Между центром и окраиной

Удивительные все-таки в жизни бывают вещи: сейчас живу в центре столицы, а вот в центре родного Полоцка пожить так и не довелось, хотя прошагал по улочкам родного города с самого рождения более 30 лет.

В центре Полоцка жили люди высшего сословия - офицеры, разные начальники, доктора и учителя. Был там и большой еврейский квартал, населенный мастерами-часовщиками, фотографами и музыкантами и, ясное дело, парикмахерами.

Даже на нашей окраине между "короедней" (так называли Лесной техникум) и кирпичным заводом, где евреи почти не селились, в парикмахерской работали на пару дядя Фоля и тетка Хана, которые знали почти каждого посетителя по имени.

- Ч-что Га-га-гальперович, - заикаясь, говорил дядька Фоля, - мамка ко-ко-ровку сегодня доила?

Мы в своем совхозном поселке держали корову, я бегал в школу с сыном конюха Васькой Белошенко и байструком веселой Шурки Мишкой Богатыревым и выглядел в глазах рассудительного и ироничного дядьки Фоли, по всей вероятности, каким-то диковинным существом: ни городским, ни сельским, с белорусскими словами, которые ему непривычно было слышать от черноволосого кудрявого мальчика, совсем не похожего на тех, кто жил на полоцкой окраине.

Поход в центр был для моего отца целым ритуалом. Во-первых, мы шли в баню. Каким-то непостижимым образом и по сей день на ее здании большими буквами выложена надпись "Лазьня" - с мягким знаком, по которому можно без ошибки определить время ее постройки.

Я в баню ходить не любил, потому что в очереди надо было провести не меньше двух часов. Кажется, весь Полоцк по субботам собирался здесь, чтобы встретиться, поговорить, отстегать друг друга душистым веником, а потом взять по сто граммов в буфете, запив пивом и заев красным раком. Это сегодня рак - деликатес, а тогда в буфете возле бани раки не переводились.

На это все уходило у нас с отцом часа три. Бывало, что и больше, если отец, потратив свои два рубля, которые мама давала ему на баню, нарывался на щедрое угощение бывшего одноклассника или компаньона по довоенной профессии печника. Тогда ста граммами уже не обходилось, и я, памятуя наказ мамы, тянул отца за рукав и канючил, потому что он начинал уже курить "беломорины" одну за другой, махать своей единственной здоровой рукой, которой мог и врезать по физиономии тому, с кем вступал в горячий спор.

Но это случалось не всегда, и чаще всего после "пиршества" мы шли на базар. Базар тогда в Полоцке был в самом центре города. Здесь продавали мясо и свежую рыбу, зелень и картошку, ремонтировали сапоги и часы, меняли вещи. На базаре отец тоже встречал знакомых, они курили и разговаривали, а я стоял, держась за отцовскую руку, и следил за дородными тетками в кожаных фартуках, пропахших рыбой, краснощекими мясниками, которые на окровавленных деревянных колодках разбирали большие туши.

Потом, уже предвечерней порой, отец заходил к своей старенькой матери, седой старушке, которая кормила меня фаршированной рыбой и вкусными пирожками.

А еще в центре была библиотека - маленький двухэтажный домик со скульптурой Льва Толстого во дворе.

Это теперь полочанам известно, что этот домик построен специально для Петра I, который бывал в Полоцке, а тогда я знал только, что это библиотека, куда мне очень хотелось записаться.

И я однажды отважился. С Васькой и Мишей мы сели в автобус на остановке "Лесной техникум" и доехали до площади. А там спустились к Двине, и я через массивные, украшенные деревянными фигурками двери зашел в таинственное и манящее царство книг.

Сначала со мной беседовала сухонькая, в очках, старушка-библиотекарь. А потом пришла красивая и злая молодая заведующая и сказала

: - Тебе рано еще в библиотеку записываться. Ты, наверное, и читать еще не умеешь.

И хотя мне было действительно семь лет и я еще не успел пойти в первый класс, я ужасно обиделся

: - Как не умею? Дайте любую книгу, прочту.

От моей неожиданной для самого себя смелости Васька с Мишкой шухнули за дверь, а я стоял, бесстрашный и злой, как Давид перед Голиафом (о них я, понятно, узнал значительно позже).

Я победил, доказав свое умение громким выразительным чтением, и стал читателем библиотеки, куда ходил много счастливых лет.

Так о чем это я? О шикарном и блестящем полоцком центре, где городские парни могли отобрать у нас последнюю копейку, где возле железнодорожного вокзала и "Голубого Дуная" часто вспыхивали жаркие драки, когда с кольями наперевес шли стена на стену городские и окраинные - громовские, задвинские, себежские...

Я помню магазины, полные дорогих залежалых продуктов, потому что колбасу, икру или морскую рыбу купить никто в нашем поселке не мог, как, кстати, и весь наш район, который жил на картошке и бураках, еще на сале и молоке, потому что каждый из окраинных держал кабанчика и корову.

Из библиотеки я всегда шел пешком. От площади - вниз, по мощеной улице, мимо вала Ивана Грозного, который оставался с левой стороны, на Красный мост, мимо педучилища, по железнодорожному переезду, а там - налево, по линии (так у нас называли железнодорожное полотно) и, не доходя до тупика, - направо, через березовую рощицу, - в наш Питомник, поселок пригородного совхоза, где мать работала в конторе. Я возвращался от мостовых, людей и машин на пыльную деревенскую улочку, где копошились куры в песке, где сбрасывали мусор прямо на дорогу, где за нашей хатой простиралось широкое поле...

Я возвращался к наслаждению чтением в прохладном палисаднике - к вечернему мычанию коров, к силуэту Спасо-Евфросиниевской церкви, которая в хорошую погоду была, как свечка, светящаяся в синем вечернем полумраке.

Это был мой исток, мой Полоцк, о котором я могу сказать только то, что хочу говорить и говорить о нем, потому что иного у меня в жизни было так мало, что Полоцк и сегодня со мной в моей минской квартире, в моем рабочем кабинете, в глазах моих сына и дочери, в воспоминаниях об отце и матери, далеких друзьях детства...

Там - все мои сюжеты и все мои строки. Полоцк мне всегда снился и в душной ташкентской ночи, и в сибирской гостинице, и на болгарском Черноморском побережье, и еще во многих городах, куда меня заносила судьба.

А вот пожить в центре родного города так и не довелось. Теперь об этом уже почти не жалею.

Наум ГАЛЬПЕРОВИЧ.

Перевод с белорусского Марии РУДОВИЧ.