либо ином контексте приходилось размышлять о том, что называется белорусским национальным характером, и в этих размышлениях именно Саня и братья Тамковичи почему-то постоянно всплывали из омутов прошлого, подтверждая своим присутствием или, наоборот, опровергая меняющиеся с изменениями жизненного опыта мои представления о вышеназванной проблеме.

Нужно сказать, что армия во времена Советского Союза являлась и социальным, и национальным срезом общего устройства страны. Например, ребята из России задавали тон - их в любой части было больше, они хоть и разбивались на ростовские, псковские, самарские, московские, сибирские землячества, но тем не менее держались скученно; украинцы, как правило, здоровые и красивые парни, тоже держались друг друга, имея четко выраженное желание пробиться в сержанты, занять ключевые в среднем командном составе посты; любили и, следует отметить, умели командовать - им это нравилось, и существовала такая армейская убежденность, что "хохла" без лычки домой не пустят, поэтому они и "рубятся" изо всех сил; кавказцы всегда держались особняком, были похожи, как братья, и, как братья, умели постоять за себя, не разделяясь особенно четко на грузин, армян, абхазцев, - все считались горцами, и не дай Бог поссориться с кем-нибудь из Чечни или Дагестана, Осетии, Кабарды или Ингушетии - гортанноголосые земляки обиженного собирались наводить справедливость и защищать земляка из других подразделений, и уж тут никому мало не могло показаться. Кроме того, у них всегда были знакомцы и свои люди на складах, базах; поэтому, если нужно было "достать" - великое, кстати, армейское словечко, - то лучше всего было действовать именно через кавказцев. Эстонцы, латыши и литовцы были немногочисленны, немногословны, держались особняком, очень уверенно и сплоченно. А вот белорусы... Нас в части было довольно много, но четко выраженного землячества - армейского: "Земеля", как дела, помоги" - или общей тоски по дому, по родине не наблюдалось. Каждый держался сам по себе, стараясь приспособиться к армейскому быту, рассчитывая на свой "розум" и свое умение, рассчитывая скорее не на земляческую солидарность, а на собственную изворотливость.

Не могу сказать, что это нам удавалось плохо - примером тому и Саня Ласовский, и братья Тамковичи. Они были самодостаточны, старались быть незаметными, не высовывались, не "рубились" в начальство, но и ездить на себе особенно не позволяли, поскольку имели в руках мастерство и умельство, которые были необходимы в армейской жизни и "дедам", и "салагам", и сверхсрочникам-прапорщикам, да и офицеры подчас не гнушались воспользоваться покладистостью и "добразычлiвасцю" братков-бульбашей.

Тогда, в армейской юности, и иногда позднее, во времена всяческих перестроек и иных социальных катаклизмов, именно это качество белорусских парней: нежелание, а может, неумение собираться в группировки по национальным интересам, нежелание или неумение сообща противостоять иным сплоченным группам, вызывало и недоумение, и подчас, чего тут скрывать, раздражение. Может, поэтому, думалось, и за границей Беларуси нет четко выраженных землячеств-диаспор, где выходцы с одной земли держатся друг за друга, помогают и поддерживают своих земляков. Но всякий раз, преодолевая невольную досаду по этому поводу, сдерживал готовые вырваться обидные слова, вспоминая Саню, Федю и Костика. Да, не вспыхивали они, как безмерно гордившийся своим происхождением кабардинец Муртаз Бузуртанов, не выслуживались перед начальством, как сержант Коля Горлов из Донбасса, не старались быть заводилами, как ростовчанин Володя Земсков и астраханец Ваня Букин, не было у них великоросской уверенности в себе, как у самарца Коли Орехова, но и не опускались они до положения парии, как одинокий чуваш Цада, которого обижали все кому не лень. Держались на отшибе, сами по себе, завоевывая уважение среди сверстников не лычками, не умением подчинять себе других, а своей способностью делать полезные дела, быть нужными, подчас незаменимыми в сложном армейском общежитии. Только что вырвавшиеся из-под родительского крыла мальчишки, они определяли свое место в жизни и свое достойное положение между другими, похожими и непохожими на них, хорошими и не очень, совершенно разными, с разным жизненным опытом и разными жизненными установками парнями в одинаково линялых гимнастерках и засаленных повседневных бушлатах.

Следует отметить, что при всей их незаметности и умении тихо, не выпячиваясь, делать свое дело, у этих троих моих земляков, Сани, Феди и Костика, армейская судьба сложилась вполне успешно. Они сумели избежать "дедовских" разборок, их не мучили, не "доставали", наоборот, с ними старались завести добрые отношения самые "упертые" ревнители неуставных армейских отношений, они практически не знали, что такое "губа", - а уж этого печального знания в армии избежать было мудрено, более того, по два раза за службу съездили домой в отпуск (служивший солдатом знает, что это удается далеко не всем и не всегда). Возвращения Сани из побывки на родине вообще ожидали, как ожидают дети "праздника непослушания", поскольку ухитрялся Саня протащить через все контроли, шмоны и КПП пару-тройку грелок самогона, и, собравшись ночью в бане или в клубе, его возвращение из отпуска отмечали общим застольем, о котором не становилось известно ни ротному, ни батальонному начальству, несмотря на чрезвычайно развитый в те времена обычай стукачества и доносительства.

При этом Саня никогда не стремился кому-либо особенно угодить, заручиться чьим-либо покровительством и поддержкой, более того, откровенно "дурковал", изображая из себя эдакого простофилю- "лапотника", который не в состоянии ни на турнике подтянуться, ни кросс с полной выкладкой в противогазе пробежать, ни из автомата хоть одну пулю из десяти в мишень послать. Железный закон "не можешь - научим, не хочешь - заставим" был словно не для него писан. На проверках его прикрывали, посылали в наряд, "зафундоривали" куда-нибудь по служебной надобности - лишь бы не портил отчетности, лишь бы не раздражал высокое начальство ни своим "неумельством", ни своим штатским, почти швейковским, видом, ни своими "вясковымi" шуточками-прибауточками.

Примерно такое же отношение было и к братьям Тамковичам, хотя, конечно, Саниного артистизма у них было поменее.

Короче говоря, ребята обладали колоссальными способностями к приспособлению в чуждых для них и непривычных условиях. И чем дальше уводила меня жизнь от тех годов, которые я провел вместе с ними в нашей режимной-перережимной, секретной-рассекретной воинской части, тем больше убеждался в том, что эта их генетическая способность к приспособлению или, если хотите, к мимикрии, когда меняется только внешний окрас без изменения внутреннего естества, внутреннего строения, которое остается стабильным именно в силу того, что на откуп, на "продажу" выставлялись только качества внешние, позволило сохранить моим незабвенным армейским приятелям Сане Ласовскому, Косте и Феде Тамковичам и свой характер, и свою душу неисковерканными и неистребленными.

Поэтому, задумываясь о событиях дней минувших и перипетиях дней сегодняшних, допускаю, что умение ничего не принимать на веру, не мчаться вскачь за чужим обозом, а ко всему подходить с рассуждением собственного ума, собственного генетического опыта - есть то качество, которое позволяет белорусам сохранить себя, свою национальную самобытность, не раствориться в общем потоке жизни и пробираться к поставленной цели, пусть медленнее, чем другие, зато избегая многих напрасных рисков.

Мне могут возразить: оправданно ли строить глобальные выводы об особенностях национального характера, опираясь на частные судьбы частных людей, да еще столь отдаленных во времени, да еще поставленных в экстремальные обстоятельства?

На это могу возразить: только в экстремальных обстоятельствах и проявляются эти особенности, а что до времени, его отдаленности, то, пожалуй, можно забраться и в более отдаленные времена, чтобы поискать там свидетельства того, как эти особенности - вовсе не частные, вовсе не отдельно взятые - история Беларуси шлифовала, заставляя нацию вырабатывать умение выживать в самых неимоверных условиях, в условиях постоянных военных конфликтов, в условиях социальных катаклизмов, когда чувство самосохранения становилось главным генетическим чувством народа, когда немыслимые условия его существования, невозможность прямого сопротивления могущественным соседям привели бы не только к нравственному, но и к физическому его истреблению. Именно воспитанное в народе временем чувство национального самосохранения вырабатывало спасительные национальные качества, позволяющие сохранить свою самобытность и свою сущность.

Кое-кому из числа "партийных работников" хочется и сегодня всего и сразу! Не стану скрывать: иной раз и мне хочется того же, но, вспоминая перипетии собственной жизни, перипетии истории моего народа, понимаю: всего и сразу - не в его характере. Можно относиться к этому как угодно, можно не воспринимать, можно осуждать, можно протестовать, однако ничего не поделаешь - это противоречит его историческому опыту, чертам его национального характера. Неспешный, медленный, иногда ощупью, иногда окрашенный в цвета якобы простоватого лукавства путь более характерен для моих земляков. Это следует принимать как данность. Народный характер не следует ломать через колено, предлагать совершать социальные "подвиги", которые он не примет априори, которые будут для него противоестественными. Нельзя требовать от народа того, что противоречит его генетическому опыту, его генетической памяти. Он не примет этого пути, поостережется катаклизмов, которые покажутся ему рискованными.

Поэтому, вспоминая сегодня моих земляков в Советской Армии, я благодарен им за то, что они наделили меня пониманием того, как и что придется ко двору и им (надеюсь, и сегодня живым и здоровым), и их потомкам (надеюсь, многочисленным и по мере возможности по-своему счастливым). И если паче чаяния попадутся на глаза Саниным, Фединым и Костиным детям и внукам эти строки, хочу сказать, что их отцам, оторванным в свое время от отчего дома, помогали достойно прожить те три года, не сломаться, не потерять себя - опора на "свой розум", свое профессиональное умельство, настырное нежелание быть похожими на всех, осторожность в поступках, когда "семь раз отмерь", и в то же время твердое уважение к собственному "я", которое они, не выставляя по дешевке напоказ, сберегали и, надеюсь, сберегли и передали по наследству.