В конце декабря оказался в Светлогорске, где встретился со своим однокурсником по художественному училищу. Казалось бы, что удивительного — мало ли с кем приходится пересекаться в жизни, но та встреча — особенная. Мы дружили, все четыре года жили на съемных квартирах, вместе переезжали из одного общежития в другое, спали на соседних кроватях со скрипучими панцирными сетками. Ели из одной сковородки жареную картошку, как родные братья. Делились и радостями, и печалями, хлебом и домашним вареньем. При этом чувствовали себя счастливыми и верили в светлое будущее... Так получилось, что последние несколько лет не виделись.
Прошлись по Светлогорску по главной улице. Ветрено, солнечно, холодно, но мы вспоминали горячую молодость, друзей–приятелей, преподавателей. Я подписал давнему другу свою книжку прозы. Уже и не помню точно порядок слов, начерканных на титульном листе. Но отчетливо помню ощущение некоего неудобства. Помню, что смутился, покраснел, разволновался, да так сильно, что даже уши начали гореть. Хорошо, что шапка была в руках, она немного спасла ситуацию...
Давным–давно, память хранит множество деталей, мы поступили в художественное училище. Мечтали, хотели стать настоящими художниками. Надеялись, что, получив дипломы, поступим в институт, а потом станем знаменитыми, а может, даже великими. Учились по–настоящему, старались, переживали.
Моего однокурсника и друга зовут Гена. Самое обычное для тех времен имя. Так вот Гена, сегодня я это наверняка знаю, был лучшим в нашей группе. И дипломная картина у него была самая интересная. Он получил за нее заслуженную «пятерку». Помню, как переживали во время защиты (хотя что уже переживать, когда работа сделана, одета в раму, стоит на мольберте в центре зала?). Потом, буквально через пару недель, начались экзамены в институт. Нервные, напряженные... Гена не поступил. Не сложилось, не повезло. Как–то за собственной радостью от поступления плохо помню его переживания, разочарование и разговоры. Как тогда расстались и что говорили друг другу — память не сохранила. Скорее всего, что–то банальное, как обычно в таких ситуациях. Еще несколько раз мой друг пытался поступить в институт, но не удавалось. Гена не мог притвориться и сделать, как все. Он оставался самим собой.
Уже много лет мой бывший однокурсник работает в обычной художественной школе. Учит детей рисовать, рассказывает им о великих художниках и их картинах. Приносит на занятия книги, купленные на деньги, которые были выкроены со скромной стипендии. Многие из тех альбомов я помню. Они стопкой лежали на тумбочке рядом с его кроватью в комнате общежития, на подоконнике съемной квартиры, в мастерской, рядом с мольбертом. Мы листали эти книги, сравнивали со своими рисунками...
Мы шли по главной улице Светлогорска, и с моим другом все время кто–то здоровался. То взрослые, которые когда–то были детьми, то дети, его ученики, которые скоро вырастут. Возможно, некоторые из них станут художниками. Не исключено, что знаменитыми.
Зашли в школу, где мой однокурсник много лет преподает. Там есть стенд с фотографиями. Гена на тех снимках еще молодой, серьезный, без пришвинской седой бородки, без привычного берета. Глаза улыбаются, а губы плотно сжаты. Хорошо помню его именно таким.
Я к чему все это так подробно рассказываю? Признаюсь, в тот момент, когда я подписывал книгу, мне стало стыдно, что много лет назад, летом 1983 года, я поступил в институт, а моему другу не повезло, словно я занял его законное место. Ведь он был лучше, и, возможно, из него получился бы большой художник — настоящий. Странно распоряжается судьба, может, это точное слово — играет с нами в только ей ведомую игру. Я себя успокаиваю, вспоминая многих окончивших институт, но художниками так и не ставших, спившихся, растерянных, пропавших в жизни. Почему так получается — нет вразумительного ответа. Одним словом — се ля ви. Правда, это мало что объясняет.
Советская Белоруссия № 6 (24636). Среда, 14 января 2015
