Нет, конечно, я мог бы поднять документы в Союзе художников, в Академии искусств, в институте онкологии, в милиции в конце концов, и составить жизнеописание спортсмена и хулигана, безмерно талантливого скульптора и обаятельного человека Кости Сороки. Но это было бы не его жизнеописание. Я не уверен, можно ли вообще по архивным документам написать что-либо путное про Костю, поскольку вся его жизнь состояла из мифов и легенд, придуманных, сочиненных иногда им самим, иногда его окружением. Умышленно не пишу друзьями, поскольку подозреваю, что настоящих друзей у Кости было не очень много. Как ни странно, при внешней широте и безалаберности душевного строя был он человеком очень одиноким и закрытым. Поэтому, чтобы не пускать людей посторонних и не всегда тактичных в свою чрезвычайно ранимую душу, он сам выдумал свой образ, всячески подпитывая мифы о себе странными поступками, резкими высказываниями, создавая, вылепливая, - не из глины, из своих нервов, своих поступков, своей плоти то, что называлось Константин Сорока и что осталось в памяти людей, знавших его, да и не знавших тоже, как некое собрание мифов и легенд о нашем необычном современнике. Признаюсь честно - мифы, созданные вокруг живого человека, благодаря феномену устного народного творчества представляются мне более правдоподобными, чем сухие архивные документы, более красочными, живыми, наполненными струящимися соками бытия, тем более что Костя, создавая, придумывая, вылепливая мифы о себе, по всей вероятности, сам их любил, они ему нравились больше, чем его невеселая сиротская жизнь. Поэтому - так тому и быть, - рассказывая о Константине Сороке, буду придерживаться линии мифологической. Памятуя при этом, что, опираясь на сказки, легенды и мифы, Шлиман откопал самую настоящую, а не придуманную Трою.Я не знаю, где и когда родился Костя, он возник как-то сразу возле ГУМа, уже совершенно взрослый, высокий, красивый, в полушубке, надетом на голое тело. С волосами, припорошенными сухим снежком, слегка рассеянный и слегка поддатый. "Привет, малыш, - это он так ко мне обращался. А может, и ко всем остальным тоже, поскольку Костя был высок ростом, и все остальные сверстники были для него малышами. - Пойдем переоденемся"...
Переодеться в Костином понимании было войти в ГУМ, явиться в отдел готового мужского платья и поменять всю одежду, включая исподнее. Ну, кроме, конечно, знаменитого нагольного тулупа. Такие мероприятия Костя проделывал нечасто, тогда, когда получал какие-либо деньги, достаточные для приобретения полного "прикида". Нужно сказать, что к деньгам, как к собственному таланту, собственному здоровью, Костя относился чрезвычайно легко, считая, что всего этого - и здоровья, и таланта, и денег - у него навалом, немереное количество, которого хватит не на одну, а на несколько жизней, поэтому "поджигал", что имел, со всех концов, не жалея и не скупясь.
Первым в Беларуси он стал стрелять из лука. Все остальные тягали штангу, боролись, квасили друг другу носы на ринге, но это было не для Кости, он представлял себя античным героем, и самым подходящим спортом для него должно было стать нечто сногсшибательное. Как раз в то время, словно по заказу, "прорезалась" стрельба из лука, которая еще не стала у нас олимпийской дисциплиной. Лук Косте пришелся к фигуре. Он завел себе оруженосцев, которые за ним этот лук стали таскать повсюду. Впереди шел Костя - за ним оруженосцы. Костя стал чемпионом, подтянулись и оруженосцы, приобрели свои луки и составили первую сборную команду республики. Костя и лук казались неразлучными. Иногда доходило до смешного...
Помню, как-то собралась комиссия республиканской выставки, посвященной спорту. Заседание выставкома проходило в зале художественного музея. Организовано все было так: сидят в зале маститые коллеги, заходит художник, предлагающий работу для выставки, ее обсуждают и оценивают, приглашают автора и называют цену.
Входит Костя. Ставит на "тумбочку" отлитую из чугуна работу - момент борцовского поединка, бросок прогибом. Работа сделана "без дураков". Хорошо вылеплена, отлита в материале, сомнений у членов выставкома не вызывает. Председатель приглашает Костю, называет цену... Красавец в нагольном полушубке (он его, по-моему, не снимал даже летом) сгребает работу под мышку и разражается гневной филиппикой: "Вы че, козлы, я только за отливку в Каслях заплатил вдвое", - и гордо уходит, не оставляя выставкому шансов для переговоров.
Заседание продолжается. Вдруг входит озабоченный секретарь и, сдерживая улыбку, оповещает
: - Костя пришел с луком, встал напротив двери в этот зал и говорит, как начнете выходить, всех к двери стрелами и пришпилит...
- Это просто нахальство!..
- Милицию вызвать и посадить на пять суток!..
- Безобразие! Сколько можно терпеть его выходки!..
Члены выставкома возмущены, но выходить из зала никто не торопится, невзирая на то, что заседание уже давно подошло к концу.
Кому-то рассудительному и с чувством юмора приходит в голову спасительная мысль...
- Мужики, давайте добавим Косте денег... И в самом деле, ведь сумму назвали несуразно низкую, а работа интересная и в материале...
Только что возмущались наглостью и неожиданно всех "отпустило" - "и в самом деле - несправедливо", "и работа замечательная", "давайте, конечно, добавим", "зовите Костю"...
- Константин, не подумай, что на нас можно повлиять твоими хулиганскими выходками. Работа в самом деле интересная, к тому же в материале... Решили к той сумме, которая тебе была предложена, добавить половину...
- Я же говорил, - козлы! Пока лук не натянешь - у вас голова не работает!
Но я уже слышу: "Как можно поощрять выходки хулигана?.." Успокойтесь, господа здравомыслящие! За свое легкомыслие и пренебрежение к общепринятой нравственности Костя рассчитался сполна и натурой. И по кутузкам свое отсидел, и по больницам отвалялся - человек-то был неугомонный, не из нашего времени, может, и в самом деле античный. В этом смысле - доверяю женской интуиции. А женщины Костю любили безумно. Прощали ему и пренебрежительное к себе отношение, и подчас грубость, чувствовали - за этой шелухой какое-то мощное, мужское, языческое, удивительное и очень особенное, нежное начало, которому не имели сил противиться.
Откуда он взялся такой? Право, не знаю! Помню, а может, и это миф, что отец его, тоже скульптор, долго сидел по сталинским тюрьмам, вышел, какое-то время работал в мастерской с моим отцом (за что Костя Павла Кирилловича, отца моего, уважал безмерно), но, видимо, лагерный быт сказался: на свободе отец Костин долго не протянул. С братом тоже были какие-то нелады. По большому счету, и самому Косте, послевоенной безотцовщине, выросшей на улице впроголодь, путь был один - в тюрьму. Да вот, поди ж ты, наградил его Господь талантом, меру которому ни сам он, ни близкие ему люди ни оценить, ни соразмерить были не в состоянии. Только за пару лет до смерти, когда был уже определен ему неизлечимый диагноз, когда (вот удивительно!) все, кто возмущался его легкомыслием и безалаберностью, вдруг осознали: наш современник, минская уличная "шпана", сродни Моцарту. Так же легок, так же беспечен, так же безгранично талантлив. Словно у всех Сальери неожиданно совесть проснулась, кинулись они спасать этого легкомысленного, античного красавца, обреченного судьбой на мучительный конец, да только поздно! И сам академик Александров, вдруг проникшийся восхищением перед этой неординарной, ни в какие рамки не влезающей личностью, с ее великолепным талантом художника, с ее трагическим жизненным финалом, делал все, что мог, для спасения, но не спас, не смог.
Умел Костя дурачиться, умел любить женщин, умел стрелять из лука, умел целый день, не повторяясь, петь разухабистые частушки, которые, по-моему, тут же и сочинял, умел драться, умел мириться и защищать обиженных. Но именно в эти два последних своих года он вдруг осознал, что кроме всех "достоинств", которыми обладал, было у него еще одно - умение видеть и отображать мир, глубоко упрятанный в его одинокой, истосковавшейся по любви душе. Костя, почувствовав приближение конца, начал работать как сам не свой: проекты памятников, станковые композиции, портреты. Так выпало, что мне довелось обозревать экспозицию скульптуры на республиканской выставке, последней Костиной выставке. Он был потрясен, когда я специально остановился на его работах. Когда стал говорить об их серьезности, необычном авторском подходе. Ему было странно, что кто-то о нем заговорил всерьез, как о состоявшемся художнике. Для всех, постоянно вертящихся около него, Костя оставался созидателем мифов разной степени фривольности. Они "не догоняли", что перед ними удивительно тонкий и нежный художник. Не раскрывшийся до конца, не успевший создать свой мир в скульптуре, но оставивший нам, минчанам, память о себе в мифах и легендах о бесшабашном, насмешливом, красивом, удачливом, почти античном герое. Нашем современнике.
