"Надеяться на других тут никак не приходится..."

Кто-то когда-то сказал: "Рукописи не горят". И впрямь - эта вот не сгорела, сохранилась! Лежала себе тихонечко средь других рукописей, писем в домашнем архиве 37 лет, пока наконец сызнова не попала в руки. Да еще в придачу к ней - два снимка тогдашнего фотокорреспондента "Правды" Евгения Халдея...

Десять страничек. На первой вверху справа - подпись: "М.Исаковский", слева - наискосок - пометка "Отрывок из беседы" и дата 9.V.963.

Размашистый почерк. Правки, по которым можно проследить за развитием пульсировавшей мысли российского песняра.

И еще одна страничка - обращение к редакции: "Прошу (после того, как минует надобность) вернуть мне эту рукопись. Можно почтой по адресу: Москва, К-50, ул. Горького, 19, кв. 78".

Я просмотрел подшивку "Советской Белоруссии" за май 1963 года - публикации не обнаружил. Почему не опубликовали, почему не вернули рукопись - мои предшественники по работе в газете уже не помнят.

Просмотрел собрание сочинений Михаила Васильевича - этой беседы среди многочисленных обращений к молодым поэтам также не обнаружил. Значит, будем считать, данная публикация - первая. Думается, советы песняра молодой поэтической поросли и сегодня будут небесполезны...

Прочитать рукопись вместе со мной я попросил Геннадия Буравкина, ныне уже маститого белорусского поэта, запечатленного на снимке 37-летней давности со своим таким же юным другом Рыгором Бородулиным (сейчас уже народным поэтом Беларуси) в гостях у Исаковского

: - Геннадий Николаевич, окунись в молодость, повспоминай...

"...Безусловно, это очень важно, чтобы старшие наши писатели - опытные мастера литературы - всемерно помогали молодым, чтобы они внимательно и заботливо следили за их творческим ростом.

Я помню, например, какое большое значение имела для меня "Рецензия" (так он назвал свою статью) А.М.Горького, написанная по поводу первой моей книжки "Провода в соломе". То обстоятельство, что Алексей Максимович заприметил меня, хотя он жил тогда вдали от Родины - в Италии, что положительно отозвался о моих стихах, придало мне силы, укрепило мою уверенность в том, что я нахожусь на правильном пути.

И я думаю, что во всей нашей работе с молодыми писателями мы, безусловно, должны продолжать и развивать горьковские традиции. Это несомненно.

Но в то же время я хочу подчеркнуть и следующее: главное и основное все же зависит от самих молодых литераторов. В самом деле, старший товарищ может указать молодому писателю на его ошибки, высказать какие-то свои пожелания, какие-то свои соображения, дать какой-то совет. Но никто со стороны не может дать готовых рецептов - как в каждом отдельном случае должен поступать молодой писатель, о чем он должен писать и как писать и т.п.

Мне как-то уже приходилось говорить, что каждое по-настоящему хорошее стихотворение - это как бы некое изобретение, некое открытие. Ну, скажем, не было таких великолепных стихотворений, как стихотворения Некрасова "Железная дорога" и "Несжатая полоса". И вряд ли кто-либо мог подсказать Некрасову, что, мол, нужно написать стихи на такую-то тему, написать так-то и так-то, такими-то словами. Все - от начала до конца - поэт мог найти, увидеть, прочувствовать, открыть только сам. И он сделал это.

И каждый наш молодой поэт также сам должен решать, каким путем ему пойти, что и как ему делать. Образно выражаясь, молодой поэт как бы с высокой горы должен осмотреть все вокруг, все увидеть и выбрать то, что ему наиболее близко и дорого, к чему больше лежит его талант, на что он более всего способен.

И решать это он должен, руководствуясь интересами народа, интересами служения ему, а не какими-либо побочными соображениями.

Я говорю об этом потому, что многие товарищи наивно думают, что все зависит лишь от советов того или иного опытного писателя, что стоит лишь выполнять эти советы - и все будет в порядке.

Это, конечно, не так. Поэтическое творчество потому и называется творчеством, что поэт все время должен творить, т.е. создавать заново вещи, которых до него не было, должен все время "изобретать", "открывать" их. А как это сделать, что называется, практически - это видно и понятно лишь ему самому. Надеяться на других тут никак не приходится.

И вам, товарищи белоруссы, я бы хотел сказать еще одно. Есть у вас хорошие учителя - это ваши классики Янка Купала и Якуб Колас. Как хорошо они знали и чувствовали свою родную Беларусь, свой родной народ - его жизнь, его дела и думы, его культуру. И так тесно они были связаны с этим народом, что можно лишь по-хорошему позавидовать им. В своем творчестве они продолжали лучшие традиции таких замечательных художников слова, как великие Т.Г.Шевченко, Н.А.Некрасов.

И мне кажется, что вам можно многому поучиться у Янки Купалы и Якуба Коласа и по-своему, уже на новой основе, на новом материале жизни продолжить их".

Прочитал Геннадий Николаевич рукопись и вроде бы как застыл над ней. Что-то всколыхнуло душу? Возвращение в юность? Начал тихо перебирать не тронутые, как ни странно, тленом лет листки, раскладывая их пасьянсом.

Я не торопил его с воспоминаниями.

- "Товарищи белоруссы"... Еще по старинке, с двумя "с" писал, - в раздумчивости заговорил наконец Буравкин. - И хороший совет дал нам, молодым поэтам: "Надеяться на других тут никак не приходится..." Прекрасные, счастливые дни...

- Геннадий Николаевич, как я догадываюсь, это были дни, когда в Москве проходило четвертое Всесоюзное совещание молодых писателей?

- Да, да, прекрасные, счастливые! Ну разве не счастье, когда вот так, в одночасье, соберется и хорошая, талантливая компания белорусов. Ну посмотри на фотографию - Рыгор Бородулин, Михась Стрельцов, Анатолий Гречаников, Микола Малявка, Роман Тармола, Иван Шальманов и еще... Сидоренко, кажется, его фамилия, жил на Украине, а писал по-белорусски, приехал с украинцами - практически все время был с нами. И еще одна прекрасная компания - Борис Олейник с Украины, Юстинас Марцинкявичюс из Литвы, Григорий Виеру из Молдавии... Поколение шестидесятников, которое уже успело как-то заявить о себе... Время взлета Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной... По прошествии уже многих лет понимаешь, что потом таких взлетов вот так, в одночасье, такими "пачками", если можно так сказать, практически не было. Ну, может, у нас еще был один выброс талантов - это когда в поэзию пришли Женя Янищиц, Алесь Рязанов, Рая Боровикова, чуть позже - Володя Некляев...

Для многих из нас это был... как бы тебе сказать... не только первый серьезный, профессиональный приезд в среду свою писательскую - поэтическую, прозаическую, но и приезд в Москву, в столицу! Нам же была подарена возможность попасть в те центры культурной Москвы, в которые не так-то просто было в те времена пробиться, - в музеи, театры... А встреча с Юрием Алексеевичем Гагариным - жемчужина! Он пришел к нам, говорил с нами... И вообще - общение с лицами, с которыми мы встречались до этого только на фотографиях, на обложках книг: Константин Федин, поэты Николай Рыленков, Алексей Сурков, драматург Анатолий Софронов, критик Валерий Друзин...

На семинаре была чисто профессиональная работа - разбирали наши стихи, спорили, иногда до хрипоты, кого-то хвалили, кого-то критиковали... И вот однажды пришел Евгений Мозольков - был такой критик, переводчик... Да ты же знавал его!

- Председатель комиссии СП СССР по белорусской литературе.

- Он действительно хорошо знал нашу литературу, Сталинскую премию получил за монографию о творчестве Янки Купалы. Знал Аркадия Кулешова, Петруся Бровку. Да и нас, молодых, знал...

Так вот однажды он пришел к нам и говорит: "Хочу предложить незапланированную программой семинара встречу - с Михаилом Васильевичем Исаковским. Как вы на это смотрите?" Мы переглянулись: ну как же! Исаковский - это ж эпоха в нашей песне советской, в жизни советской.

"Поскольку он себя плохо чувствует, - говорит Мозольков, - со зрением у него дела неважнецкие, еще какие-то хворости, то давайте мы пойдем к нему домой. Я с ним договорился, он всех вас, белорусов, приглашает. Это на улице Горького. Посидим, поговорим. Он что-то расскажет, посоветует..."

А у него ведь к тому времени вышла книжка "О поэтическом мастерстве", которую мы, конечно, все читали, как говорится, пособие для начинающих стихоплетов...

Ну, пошли к Исаковскому. С Мозольковым был еще Григорий Куренев, московский поэт, вот он на этой фотографии с нами... Куренев много и хорошо переводил белорусскую поэзию - и Петруся Бровку, и Пимена Панченко, и нас, помоложе: Гришу Бородулина, меня... Ну, меня он целую книжку перевел...

- Геннадь, в качестве реплики: благодаря переводам на русский ваши стихи выходили на многотысячного, многомиллионного читателя во всех республиках Союза. А сейчас у себя дома на родном языке книга стихов, дай Бог, тысячным тиражом выйдет. Но это так, реплика кстати. Продолжай...

- Вот пришли... После наших университетских интернатов, институтских - Роман Тармола педагогический окончил, Толя Гречаников - инженеров железнодорожного транспорта... Так вот - после интернатских "апартаментов" нас поразила эта московская крупногабаритная квартира. Правда, как мне помнится, просторная комната, куда нас пригласил Исаковский, была какая-то мрачноватая, может, света в ней не хватало... Видимо, это был кабинет мэтра.

Сели мы. Михаил Васильевич выставил... бутылку коньяка. Был тот коньяк не нашенский, заморский, вроде бы французский. Для нас тогда это было в диковинку: ну как же - из Европы!.. Ну, поскольку нас было много, а бутылка все-таки не столь уж велика... Распробовать коньяк не распробовали, но... причастились.

Разговор пошел, естественно, о поэзии. Вспомнить что-то конкретное я сейчас, понятно, уже не смогу: столько лет прошло. Мы, конечно же, были больше слушателями, чем собеседниками. А вот запомнилось - после этих разговоров Михаил Васильевич вдруг вышел в соседнюю комнату и принес оттуда что-то вроде альбома и стал читать оттуда всякие эпиграммы, шутливые, кое-где с подковырками, послания друзьям. Конечно, из ненапечатанных. Были там и довольно фривольные записи, вроде жену у кого-то отбил... Мы были удивлены: как так - мэтр и опускается с нами до такого бытового разговора.

Но это все как-то сблизило.

А потом он попросил нас почитать ему свои стихи. Языкового барьера не было, белорусский язык он, смолянин, знал, переводил Кулешова, Купалу, Коласа... Ну, не очень-то мы бросились на такое дело, потому что сами себя еще не очень ценили, побаивались, лучше пусть думают про нас лучше, чем станет хуже, когда вдруг что-то не приглянется...

Но Гриша Бородулин осмелился. В то время он больше писал с улыбкой, веселые стихи, и это как-то здорово вливалось в нашу непринужденную, прямо-таки семейную атмосферу.

И еще мне запомнилось: то ли сам мэтр вывел на этот разговор, то ли Мозольков... О творчестве Исаковского - что близко, что дорого. Ну, мы стали вспоминать: "И полный стакан социального зла я выпил с единого маху". И прочие. Но все это на шутливой, веселой ноте.

Конечно, пришло на память его хрестоматийное, у всех на слуху, знаменитое по тем временам "Слово к товарищу Сталину": "Оно пришло, не ожидая зова... сердца моего". Помнишь? "Спасибо вам, что в годы испытаний вы помогли нам устоять в борьбе. Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе". Но мы его не напомнили. Ему и себе не напомнили. Хотя это было здорово по честности выражения чувств того времени - сорок пятого, победного года.

И снова всех выручил Гриша Бородулин: "А вот есть стихотворение ваше, которое я очень люблю, оно мне близко и дорого". И стал читать: "Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, кому нести печаль свою?.." Стихотворение, которое тогда еще не входило, как говорится, в заметную обойму. Исаковский расчувствовался, стал искать, чего бы еще нам по капельке налить... Очень, очень тронуло это его.

- Ты говоришь, тронуло... Это боль его была! Боль неутихающая...

Написанное в год Победы, в сорок пятом, оно выбрасывалось из всех его сборников. Пожалуй, самое лучшее из лучших его творений, избранное из избранных не входило даже в "Избранное" Исаковского. И это в то время, когда стих - уже песню! - пела вся страна как тихий стон на остывшем пепелище, распространяли в списках... Вы встречались с поэтом в шестьдесят третьем, а в шестьдесят девятом снова вылетела эта песня - с нотами - из одного журнала. Вот шел я на встречу с тобой и как будто предчувствовал, что зайдет разговор об этом стихотворении, и заглянул в книжонку известного тебе тогдашнего придворного литературного критика Анатолия Тарасенкова. Послушай его перлы - выписал несколько: "Песня в отличие от большинства его произведений не получила широкого признания"; "Правдиво изобразив частный случай, поэт не создал типический образ"; "Пессимистическая тональность песни вошла в известное противоречие с направлением творческого развития М.Исаковского в целом"; "Это творческая ошибка...". Я представляю, с каким чувством в то время Михаил Васильевич читал эту галиматью. А вы при встрече именно с этого и начали читать его стихи... Прости, Геннадий Николаевич, что перебил твой рассказ. Не сдержался...

- Весьма к месту твое слово.

Буравкин помолчал, словно еще что-то припоминая.

- Прошло время, можно спорить о месте Исаковского - в первом ряду, во втором ряду... Но то, что это истинно русский поэт, поэт большого, глубинного таланта, - безусловно! Песни его, что бы и как бы о них ни говорили, живут десятилетия. И с каждым новым годом они опять и опять приходят к нам вроде как обновленные. Простыми и ясными своими словами, которым помогает еще и музыка, поэт высказал то, что у русского человека, у славянина живет в душе так глубоко, что вот проходит время - и всплывают... Никакие модные словечки, модные мелодии, ритмы не могут выбить их из нашей души. Все равно всплывают!

У меня после той встречи с ним осталось впечатление, как о таком очень добром, в старом понимании - интеллигентном русском сельском учителе. Близком друге Твардовского... Мы встречались с ним - он еще не был Героем Социалистического Труда...

- Этим высоким званием он был отмечен в семидесятом, за три года до своей кончины... Мудро, по-моему, заметил однажды Эйзенштейн: "В распределении орденов и квартир не бывает справедливости".

- Тогда были перемены в общественном сознании, настроениях, литературных пристрастиях. Он был не на виду, потому и наша встреча была ему дорога. Нам-то особенно... Встреча с Исаковским в том памятном году - это действительно подарок судьбы.

- Ты вспомнил Твардовского. Давай завершим нашу беседу восемью строками его незавершенного стиха об Исаковском, начертанными на блокнотном листочке 24 января 1946 года. Проникновенные строки...

Нет, мы многих счастливее

В нашем сборном ряду,

Пусть иные ретивее,

Громче дуют в дуду.

Слава - штука лукавая,

Нам не нужно ничьей.

Бог с ней - с бедною славою

Рифмачей-кумачей,

Усачей-лимузинщиков,

Потребительских душ,

Патриотов-алтынщиков

И новейших кликуш.