Михаил Шемякин – рыцарь и чернорабочий в искусстве

— Михаил, каковы ваши первые впечатления о Витебске?
— Я много слышал о “Славянском базаре в Витебске”. Теперь вот наяву убедился, какая это замечательная традиция. 16 лет для фестиваля — срок приличный. Меня впечатлили и сооружение амфитеатра, и концерт открытия. Я увидел много интересного. Много молодежи. Многие номера меня развлекли и заинтересовали.  Я приехал с предложением для Министерства культуры Беларуси открыть филиал института философии и психологии творчества, где я смогу делать тематические экспозиции, демонстрировать фильмы, которые мы производим вместе с каналом “Культура”. Мы встречались с Президентом Александром Григорьевичем Лукашенко. Когда он увидел мой  театральный бокал, над которым я работал два года, ему понравилась эта работа, и он предложил мне принять участие в создании ювелирной мастерской в Беларуси. Со временем мы сделаем большую выставку со скульптурой. Президент сказал, что будет горячо поддерживать и курировать мои творческие предложения относительно Беларуси.
— Слышали ли вы о белорусском писателе Иване Шамякине, который почти ваш однофамилец?
— Да. По приезде я первым делом отправился в книжный магазин, чтобы купить книги о белорусских художниках, скульпторах. К сожалению, очень мало что смог найти. Спросил журналы по искусству, архитектуре, фотографии — нет. Это меня огорчило. На полках с книгами обратил внимание на несколько томов с именем Иван Шамякин. В России моя фамилия редкая. В большой энциклопедии есть только два человека. Один из них — тоже Михал Михалыч, крупный ученый, по-моему, биолог. Еще был однофамилец художник.
— Вы часто бываете в Петербурге, готовили костюмы и декорации для балета “Щелкунчик” в Мариинском театре, спектакль специально показывали Владимиру Путину и Джорджу Бушу. Как встречает вас город вашей молодости?
— Я был на празднике “Алые паруса” в Санкт-Петербурге, мне посоветовали в целях безопасности из машины не выходить. Пришлось ехать не домой, а в отель, всюду была пьяная молодежь 15—16 лет. Разбитые бутылки, хулиганские лица. То есть молодежь гуляла, “отрывалась на полную катушку” на их сленге. Питер по криминалу один из лидеров в России, на многих моих знакомых были совершены нападения. Хотя я и обожаю этот город. Считаю себя воспитанником петербургской культуры. Я там учился.  Москву не очень люблю. Мне не нравится ритм московской жизни, вульгарность, пошлость. А вот о Беларуси слышал много хорошего. Чистота на улицах, пенсионеры, ветераны войны пользуются достойным уважением, живут не так страшно, как в России.        Президент думает о своем народе.
— У вас есть циклы “Чрево Парижа”, “Петербургский карнавал”, а какой бы образ вы создали для Витебска?
— Мало здесь еще побыл, чтобы ответить на этот вопрос. Но вот вчера мне подарили каталог Юрия Пэна, и я был удивлен, почему в монографиях о Шагале его учитель Пэн практически не упоминается. Хотя мне стало ясно: Шагал явно вытекал из него. Если бы я что-то для Витебска делал, то вводил бы тему старого Витебска с его мастерами, которые создали замечательную школу, уникальный мир маленького человека.
— Что вы думаете по поводу того, как сегодня талантливому художнику пробить себе дорогу?
— У каждого своя судьба. К некоторым слава приходит после их смерти, через 100—200 лет. После известного переворота 1993 года, когда мы с моей супругой Сарой ночь пробыли на баррикадах, Юрий Михайлович Лужков спросил, что он для меня мог бы сделать. Я сказал, что мне ничего не надо, а вот для моего старшего собрата по искусству замечательного художника Михаила Шварцмана попросил мастерскую. Лужков ответил, что знает трех гениев: Церетели, Глазунова и Шилова. Но слово свое сдержал — Михаил Матвеевич получил мастерскую.
— В молодости вы были отчаянным забиякой, любили пускаться в загулы, в том числе с Владимиром Высоцким.   Как вам удалось преодолеть алкогольную зависимость, если, конечно, удалось?
— Я уже 13 лет, как говорят в России, в завязке. В молодости служил Бахусу весьма изрядно. Принадлежал к разряду пьяниц, но не алкоголиков. Организм не выносил перегрузок, и после 3—4 месяцев нечеловеческой напряженной работы я срывался. А человек я веселый. С Володей у нас был только один загул, и то по вине Марины Влади. Это было не веселье, а долгая мучительная болезнь — 10 дней запоя, которые обычно заканчивались белой горячкой, психиатрической лечебницей. Я понял, что много неприятностей причиняю своим близким. С Володей мы зашивались 9 раз. В то время ставили страшные эксперименты с ампулами, которые теперь запрещены. Потом я сказал себе: все, хватит. Стараюсь поддерживать центры, где лечат от зависимости, “дом на горе” под Петербургом.
— Вы бичуете американскую мафию в области изобразительного искусства. В чем ее суть и есть ли что-либо подобное в России?
— К счастью, нет, как нет и русского художественного рынка современного искусства. Художественная мафия на Западе управляет этим рынком через аукционы “Сотби” и “Кристи”. Директор одного из них сказал, что картины можно продавать так же, как и консервы. Циничное заявление сделал тот, кто продавал ранее туалетную бумагу и зеленый горошек. Коллекционеры,  как зомби, устраивают явные провокации, потому что девальвация эстетических вкусов приводит к тому, что любую вещь можно продать за миллион.
— Если мафия непобедима, не проще ли ее возглавить?
— Идея заманчива, но не для меня.
— В литературе распространение получили так называемые негры, малоизвестные таланты, которые работают на маститого автора. Есть ли подобное в искусстве?
— В художественном мире есть Кастаби, художник к картинам не прикасается, считает главным идею. Дает указания даже по телефону в свои мастерские.  Выстроил целую фабрику. Его работы продают на аукционах. Можно взять палку, обмотать ее грязным носком, и, если вы попали в “правильную” галерею, ваша вещь будет продана за миллион. Господство минимализма и концептуализма привело к тому, что продается яичная скорлупа в коробочках, а традиционные художники, которые имеют привычку “смешивать краски на палитре”, в галереи пробиться не могут.
— Изменилось ли ваше отношение к советской действительности после того, как вас выслали в 1971 году из Советского Союза?
— Я никогда не считал себя политическим деятелем, не считал себя диссидентом. Мы были инакомыслящими. Мы смотрели на мир своими глазами, а не так, как рекомендовал Союз художников. Я вообще брезгливо отношусь к политике. Я боролся за свободу выражения, а это было наказуемо. Нас бросали в дома сумасшедших, проводили испытания психотропными препаратами. Меня посадили на три года, но маме удалось через 6 месяцев взять меня на поруки. Иначе бы я не выжил.
— Ваше творчество многогранно, не случайно оно отмечено французским орденом “Рыцарь искусства и литературы”. Вы работаете в области книжной графики, в кино, театре...
—  Да, есть поговорка “и швец, и жнец, и на дуде игрец”. Сейчас я ставлю оперу друга моей юности Сергея Слонимского “Король Лир” в Самарском театре оперы и балета. Через год состоится премьера. Но рисунок — это основа основ, это фундамент всего творчества.
— А что любите читать?
— При моем адском ритме жизни читать — роскошь. Тем не менее я стараюсь читать в самолетах, во время переездов. Прочел Сорокина, его “Голубое сало”, безумные российские романы, связанные со льдом, белокурыми ангелами. Открыл для себя Мураками, Павича, мечтаю иллюстрировать “Миракли”, мистический роман, написанный  от имени вампира.
— А как относитесь к одиозному Лимонову?
— Его знаю очень давно, в свое время ему помогал. Я был первым, кто опубликовал его произведения. Это человек одной книги “Это я — Эдичка”, все остальное — перепевы. И как остроумно сказал Борхес, “он опустился до уровня своих читателей”. Как писатель он закончился. Было, я ему сломал челюсть. А он написал на меня пасквиль. Когда у меня спрашивают, как ты относишься к Лимонову, я отвечаю: лимон есть лимон.
— Говорят, американки не могут ужиться с русскими мужчинами, потому что они не привыкли к порядку, разбрасывают свои вещи... А как у вас в семье?
— Я вырос в Германии в семье русского офицера, и отсюда многое вытекает... Вещи я не разбрасываю, потому что у скульптора  слишком много всевозможных мелочей. Моя жена Сара благодаря своим шотландским предкам рыжеволосая, немножко курносая. Она влюблена в русский язык и говорит на нем так, что многие ее принимают за русскую. Это мужественная женщина — не побоялась поехать со мной в Афганистан. То, что Сара выдерживает мой режим трудоголика, у многих вызывает восхищение.
— Вы приехали в Витебск только с ней?
— С нами приехали моя дочь Доротея — она художник, скульптор,  и моя сестра Татьяна Михайловна. Им интересно потолкаться среди кузнецов и гончаров, походить по улочкам города Марка Шагала.