Прощания и возвращения на родину автора знаменитого полонеза
Мифы сопровождали Михала Клеофаса Огиньского, человека решительного, целеустремленного и одновременно сентиментального, еще при жизни. На одном сборнике его музыкальных произведений, изданном за границей, автор был изображен с пистолетом в руке, приставленным к виску: мол, безнадежно влюбившись в аристократку, он написал полонез «Прощание с Родиной» и покончил с собой. В другом сборнике сообщалось, что он погиб, переплывая Ла–Манш. Ходила молва, что ноты того же полонеза были выведены собственной кровью из вскрытой вены на стене царского каземата в ночь перед казнью. К «страшилкам» добавлялись упорные политические слухи, что он, в который раз, запродался — то Наполеону, то Павлу I, то турецкому султану, то идее возрождения Великого Княжества Литовского. Однако жизнь самоубийством он не кончал. Ла–Манш переплывал дважды, но на корабле. В казематах не сидел. А вот идее возрождения ВКЛ действительно «запродавался», но как истинный его патриот.
Рождались мифы и после смерти князя — особенно о том, когда, где и при каких обстоятельствах был написан полонез «Прощание с Родиной». Однако бурная, полная неожиданных поворотов жизнь Михала Клеофаса интереснее всяческих мифов.
Род
На некоторое время у меня возникли сомнения: а имею ли я право публиковать статью об Огиньском под рубрикой «Соотечественники»? Ведь родился он не на белорусской, а на польской земле — в имении Гузово, в семи милях от Варшавы (произошло это 7 октября 1765 года). Но мои колебания развеял сам композитор. В своих «Мемуарах» он утверждал, что принадлежит к «литвинскому роду» — «литвинскому» не в этническом смысле, а в историческом. Его предки жили у восточных границ Могилевщины, были православного вероисповедания и имели типично белорусскую фамилию Глушонки. Огиньскими они стали после того, как король Речи Посполитой подарил им имение Огинты, действительно находящееся на этнически литовской территории.
Княжеский род Огиньских, ведший свое происхождение от самих Рюриковичей, в XVI — XVIII столетиях считался одним из самых богатых и влиятельных в Великом Княжестве Литовском. Из него вышли многие знаменитые люди.
Восхождение
Свою успешную политическую карьеру Михал Клеофас легко начал в 20 лет. Шляхта Трокского уезда в 1784 году почти единогласно избрала его депутатом сейма Речи Посполитой. На его заседании он выступил с блестящей речью по финансовым вопросам, потому его тут же избрали еще и членом финансовой комиссии ВКЛ. На сейме 1788 года он уже отчитывался о деятельности этой комиссии как уполномоченный. А через год его направили в Голландию послом Речи Посполитой. В путешествие молодой дипломат уехал со своей первой женой Изабеллой из Лясоцких.
Через год Михалу Клеофасу доверили секретную миссию в Великобритании. Разыгравшаяся буря приостановила на три дня путь из Кале в Дувр, что потом, очевидно, и явилось основанием для одного из мифов.
В Лондоне Огиньского принимали на самом высоком уровне. Его представили королю Георгу III, королеве Шарлотте и их дочерям. Он присутствовал на заседаниях парламента, встречался с британским премьер–министром Уильямом Питом. Провел с ним успешные переговоры по всегда актуальному вопросу о расширении торговых контактов. Одновременно путешественник знакомился с культурно–историческими достопримечательностями Лондона и окрестностей, брал уроки музыки. Купил новую скрипку, якобы сделанную руками самого Страдивари. Пребывание в Голландии и Англии подробно описано в его четырехтомных мемуарах, изданных сначала, в 1826 — 1827 годах, в оригинале, на французском языке, потом, в 1870 — 1873 годах, в переводе на польский, а теперь подготовленных к изданию жительницей Молодечно Ольгой Романович на белорусском языке. Прежде всего автор считал себя политическим деятелем, музицирование же рассматривал как любительство, поэтому писал о нем вскользь. О первых своих композиторских опытах он упомянул в 1792 году, возвратившись в Варшаву. Один из них, полонез B–dur, считается теперь утерянным, второй же, меланхолический полонез F–dur, известный потом как «Полонез смерти» или «Раздел Польши», сразу принес автору европейскую известность. Осенью 1792 года, сообщает Огиньский в своих «Письмах о музыке», он исполнялся в Петербурге почти на всех балах. Поэтому его автора весьма любезно приняла сама Екатерина II.
Восстание
Восстание 1794 года под руководством Тадеуша Костюшко, тоже «литвина», было направленное против царского самодержавия. Огиньский направляется в Вильно, отказывается от прежнего высокого чина литовского подскарбия и тут же единогласно избирается в повстанческий Временный совет, после чего выступает перед горожанами с пламенной речью, в которой звучат такие слова: «Да здравствует свобода, да здравствует Родина, пусть погибнут предатели!»
На собственные 40 тысяч дукатов, в том числе полученные под залог драгоценностей своей жены, Огиньский вооружает отряд из 480 человек, обучает их и ведет на восток — в соответствии с планом «ворвания на Беларусь», утвержденным руководителем восстания в ВКЛ Якубом Ясинским. Первое боевое крещение состоялось между Ошмянами и Солами. Затем отряд устремился через Воложин и Ивенец к Минску. «Если бы мне удалось беспрепятственно добраться туда, — говорится в «Мемуарах», — я решился бы глубже ворваться на Белую Русь, чтобы там поднять на восстание 12 тысяч крестьян, находящихся во владениях моей семьи, и дать им свободу».
Несмотря на неудачу похода на Минск, Огиньского назначили командиром всех литовско–белорусских повстанческих сил. Во главе их он совершил несколько более успешных походов на север — на Браславщину, к берегам Двины–Даугавы. Как специальный курьер ездил в Варшаву к руководителю всего восстания Тадеушу Костюшко. Их встреча прошла весьма продуктивно и сердечно — недаром потом, уже в Залесье, узнав о смерти «начальника» в Швейцарии, Огиньский приказал установить ему памятный камень с надписью «Теням Костюшки». И этот знак уважения, недавно выявленный в парке около залесского дворца, был первым памятником национальному герою и почетному гражданину нескольких стран.
Силы повстанцев были неравны. Раненый Костюшко попал в плен. За голову Огиньского была установлена большая денежная награда, и он вынужден был вместе с корпусом Домбровского переступить прусскую границу. Несколько позже для повстанцев композитор написал «Мазурку Домбровского», которая со временем стала, свидетельствуют исследователи, национальным (в том числе и нынешним) гимном Польши. Из Италии под чужим французским паспортом Огиньского направили с тайной миссией в Константинополь. Перед отъездом, в Неаполе, он сжег весь свой дорожный архив, в том числе и дневниковые записи.
В Турции тогда роилось множество царских шпионов. И Огиньскому пришлось уходить оттуда через Бухарест, используя свои актерские способности и великолепное знание турецкого и французского языков. Оказавшись в Париже, он встретился с Наполеоном, который любезно с ним разговаривал и с удовольствием выслушал один из его полонезов. Однако желанные слова о помощи французов в восстановлении независимости Речи Посполитой так и не были произнесены... После долгих мытарств Огиньскому пришлось ехать в Бжезины под Варшавой, в имение своего тестя. Но полное примирение с женой не наступило: очевидно, из–за драгоценностей, заложенных ради вооружения повстанцев.
Залесье
Неожиданный выход появился только в 1802 году. Престарелый и бездетный дядя композитора Франтишек Ксаверий Огиньский решил подарить своему широко уже известному племяннику имение Залесье. В третьем томе «Мемуаров» Огиньского мы находим строки, снимающие все сомнения скептиков: оно размещалось «в 14 милях от Вильно по дороге на Минск». Тогда это был Ошмянский уезд Виленской губернии, а теперь — Сморгонский район Гродненской области. Впервые мне удалось обнародовать сей факт в 1959 году в молодечненской областной газете «Чырвоны сцяг». После этой публикации в Залесье устремились корреспонденты из Минска, наплодившие несколько новых мифов.
В 1802 году на балу в Минске состоялась встреча Михала Клеофаса с новым российским императором Александром I. Между ними возникло взаимопонимание, и впоследствии владелец Залесья стал довольно влиятельным сенатором, советником двора.
Хозяйствовала в Залесье уже не Изабелла, а дочь венецианского гондольера Мария Нери. Огиньский познакомился с ней не в Венеции, а в Вильно. Черноволосую итальянку привез туда, обещав жениться, один местный шляхтич, да обманул. И в чужой стране Марии не оставалось ничего другого, как заняться одной из древнейших профессий. Когда ей приглянулся красавец Михал Клеофас, она пошла на хитрость: пригласила его на съемную квартиру, а на полчаса позже назначила встречу, дав заранее ключи, виленскому генерал–губернатору. Увидев знакомое лицо, Огиньский смутился и как настоящий рыцарь дал слово жениться. Мария легко вошла в роль княгини, всегда была душой компаний. Гости собирались в Залесье часто. Считалось хорошим тоном по пути из Западной Европы в Петербург и обратно завернуть в «Северные Афины», как стали называть обновленную княжескую усадьбу.
Как же проходил обыкновенный день Огиньского в Залесье? В «Мемуарах» об этом очень скупо — их автор не концентрировал внимание на своей персоне. Соответствующие материалы мне удалось обнаружить в четырехтомной польской монографии Чеслава Янковского «Ошмянский уезд». Из них видно, что в начале позапрошлого века Залесье являлось оживленным культурным центром. На музыкально–литературные вечера сюда, в оранжерею, съезжалась окрестная элита. На первой скрипке играл в концертах сам хозяин, на второй — испанец Эскундеро, виолончель брал в руки прежний, слонимский учитель Михала Клеофаса Иосиф Козловский. Каждый из гостей находил себе занятие по вкусу.
Наполеон
И все же когда в 1812 году многие земляки Огиньского возлагали надежды на Наполеона, участвовали в его походе на Москву, сам композитор остался верен России, выехал через Минск в Петербург. По дороге он записал в дневнике, что Бонапарту не покорить Россию, ибо он не знает ее «потаенных сил», не учитывает «фатальной любви московского народа к своей родине».
«Предательство» влиятельного на белорусско–литовских землях политика возмутило французского императора, считавшего князя после встреч с ним в Париже, Брюсселе и Венеции своим потенциальным сторонником. В найденных мною в Вильнюсе рукописных воспоминаниях Леонарда Ходзьки, личного секретаря композитора, описан такой довольно курьезный случай. Когда Наполеон, отступая после поражений, вынужден был остановиться на ночь со 2 на 3 декабря в Молодечно, в имении Франтишка Ксаверия Огиньского, он начал упрекать больного старика: мол, истинные местные патриоты воюют на стороне французов, а его племянник спрятался под крыло Александра. На это хозяин возразил: «Вы, чужаки, пришли и теперь уходите, а народ, его славянские родственники останутся. Поэтому мой племянник сделал правильный выбор. И других к тому же наклонял».
Наполеон не смог ничего возразить, только рассерженно хлопнул дверью и ушел в соседнюю комнату, где два часа жег бумаги в камине, а потом прилег поспать на диване. А его секретарь Коленкур тем временем взял кусок угля и начертал на камине: «Наполеон I».
И надо же такому случиться, что ровно через сутки на том же диване отдыхал не кто иной, как Кутузов. А его ординарец, увидев надпись, добавил к ней: «И последний!» И он был прав: хотя во Франции правили и следующие Наполеоны, но на белорусские земли их нога уже не ступала.
Музыка
Само Залесье во время войны пострадало мало, но окрестные деревни сгорели, обнищали. Огиньский, вернувшись, помогал крестьянам чем мог и призывал к милосердию императора. Вскоре жизнь в усадьбе как будто вступила в размеренное русло, но прежнего веселья уже не было, надежды на возрождение ВКЛ угасали и после встречи в 1815 году с упоенным победами Александром I угасли совсем. Все чаще по утрам после поездки в бричке по окрестностям князь уединялся в своем кабинете и сочинял музыку.
Судьбе было угодно, чтобы об Огиньском как композиторе мы судили сегодня преимущественно по одному полонезу «Прощание с Родиной». Но на самом деле им написано несравненно больше. После выхода основательной (519 страниц!) монографии Светлены Немагай поражаешься, сколь многогранно его музыкальное наследие. Всего, по скрупулезным подсчетам исследовательницы, Огиньскому принадлежит около 40 фортепианных пьес, из них — 25 полонезов. Композитор выступил истинным новатором в этом традиционном танцевальном жанре. Ввел чередование двух тем (минорной и мажорной), придал произведениям индивидуальные черты, завершенность. Остальные фортепианные пьесы — это вальсы, мазурки, марши, кадрили, по одному менуэту и галопу. Кроме камерно–инструментальных произведений, в наследие Огиньского входят еще 18 вокальных — романсы, песни (к некоторым из них одновременно писались слова), а также одноактная опера «Зелис и Валькур, или Бонапарт в Каире», где удачно использованы восточные мотивы. К этому еще следует прибавить два музыковедческих трактата.
По определениям Светлены Немагай, творчество Огиньского относится к «аристократическому сентиментализму», предшествовавшему романтизму. Это направление исключало прямое цитирование народных песен и танцев. Правда, некоторые исследователи находят в полонезах Огиньского мотивы белорусских жатвенных песен, российские аналоги. Но «салонное» исполнение было еще в принципе наднационально. Сборники залесского композитора издавались в Петербурге и Берлине, Париже и Вене, Лондоне и Филадельфии, Вильно и Варшаве, Дрездене и Милане, быстро там расходились и принесли их автору поистине всемирную известность, которая со временем по разным причинам померкла.
Прощание
Где, когда и по какому поводу был создан популярный полонез a–moll № 13, именуемый как «Прощание с Родиной»? В белорусских и русских источниках чаще всего встречается утверждение, что написан он в конце XVIII века, после поражения восстания под руководством Тадеуша Костюшко, когда, направляясь в эмиграцию, инсургенты переходили российско–прусскую границу.
Такое мнение обычно подкрепляется ссылками на московскую радиопостановку. Граница. Постоялый двор. Ночь. Сверкают молнии. Гремит гром. Огиньскому не спится: он только что встретил свою первую любовь — придуманную панну Ядвигу, с которой завтра навсегда надо распрощаться. Гусиное перо быстро бегает по бумаге, записывая ноты полонеза... Все красиво, драматично. Но нереально. Эту радиопередачу я слушал почти сразу же после того, как в Вильнюсе впервые прочитал «Мемуары» композитора, и воспринял ее как очередной красивенький миф. Ведь поездка в Пруссию сначала считалась Огиньским кратковременной, нацеленной на то, чтобы склонить берлинские власти помочь повстанцам. Да и ехал посланец с женой Изабеллой. Какая уж тут «первая любовь», какая лихорадочная спешка...
По–настоящему, обдуманно Огиньский прощался с родиной в начале 1820–х годов, еще живя в Залесье, но уже твердо решив навсегда уехать в Италию. И тому были две основательные причины. Первая — общественная. Окончательное разочарование во все более консервативной политике Александра I. Огиньский, как натура гениальная и потому пророческая, чуял, куда идут дела в его любимом Виленском университете, в развитие которого он вкладывал и средства, и эмоции. А шли они к арестам и ссылкам филоматов и филаретов. Чуял, что назревают дворянские волнения в столице. Так с кем ему, сенатору и советнику, предстояло быть, мысленно или реально, — с императором или со студентами–бунтарями, с декабристами? В своих «Наблюдениях за событиями» он пессимистически признал, что в своей стране во всех начинаниях он уже «не предвидел больше возможности быть полезным каким–либо способом».
Вторая причина глубоко личная. Выходит, Мария де Нери, став княгиней, так и не рассталась с прежними привычками, вела себя, как бы мы сегодня сказали, неадекватно. Хозяйки соседних имений не воспринимали ее как аристократку.
Потомки
Хочется верить, что графиня все же сотворила (или повторила чужой) миф. К такой мысли меня склоняет констатация того факта, что дети Михала Клеофаса и Марии унаследовали творческие гены отца, он скучал без них, ожидал их приездов во Флоренцию, как и других земляков, скажем, Адама Мицкевича и Антония Одынца. Правда, Мария на свою родину вроде бы не ездила.
Дочери Михала Клеофаса и Марии Амелия и Эмма тоже обладали музыкальными и композиторскими способностями. Выйдя замуж за Кароля Теофиля Залусского и поселившись в Ивониче, у подножия Карпат, Амелия создала там популярный музыкальный и оздоровительный центр. Прямые ее потомки братья Иво и Анджей Залусские, оба композиторы и музыканты, живут в Англии. Написали по книжке о своем знаменитом предке, популяризируя его творчество, неоднократно приезжали с концертами и в Беларусь. Наследие потомков опубликовано в сборнике «Музыка сям’i Агiнскiх: iнструментальныя творы» (2001).
Все это как–то не стыкуется с завистливо–злорадными словами Габриэли Пузыни. Да и в самом Огиньском графиня не увидела ни талантливого композитора, пусть не профессионала, а любителя, но зачинателя «краевого», т.е. белорусского романтизма в музыке ХIХ века (здесь я повторяю оценку Светлены Немагай), ни выдающегося общественного деятеля, дальновидного политика, щедрого мецената. Чего стоят его заботы о научном оборудовании для Виленского университета, Виленском благотворительном обществе (а это и школы, и лечебницы, и «магазины для бедных»), о раздаче голодающим крестьянам государственных запасов зерна. Наконец, о Молодечненском губернском училище (потом — учительской семинарии), перенесенном сюда по его ходатайству из Бобруйска и размещенном в его зданиях, унаследованных после смерти дяди. Таким образом, памятник Огиньскому, сделанный по проекту Валериана Янушкевича и установленный в Молодечно у здания музыкального училища его имени, является не случайностью, а естественным и закономерным выражением благодарности. Как и мемориальная доска того же скульптора, установленная во Флоренции, на часовне–пантеоне при костеле Сантэ Кроче, где похоронен прах Огиньского. Как и белорусский фильм Льва Голуба «Полонез Огиньского», эссе Владимира Короткевича «Песня Северных Афин», краеведческие книги и экскурсионная деятельность жителя Залесья Сергея Верамейчика.
Все это свидетельствует, что за последние годы состоялось настоящее возвращение Михала Клеофаса Огиньского на родину. Его имя, его произведения становятся все более популярными в Беларуси, Литве, Польше, России. При содействии ЮНЕСКО из Москвы в Минск передано около 6 тысяч листов эпистолярного наследия композитора, ноты его произведений, в том числе неизвестных. Завершена экспертиза проекта реставрации усадьбы в Залесье. Надеюсь, что она скоро станет местом настоящего туристического паломничества, центром музыкально–культурной жизни молодечненско–сморгонского края.
P.S. Есть у меня просьба к читателям. Хорошо помню, что Владимир Короткевич писал белорусские слова к полонезу «Прощание с Родиной». Слышал, как его пел Сморгонский народный ансамбль имени Огиньского. Но потом текст исчез. По крайней мере, его нет у составителей нового собрания сочинений писателя, которое предполагается издать в издательстве «Мастацкая лiтаратура». Может, у кого–то эти стихи сохранились?
