Война напоминает о себе по–разному. Пашет трактор поле — и вдруг его плуги выворачивают кусок металла. Строят дом, копают котлован, ковш экскаватора зависает над ямой — а там изъеденный ржавчиной, от этого еще более страшный, большой снаряд. Казалось бы, прошло семьдесят лет, а земля не дает людям забыть о том, что было... Война напоминает о себе.
Мой давний приятель, перебирая отцовские бумаги, нашел рукопись книги. Просмотрел, принес мне и начал рассказывать об отце. Достал из сумки две фотографии: «Вот, смотри, я же похож на него, да? Вот он в центре, слева казах, справа украинец... Он называл их фамилии, но я не запомнил, а мог записать...» Рукопись как рукопись. Набрана на печатной машинке, страницы пронумерованы, прошиты, несколько раз нумерация менялась. Бумага пожелтела, края обтрепались. На многих страницах исправления карандашом и авторучкой, имеются вклейки с рукописным текстом. Обычная рукопись. Но есть одно обстоятельство. На последней странице стоит дата — 1972 год. Давно уже нет на свете ее автора — капитана Шишова Григория Денисовича, военного летчика, штурмана эскадрильи. Может, и действительно — рукописи не горят...
Мне выпало счастье остаться в живых, и я должен рассказать о том ужасном и трудном времени войны, о жестокости и беспощадности тех дней, в которых пришлось жить. Мы тогда не знали, кто из нас доживет до светлого дня победы, но мы твердо знали — Родина будет жить. Без этой веры мы не смогли бы выстоять и одержать победу.
В своем рассказе я хочу описать лишь только то, что видели и пережили я сам и мои товарищи...
Перед грозой
Накануне войны наш полк находился в городе Кировограде. В начале июня он перелетел, вернее, переехал в летние лагеря, на полевой аэродром, западнее города, в палаточный городок, который расположился в хвойном лесу. Неподалеку раскинулось широкое поле, это и был наш аэродром. Самолетов тогда у нас было очень мало, да и те устаревшего типа.
Чем мы тогда занимались? Расположившись поэскадрильно, с первых дней приступили к занятиям: изучали новые типы самолетов, которые в недалеком будущем должны были получить... Изучалась также штурмовая подготовка, летно–технические данные, вооружение, материальная часть, огневая мощь новых самолетов. Чтобы сразу, как только они прибудут, быстрее их освоить, отработать технику пилотирования, чтобы в скором будущем не тратить время на освоение. Учились летать в сложных метеорологических условиях и ночью, отрабатывали тактику взаимодействия с наземными войсками и средствами наведения самолетов на цель... В общем, городок жил своей обычной напряженной жизнью, рано поднимались и поздно ложились. Много личного состава ушло в отпуска.
Хорошо помнится июньская суббота — начало войны. Ночь была теплая, душная, как перед грозой. Никто не знал и не предполагал, что случится всего через несколько часов. Я тогда ночевал в городе. Проснулся, когда взрывной волной вышибло оконную раму. В ужасе, со сна, я не знал, что делать, по телу как бы мурашки побежали, как ни старался, а понять, что происходит, не мог. Оделся кое–как, а ноги не слушаются, подкашиваются... Простился с семьей, схватил в охапку летную одежду и со всех ног побежал за соседом, с которым стали соображать, как бы побыстрее добраться до палаточного городка. Не хотелось верить, что это — война!
Добрались до палаток, но там, кроме часовых и работников столовой, никого не застали. Все находились в прилегающем к аэродрому небольшом лесу. После бомбежки вражеской авиации наш аэродром был выведен из строя вместе с самолетами. Чернело воронками летное поле, на краю догорали наши самолеты. По голубому небу над нами пролетел немецкий разведчик, словно что–то выискивая, вынюхивая... На нашем аэродроме средств ПВО совершенно не было.
В это утро почти никто не поднялся в дымное небо войны. Мы почти все оказались «безлошадными»... Потом несколько «мессершмиттов» расстреливали и сжигали оставшиеся самолеты. Летчики, которые пытались взлететь, были сбиты, они сгорели вместе с машинами. К штабу привезли убитых и раненых. Доставили и раненого моториста, первым бросившегося спасать раненого летчика, который не смог выбраться из кабины горевшего самолета... Врач сделал укол, но надежды на спасение уже не было. На несколько минут парень пришел в сознание и только успел сказать стоявшему рядом политруку: «Возьми мой комсомольский билет и напиши моей маме». Он показал глазами на карман, руками он уже не шевелил. Достали из окровавленной гимнастерки билет вместе с письмами матери. Тут моторист замолчал как бы удовлетворенно, что его просьба будет выполнена. Изо рта потекла кровь, тело напряглось, вытянулось, а затем обмякло, только перебитые ноги еще дрожали, еще жил в нем какой–то нерв. Моторист успокоился и умер.
На ярко освещенной траве лежало его безжизненное тело. На его лице, еще ни разу не бритом, в юношеском пушке, замерло выражение смятения и страха. На правой щеке красовалась приметная родинка, которую наверняка не один раз целовала мать, проча сыну долгую жизнь. Она и сейчас где–то там продолжает думать о нем, желает ему быть счастливым и невредимым. Но его счастье кончилось.
Один из стоящих рядом летчиков прошептал как упрек: «Неужели этого не могли предвидеть наши? Если бы я знал, что будет война, я не вылезал бы из самолета день и ночь, глаз бы не смыкал...» Это сказал старший лейтенант, фамилию его я не запомнил.
В полдень, когда немного улеглась суматоха, у штаба уже стояла машина, ожидая для эвакуации в тыл наших детей и женщин. Здесь же, на месте, выписывались для них аттестаты. Все делалось так быстро, что через час началась погрузка. Женщины и дети не хотели отрываться от своих мужей и отцов, не хотели ехать. Мужчины как могли утешали плачущих жен, шмыгающих носами детей. Машина дала сигнал на погрузку, все засуетились, некоторые женщины заголосили, но не все. Детей укутывали в одеяла, усаживали. На аэродроме стоял плач. У женщин почти всегда есть предчувствие беды. Они очень хотели продлить последние минуты расставания. Может, на самом деле последние.
Машина в сопровождении старшего техника тронулась. Мужчины некоторое время шли рядом, успокаивали детей, просили не волноваться, не горевать, беречь себя...
У штаба стало тихо. Каждый думал о своем, не зная, с чего начать, за что взяться в первую очередь. Хочу заскочить вперед и сообщить, что, когда мы уже находились в городе Кировобаде, стало известно, что состав, в котором ехали наши женщины с детьми, трижды бомбили вражеские самолеты. Из двадцати одной женщины в живых осталось только восемь.
Грузовик скрылся за поворотом. Начальник штаба, он же и секретарь партийной организации, вместе с полковым комиссаром собрали весь оставшийся личный состав. Первым выступил парторг. Он сказал, что внезапное нападение фашистской Германии на нас создало особую опасность. Что времени на обдумывание у нас нет. Если мы не смогли сохранить технику и самолеты, то надо сохранить личный состав полка, чтобы потом собраться с силами и сделать то, что мы не смогли сделать в первый день войны! Нам необходимо разбиться на группы и без паники отступить в указанное предписанием место. Вот такой мы получили приказ. Уходить на восток. А разве мог быть другой приказ?
Вскоре, закинув за плечи тяжелые рюкзаки, наша группа тронулась в путь. Предстояла дальняя и суровая дорога, трудные бои, но мы об этом ничего не знали. Этот день, 22 июня 1941 года, провел незримую черту через жизнь каждого нашего человека. Впереди стояла только война.
ladzimir@tut.by
Советская Белоруссия № 93 (24723). Среда, 20 мая 2015
