Родители бывают разными. Хорошими и плохими. Равнодушными и внимательными. Пьющими и употребляющими. А бывают... лицами, лишенными родительских прав. Нынче их называют обязанными. И таких почти 12,5 тысячи.
В нашей стране десятки лет считалось очевидным, что о детях–сиротах обязано заботиться государство. А государство — это учреждение. И вот в этих–то учреждениях и содержались тысячи брошенных или отобранных детей. Став взрослыми, они не только не представляли, откуда берутся сахар и хлеб, — они не знали, как жить в семье, как вести себя с мужем или женой и, главное, с ребенком. Считалось, что самое важное — это надлежащий уровень жизни в детском доме. А на самом деле задача всегда была, есть и будет совсем другая: сделать так, чтобы детских домов не стало.
«Момент истины» назревал давно. Появлялись различные формы устройства ребенка в семью. Усыновление, опека–попечительство, приемная семья, патронатная. Только кровных родителей никто не трогал. Мол, что с них взять, горьких пьяниц, дебоширов и тунеядцев. Таких было неимоверное количество. Ежегодно лишали родительских прав более 4 тысяч человек. И они даже не пытались восстановить их. Пять лет назад, обсуждая в очередной раз проблемы социального сиротства, вспомнили и о родителях: почему государство должно содержать их потомство? Приняли официальное решение о взыскании средств на детей, находящихся на государственном обеспечении, прописали в Кодексе о браке и семье, но толку не добились. Платить мамы и папы не спешили. Возмещали долг от силы 20 процентов. Тогда и появился Декрет Президента № 18. Всех родителей подсчитали, всех разыскали (почти 12 тысяч обязанных!), всем высчитали долг. Всех ровным строем начали трудоустраивать. Механизм пришел в движение, шестеренки закрутились. И вот что из этого получилось.
Кому — помощь...
10–летний Павел не видел маму почти четыре года, когда вдруг она появилась в минском детском доме № 6 и спросила: «Поедешь к нам жить?» Мальчишка оторопело смотрел на нее, пока не выдавил из себя: «Не знаю, я подумаю». Думать было о чем. До этого момента у него была одна семья — в Италии, куда он ездил каждые каникулы. А тут появились мама, отчим и двое младших братьев. Марина Завьялова не стала давить на сына, к горлу подкатил ком. Попыталась обнять, но Паша отстранился... Она понимала, что, если сын в суде скажет ей нет, его не вернут.
— Мы думали, ты какая–нибудь пропащая, пьющая, — не меньше удивилась директор Тамара Савченко, когда осталась с Мариной наедине. — А ты вон какая молоденькая... Не переживай. Он согласится. Надо только время, чтобы привык к мысли, что вы у него есть.
Марина приезжала каждую неделю. Забирала сына на выходные. Вскоре Паша объявил: «Я подумал. Я хочу с вами жить». Он звонил маме в день по нескольку раз: «Когда уже суд? Кто меня повезет? Меня точно спросят?» Спустя полтора года мы беседуем с Мариной у нее дома. У нее с рук не слазит двухлетний Егор, рядом качается на табуретке 8–летний Сережа. Пашу на каникулы пригласили в Италию. Папа — на работе. Обычная семья.
— Почему же старший сын оказался в детском доме?
— Я не могла о нем должным образом заботиться. С первым мужем отношения не сложились. Я осталась одна. Работала на рынке с 8 утра до 8 вечера. Все хлопоты о ребенке легли на плечи моего отца, который в свое время меня в одиночку растил с 6 лет. Мама нас бросила. Моего второго мужа папа и вовсе воспринял в штыки, выгонял его. А я ждала второго ребенка. И когда родился Сережа, отец подал в суд на лишение меня родительских прав в отношении Павла, считая, что старший сын мне не нужен. Когда я пришла в социальный приют, меня выставили за дверь с криками, как я вообще посмела явиться. После этого решила, что мне запрещено навещать сына...
Когда вступил в силу Декрет № 18, Марине предъявили счет, трудоустроили на автозавод. Она исправно платила каждый месяц 70 процентов от своего заработка несмотря на то, что уже была вновь беременна.
— С мужем мы официально в разводе, хотя продолжаем жить вместе, фактически за его счет. Пока я работала, моя зарплата после всех вычетов составляла 70 — 100 тысяч рублей. Когда родился Егор, нас поставили на учет как семью, находящуюся в социально опасном положении. Стало жутко обидно. Я не пью, не курю, дети досмотрены, ухожены. И я твердо решила: как бы сложно ни было, верну старшего сына, потому что этот контроль просто унизителен. Когда забрала Пашу, подала в суд на взыскание алиментов с первого супруга. Он тоже лишен родительских прав. Его трудоустраивали, он неделю работал и исчезал. Сегодня он в исправительной колонии. А долг у нас общий. И до декретного отпуска я погашала его в одиночку. Выплатила 2,6 миллиона. Осталось 3 миллиона. И пока я — обязанная. В суд обращались с ходатайством о списании долга. Однако навстречу мне пока не пошли.
До 2007 года вообще не было такого явления, как возврат детей к горе–родителям. А за три года суды восстановили в правах 1.373 мамы и папы. Раньше казалось: а разве это возможно?
— У нас до декрета, за 8 лет, было буквально три таких случая, а за последние два года мы 18 родителям вернули детей, — говорит директор детского дома № 6 Тамара Савченко.
Некоторых декрет подтолкнул к решению, для некоторых же сработал, как ушат холодной воды. У Ирины Котовой (имя и фамилия изменены. — Прим. авт.) сына забрали в декабре 2006 года. Не подействовало. Через полгода ее и мужа лишили родительских прав, а ребенка отдали в детский дом. История одна из самых распространенных: взрослые пьют, ребенок предоставлен сам себе. Кирилл был предоставлен себе фактически всю свою жизнь. Родителей постоянно вызывали на педсоветы, совет профилактики и т.д. Но фактически лишать их прав было не за что. Соседи не жаловались, заявления в милицию не писали: ну выпивают, а кто сегодня не пьет? Ребенок школу посещает, одет–обут, не бродяжничает, не ворует. Ирина подрабатывала время от времени сиделкой, муж шабашил на стройках... Занялись семьей всерьез, только когда долг за однокомнатную квартиру в «малосемейке» вырос до полутора миллионов рублей.
— У нас тогда не было такого понятия, как семья в социально опасном положении, — говорит специалист комиссии по делам несовершеннолетних Заводского района Наталья Павлова. — Как и рычагов воздействия на них, кроме профилактических бесед. Кардинальные меры можно было применять в каких–либо крайних случаях. Когда, кроме лишения прав, ничего другого не оставалось. Забрать ребенка можно было только после решения суда. А сегодня, если родители не работают, пьют — это уже крайний случай, когда нужно ставить на учет, отбирать ребенка и составлять план работы с семьей. И на это есть четкие сроки! В течение полугода решается вопрос: либо ребенка возвращать в семью, либо отправлять документы в суд на лишение родительских прав.
Ирину устроили дворником в психоневрологический диспансер. Она закодировалась, уже три года не пьет, выгнала мужа–пьяницу, квартиру сдала, чтобы погасить долги за квартплату, сама ушла жить к соседу, которого тоже заставила закодироваться и устроила на работу. По два–три раза в день ходила в детский дом к Кириллу, носила ему пакеты с фруктами–конфетами, забирала на выходные.
— Я получала на руки из своей зарплаты только 30 тысяч в месяц, — вспоминает Ирина. — Через год мне вернули Кирилла, и мы этот период жизни в памяти похоронили.
— А старые друзья выпить не зовут?
— А я не хочу. Бывает, куплю бутылку газировки, зайду в гости к подруге, говорю ей: ну сколько можно пить, закодируйся! Но зачем ей? У нее же детей не забирали!
Некоторые считают, так жестко нельзя. Ведь алкоголизм — это болезнь, а не преступление. Кнут, безусловно, нужен. Но стоит ли забирать все пряники?
— Работа, как правило, обязанных не устраивает. Зарплата мизерная. Отпуск — 7 дней. Эти 70 процентов, которые отбирают у них в счет долга, начисто отбивают желание трудиться. Потому что прожить на остаток невозможно. Если снизить порог до 50 процентов — отдача больше будет, — считает секретарь Комиссии по делам несовершеннолетних при Совете Министров Андрей Солодовников.
— Может, это слишком строго? Может, не надо 70 процентов забирать? — спрашиваю образумившуюся маму.
— Нет, мне нормально, — возражает Ирина. — Так и надо. Чтобы наконец дошло. Чтобы крутилась как юла. Одними беседами от меня разве чего–то добились?
...А кому — наказание
Таких, как Ирина, немного. Но речь и не идет о том, чтобы всех образумить и за счет трудоустройства непутевых родителей залатать дыры в бюджете. Да, спасательные круги решили бросить всем утопающим. Но если они не хотят ими воспользоваться? На совещаниях нынче главный вопрос: «Какой процент взыскиваемых средств?» За эти проценты нынче борьба, как за урожай. Обязанных строят всем миром — начиная от директора школы, учителя, воспитателя в саду, участкового инспектора, педиатра, судебного исполнителя, работодателя и заканчивая председателем райисполкома. Даже ЗАГСы озадачили сообщать в социально–педагогические центры о зарегистрированных детях, чтобы приглашать родителей на профилактические беседы. И все это — на голом энтузиазме, в качестве дополнительной нагрузки.
Что в результате? Некоторые обязаннные не хотят идти на работу, потому что знают, что участковый инспектор (у которого и до этого обязанностей была сотня) и за 30 — 40 км приедет, чтобы разбудить горе–родителя и доставить куда следует. А он дня не отработает — и исчезает. Работодатели, которым нужно производственный процесс контролировать, вместо этого контролируют своих «декретчиков».
— Тазики тяжелые, зарплата маленькая — работать не буду! — заявила на координационном совете 19–летняя мамаша двоих детей, которая сама воспитывалась в детском доме и малышей отдала на гособеспечение. Нет, она не бедствует и выглядит очень даже ухоженно. Только дома не ночует.
— Где вы были два месяца?
— Это мое личное дело.
Судьбы рушатся по разным причинам. Но если лет 10 — 15 назад родительских прав лишали в большинстве случаев мам после 30 лет, то сегодня молодых — почти в два раза больше (каждый год 400 мам до 25 лет теряют права на детей). И причина не в том, что у них материнский инстинкт атрофировался. А в том, что за последние 20 лет число женщин, больных хроническим алкоголизмом, выросло с 4 до 33 тысяч. Каждый седьмой преступник в стране — женщина. А ведь более 60 процентов из них имеют детей...
Работодатели в один голос кричат: «Мы готовы ежемесячно платить за их детей, только уберите их с производства. Они разлагают весь коллектив!» Деньги, которые должны выплачивать родители, по сути, небольшие — в среднем 260 тысяч рублей в зависимости от возраста и пола ребенка. Головной боли от нерадивых работников гораздо больше.
— В моральном плане здесь что–то не так, — сетует директор Речицкого метизного завода Адам Вашков. — Дело ведь не в прагматизме. Убытки мы не терпим из–за них. Но что получается? Людей, которые любят выпить, на производстве много. Но «декретчик» на особом положении. Он подговорил другого работника, вместе выпили. В итоге того, кто по контракту, уволили, а обязанного оставили. И он вольно чувствует себя. Ничем на него не повлиять. Спрашиваю: «Почему не ходишь на работу?» Он мне: «Понимаешь, Семеныч, вот я утром встал, голова болит». Другой не пойдет, потому что ему огород сажать надо или у него сезон грибной–ягодный. Извини, мол, у меня все забирают, а есть–то хочется.
Николай Дубень, директор совхоза «Речицкий», филиала РМЗ, уже смирился с тем, что его обязанные после зарплаты на работу не выходят. И не важно, сколько получают — 300 тысяч рублей или 30 тысяч. За что выпить, они всегда найдут.
— Мы закрепляем каждого обязанного за специалистом, за бригадиром, — говорит Николай Владимирович. — Они потом бегают по деревне, ищут их, на следующий день те еще лучше прячутся. Это бесполезно — два–три дня своих они должны отпить. А скольких мы кодировали! Звонили, договаривались, везли в город — толку ноль. 2 — 3 месяца, от силы год держались, а потом с удвоенной силой начинали пить.
С ними, как с прокаженными. Доходит до абсурда. «Куда же вы этих пьяниц на ферму–то устраиваете, там же живые существа!» — возмущается кто–нибудь из чиновников. «А куда?» — «Пусть в банк идут — уборщицами».
— За каждого нужно ежемесячно отчитываться: почему они с такой зарплатой не могут выплатить оговоренную сумму? Почему процент возмещения низкий? — рассказывает Николай Дубень. — И что я могу ответить? У некоторых — трое–четверо детей. И долг — 10 миллионов. У них зарплата должна быть не ниже миллиона. Я им одну из лучших должностей должен предоставить — чуть ли не главным специалистом хозяйства, чтобы они могли платить по счетам. У нас не хватает доярок, механизаторов, животноводов. Пожалуйста — хоть в две смены трудитесь. Но им это не надо! Они живут одним днем.
И вот статистика одного предприятия: из 8 обязанных двое работают, двоих посадили за уклонение, один исчез, двое пьют через день, один выплатил долг, перешел на контракт, напился и его уволили по статье. Возмещается, таким образом, чуть более половины долга.
Возможно, сажая за неуплату таких родителей, государство платит вдвойне — и за их детей, и за них самих? Ведь сегодня в исправительных колониях реальной возможности зарабатывать нет. Оборудование изношено. И то, что на воле мог бы делать один человек, в колонии делят на 4 — 5 осужденных, чтобы все были заняты делом. Бывает, обязанные даже ухмыляются: «Ну и хорошо, не надо думать, что поесть».
Авгиевы конюшни
А может, поддерживать в первую очередь надо тех, кто еще не лишен родительских прав? Или тех, кто готов усыновить или взять на воспитание чужого малыша? А не тех, кто уже 10 — 15 лет не общается со своим ребенком. Сейчас на них тратятся безумные силы. Что с них взять? Квартиру сдавать в счет долгов? Это возможно только в столице или в областных центрах. И то желательно сперва до стен все выжечь и сделать ремонт. Скажем, в Заводском районе Минска только 6 квартир обязанных сдали. Еще на 2 документы в суде. А самих обязанных в районе — 400.
— Не все же собственники жилья. Либо есть еще старшие дети, которые тоже прописаны, — говорит Наталья Павлова. — Но самое интересное, что, когда начинаем готовить документы в суд, тут же у должников находится и два, и три миллиона, чтобы заплатить по счетам.
Что изменилось с введением декрета? Стали меньше пить? Их испугала оплата? Нет. Они как пили, так и пьют, как жили в долгах, так и живут.
— Мы сейчас разгребаем авгиевы конюшни, — считает начальник отдела социально–педагогической работы и охраны детства Министерства образования Галина Руденкова. — Пытаемся вернуть к нормальной жизни тех, кто был лишен родительских прав 10 — 15 лет назад. Для них не ребенок, а водка стала смыслом жизни. Гораздо важнее обратить внимание на молодые семьи, в которых неблагополучие только намечается. И чем раньше мы будем выявлять такие, тем больше шансов их спасти. Сейчас декрет дал нам право отбирать детей на срок до 6 месяцев, не доводя ситуацию до суда. И такая шокотерапия в 60 процентах случаев действует отрезвляюще. В прошлом году 3,8 тысячи детей изъяли из семьи и 2,4 тысячи в течение полугода вернули. В итоге количество родителей, которых лишили прав на детей, резко уменьшилось. А если бы мы действовали, как прежде, то через год–два эти дети пришли бы к нам через суд в статусе социальных сирот.
Увы, в 4 случаях из 10 не помогает и шокотерапия. Не редкость, когда детей приходится изымать из семьи повторно.
— За полтора года мы вернули в биологическую семью 77 детей из 173. И 20 ребят поступили снова, — говорит директор социально–педагогического центра Заводского района Марина Юсупова. — Никакие уговоры, кодирования, запреты — ничего не поможет, если человек сам для себя не решит, что ему нужна помощь. Бывает, что не вернуть ребенка просто не за что: мама трудоустроилась, пролечилась, сделала ремонт. Может, вечером она напилась, а утром встала и пошла на работу. Но ведь один участковый не может контролировать всех круглосуточно!
Конечно, нельзя ждать мгновенного результата. Проблема назревала годами. После развала Советского Союза люди потеряли уверенность в завтрашнем дне, рухнула стабильность, потекли реки спиртного. Многие теряли работу, не справлялись с трудностями, запивали. У них забирали детей, они рожали новых. Когда мы озадачились этими семьями, уже выросли целые поколения, воспитанные в детских домах. Всемирная организация здравоохранения считает: когда в стране на человека приходится более 8 л алкоголя в год, начинается угасание нации. Например, в Турции, в Китае этот показатель едва достигает 5 л. В Беларуси еще в 1990 году было 5,7 л, в 1995 — 6,7, а сегодня — 12,5 л на каждого (считая младенцев и стариков). И это только официальная статистика!
— Одним закручиванием гаек мы ничего не решим, — уверен Андрей Солодовников. — Все наши усилия будут тщетны, пока не сократим торговлю спиртным, не поднимем цены на алкоголь, не запретим продажу в ночное время. Пару лет назад мы добились того, что исчезли практически все «ночники» (ночью магазинам невыгодно работать без водки). Но как только ослабили контроль, они стали расти как грибы после дождя. Например, в Могилевской области с 2006 до 2009 года не было ни одного ночного магазина, сегодня их уже 67. В Брестской области два года назад было 5 торговых точек с ночным режимом работы, нынче — 42! И каждая продает спиртное. Я не говорю, что нужно ввести «сухой закон». Но доступность нужно ограничивать!
— Пока я вижу такой результат декрета: больше стало образовываться приемных семей, — замечает Марина Юсупова. — Этой проблеме стали уделять много внимания. Больше говорить. На предприятиях, в медучреждениях, в жилищно–коммунальных службах, по телевидению — тема у всех на слуху. Алкоголики теперь не просто алкоголики, а алкоголики, у которых есть дети. И этим детям нужна помощь.
Все, что касается интересов ребенка, — дело государственной важности. А какие у него интересы? Он хочет быть с мамой и жить дома, даже если там он голодал, даже если с ним были жестоки. Раньше был один механизм: отобрать — и точка. Сейчас — наказать, призвать к ответу. Но любой психолог скажет: в наказании важно вовремя остановиться. Чтобы ни у кого не оставалось чувства безысходности: ни у тех, кто наказывает, и ни у тех, кого наказывают.
