Зять Федоре Захаровне, по ее мнению, попался никудышный. После свадьбы ее дочь Любаша каждый выходной приезжала из столицы к старикам. А этот явился не запылился раза два-три и – ни ногой. Федора с Алексеем были в том возрасте, когда помощь молодых в деревне ох как нужна: дров наколоть, сенца для Милки запасти, бульбу выкопать…
Любаша точила супруга денно и нощно: «Витя, стыдно перед родителями, сметану передают, огороднину, мясо. Тяжело им. Ты – здоровый, поехали, пособишь старикам, хватит тебе с дружками выходные в пивных да на рыбалке проматывать».
— Ты меня огорчаешь, Люба. Я – как счастье, прихожу редко. И не копайся ты в моей городской душе, а то она останется неглиже.
— Ой, беда-огорчение, — вздыхала Любаша и в который уже раз со слезами обиды на глазах собиралась в дорогу.
Но однажды Витек, у которого в загашнике разразился финансовый кризис, решительно заявил: «В ближайшие выходные едем к маме и папе. Действительно, виноват я перед ними».
У Любаши от радости, как в той басне, «в зобу дыханье сперло».
Теща не знала, куда поудобней усадить дорогого гостя. На столе появились гречневые блины и сметана, драники со шкварками, тушеная бульба со свининой, словом, лучшие домашние разносолы. Тесть Алексей покручивал ус и ощупывал взором доброго молодца, прикидывая, как бы этого крепыша с тракторного завода заполучить на сенокос, а потом, даст бог, они разберут обветшалый сарайчик, где ютилась кормилица Милка, и возведут для нее новый терем-теремок.
Зять, выходец из западных районов Беларуси, степенно сидел за столом, выпивал КВН («коньяк, выгнанный ночью» и заранее прикупленный Федорой у знакомых в соседнем Стародорожском районе), величал тещу и тестя на «вы», слушал внимательно и отмечал про себя важные детали…
Тесть начал издалека. Красочно обрисовал местные пейзажи, воспел речку-невеличку и особое внимание уделил лугу травостойному, который хоть и находится в цвету, но именно теперь надо бы его…
— Ах, папа, хорошо, душевно вы говорите, заслушаться можно, — перебил его взволнованный Витек. – Продолжайте, продолжайте…
— Так вот я и думаю, сынок, — вдохновился тесть, — надо бы нам с тобой его завтра утречком скосить. Милка будет в крайнем удовольствии.
Витек как-то сразу погрустнел и строго заметил, отводя в сторону очи:
— Папа, вам надо срочно завязывать с этой выпивкой. Как только отхлебнете из кружки, так несете абы-что.
— Да что ж я такого сказал? – взопрел Алексей.
— Ну да, сперва этот полуторагектарный лужок предложили выкосить, потом кубов пятнадцать дров наколоть, потом этот терем для Милки… Прямо каким-то александрийским стихом изъясняться стали. Преподносите такие свежие новости, которые были известны еще древним грекам.
Тесть, уловив перемену в настроении зятя, решил временно отступить, пробормотав:
— Извини, сынок, это я сам с собой разговариваю. Люблю, знаешь ли, с умным человеком покалякать.
Решив устроить перекур, мужчины вышли на крыльцо, потом в огород, где на краю, возле изгороди, томился прошлогодний, потемневший от дождей и ветров стожок сена. Витьку стало подозрительно, что несколько его охапок как-то очень уж бесхозно валяются возле грядок. Они машинально руками сгребли сенцо, чтобы забросить под навес. На месте охапок открылась свежевскопанная земля. Алексей с досады на жену-ротозейку пнул сапогом комок земли и почувствовал тупое сопротивление.
Аккуратно раскопав местинку, тесть и зять обнаружили целых два трехлитровых стеклянных глечика самогона, плотно закрытых пластмассовыми засасывающими крышками.
Вернувшись в хату, Алексей и Витек вдруг заговорили о том, что луг убрать можно и косилкой, стоит только заплатить колхозу сущие копейки, а ветхий хлев до осени надо привести в порядок, иначе зимой Милке хана. Решили, что со следующей недели и начнут.
Витек объявил супруге, что ради такого святого дела исхлопотал у начальства отпуск на неделю, отправится в деревню к ее старикам на новостройку, а она, самое дорогое, что у него есть, пусть здесь в столице чувствует себя спокойно.
Теща расцвела, как майская роза, глядя на заботливых мужа и зятя. Она шла на ферму, а они с ломиками и топорами тянулись к сарайчику. Смущало Федору Захаровну одно: когда она возвращалась домой с фермы, ее мужички не вязали лыка. А зять, что с него взять, вечерами превращался в Оле-Лукойе, внося в сознание тещи какие-то диковинные новости об экстрасенсах, пришельцах, колдунах, чудотворцах…
— Брешут твои газеты, — решительно возражала Федора. – У нас сторож Митька Чащин с перепою быка с медведем спутал и сам от страха «медвежьей болезнью» захворал.
— Нет, мама, вы не понимаете, в газетах правду пишут. Знахарь Алан Чумак, к примеру, на сеансе в Польше внутренней энергией превращал воду в спиртное, а спиртное – в воду. И еще говорил, что если, скажем, горелку долго держать в земле, она тоже становится водой.
Алексей поддакивал, покачивая хмельной головой:
— Точно, Федора. Я сам про то читал.
Выпивохи уже давно отлили в свое удовольствие в бутылки самогон и спрятали их в стожке. Но долили глечики колодезной водой.
Федора всполошилась, вспомнив о своем неприкосновенном запасе. Ночью проверила: вода, чистая вода...
Утром выставила на обозрение одну банку и наконец с болью и грустью в сердце согласилась: «Невежа я, невежа. Правильно в газетах пишут».
