Меж двух крестов, или История жизни одного шляхтича

На кладбище у деревни Хоромцы Октябрьского района Гомельской области прежде лежала неухоженная могильная плита. Рассказывали, что на ней было высечено имя – «Iосiф Мацей-Мiхаiл Лаппа». Имя не простое – панское. Но кто этот человек, почему здесь похоронен, люди не знали. В окрестностях не было помещиков с такой фамилией. Потом плита исчезла – пошла на строительные нужды. Затерялась и могила. Все, казалось, стерлось, забылось. Будто и не было никогда этого человека. Но неизвестное имя вновь вернул случай. В 70-е годы молодой сотрудник Октябрьского районного музея народной славы Петр Шкурко, перебирая архив, наткнулся на пожелтевший блокнотный листок с вопросом журналиста светлогорской районной газеты. «Где-то в ваших местах жил декабрист Михаил Лаппа. Есть ли у вас какие-нибудь сведения о нем?» Сведений не было. Народные музеи не стремились тогда собирать архивы об «эксплуататорах-помещиках». В то же время имя декабриста историку Петру Шкурко ничего не говорило. Популярные исторические издания о декабристах упоминали всего два-три десятка имен, как правило, российских аристократических фамилий и руководителей движения. В действительности же по делу декабристского восстания в далеком 1826 году было осуждено 119 дворян. О каждом из них говорилось мало или ничего даже в специализированной литературе. Однако нужную фамилию Петр Александрович все же нашел, чтобы затем в течение десятилетий с непонятной для многих целеустремленностью воссоздавать историю жизни и облик неизвестного декабриста. Уже будучи учителем истории в сельской школе, Петр Шкурко активно переписывался с архивами Москвы, Ленинграда, Тбилиси. Архивисты присылали ему микропленки, где содержались хоть какие-нибудь сведения о Михаиле Лаппе. В минском хранилище Петр Александрович почерпнул интересные данные о происхождении и семье декабриста. Так за сухими документальными сведениями постепенно вырисовывалась неординарная личность белорусского дворянина, во многом еще загадочная. Ровесник Пушкина …На протяжении полутора веков имение Александрия (входящее в нынешний райцентр Октябрьский) принадлежало старинному белорусском роду Лаппа. Их герб, изображающий подкову между двумя крестами, по какой-то неведомой причине назывался «Крыўда» (обида). Однако сами Лаппы вряд ли могли считаться обиженными. В Великом княжестве Литовском они занимали видные должности, и Российская империя затем признала их дворянство. Отец будущего декабриста Демьян-Доминик рано осиротел. Он недолго служил в драгунском полку и, подав в отставку в чине подпоручика, вернулся в родное имение. Теперь все свои силы и время Демьян Лаппа отдавал благоустройству поместья и размеренной деревенской жизни. Ему было уже 44 года, когда 1 октября 1798 года у него появился первенец – Михаил. Потом – второй сын, Александр. Получать начальное образование мальчиков отправили в Могилевский иезуитский пансион. Затем, согласно замыслу отца, пути сыновей должны были разойтись. Михаилу предстояла судьба придворного офицера, Александру – провинциального помещика. Однако своевременному началу военной карьеры старшего сына, очевидно, помешало отсутствие официального признания русским двором дворянства рода Лаппов. И Демьян-Доминик до поры до времени отправил Михаила в Санкт-Петербург на воспитание к некому пастору Коллинсу. Доподлинно известно, что в российской столице юноша брал частные уроки и с интересом изучал труды французских просветителей. Одним из его учителей итальянского языка был таинственный подданный Италии Джильи, про которого среди столичной молодежи ходили самые невероятные легенды. Говорили: он состоял в революционной организации карбонариев и активно сотрудничал с русскими заговорщиками. К тому же Джильи был широко образован и издал в Италии несколько литературных и философских произведений. Джильи давал уроки Лаппе и был гувернером Демьяна Искрицкого, сына помещика Черниговской губернии. Оба юноши готовились к экзаменам перед поступлением на военную службу. Они сдружились, во многом их объединил их «пастырь»-итальянец. И по рекомендации Джильи оба вступили в тайную организацию – будущее Северное общество декабристов. Когда же наконец состоялось признание дворянского звания Лаппов, 20-летний Михаил поступил на службу в лейб-гвардию Измайловского полка, дислоцирующегося в Петергофе. Лейб-гвардии подпоручик О внешнем облике Михаила Лаппы остается строить предположения. В архивах не сохранилось его портрета или хотя бы словесного описания. Однако тот факт, что Михаила приняли на службу подпрапорщиком (офицерское звание) лейб-гвардии, уже о чем-то говорит. Еще с елизаветинских времен в лейб-гвардию выбирали только высоких, статных юношей с правильными чертами лица славянского типа внешности. И вот среди этих высокородных благополучных юношей Измайловского полка, у которых, казалось бы, не было причин для недовольства и смуты, насчитывалось не менее 10 офицеров, состоящих в Северном обществе будущих декабристов. Что ими руководило? Идеалистические порывы «спасти Россию»? Искреннее стремление добиться лучшей жизни для народа? Или шальная, авантюрная жажда приключений? Так или иначе, но вслух они говорили о революции бескровной, «военной», без втягивания в гражданскую междоусобицу народа. Михаил присутствовал на тайном сходе у Рылеева и Оболенского накануне восстания. По плану в случае необходимости Измайловский полк должен был прийти 14 декабря из Петергофа на Сенатскую площадь для поддержки основных сил декабристов. Но, как известно, до походов измайловцев на площадь дело не дошло. Знаменитое 14 декабря (по старому стилю) 1825 года прошло для полка в протестах против принятия присяги новому царю Николаю I. Этим бунтарство и ограничилось. 27-летнего подпоручика Михаила Лаппу арестовали 23 декабря и поместили в Петропавловскую крепость. Арестовали только потому, что накануне он сам заявил полковому командиру о своей причастности к заговорщикам. Пожалуй, единственный из всех 119 дворян-декабристов. Странный поступок с точки зрения нашего прагматичного века. Ведь все его друзья-товарищи уже были арестованы. Михаила никто из них не выдавал. Вполне вероятно, Лаппа мог избежать суда, как избежал его Искрицкий, арестованный, но не признавший своего членства в Северном обществе. Чем же было вызвано добровольное признание? Глупостью, собственными представлениями о благородстве, осознанием вины или… банальной трусостью? Впрочем, в трусости Лаппу заподозрить сложно. Кроме давно исчезнувшего Джильи, он не назвал ни одного имени. Вряд ли Михаил Лаппа верил в помилование. У арестованных декабристов не было иллюзий относительно будущего. И некоторые из них от отчаяния покончили с собой, не дожидаясь суда. Лаппа провел в ожидании приговора полгода. Верховный уголовный суд отнес его и еще семерых декабристов к XI разряду. Это означало, что ему, разжалованному в солдаты, предстояло прозябать в далеком сибирском гарнизоне 25 лет. Безусловно, страшная перспектива для молодого образованного человека, привыкшего к хорошему обществу. Михаил рискнул изменить свою участь и сразу же по прибытии в Петровский гарнизон написал прошение о переводе на Кавказ, где продолжалась война с Ираном. Просьба была удовлетворена уже через месяц. Так, в августе 1826 года для него начались долгие годы бесконечной кавказской войны. На Кавказе с Лермонтовым Кавказ большой. Вряд ли Лермонтов и Лаппа были знакомы. А вот повстречаться где-нибудь мимоходом у минеральных источников Пятигорска или Кисловодска вполне могли. Помните, в «Герое нашего времени» Печорин рассматривает курортников и отмечает среди прочих, приехавших подлечиться, бледных, армейцев в неуклюжих мундирах? А потом размышляет о местных дамах, «хозяйках вод», привыкших «встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум». Ко времени, описанному Лермонтовым, наш декабрист уже снова был офицером. Вскоре после прибытия на Кавказ Лаппа отличился мужеством и отвагой в бою. В результате приказом командира Особого кавказского корпуса в 1827 году его возвели в чин унтер-офицера. Видимо, тогда на Кавказе большее значение придавалось профессиональным и человеческим качествам, нежели клейму государственного преступника. Армия нуждалась в боевых офицерах, а не в солдатах-«штрафниках» с отличным образованием. Лаппа все время был на передовой, постепенно рос в звании и, наверное, сам удивлялся, что судьба до сих пор бережет его от шальной пули. И было чему удивляться. Его друг по лейб-гвардии и тайному обществу Нил Кожевников, также добившийся отправки на Кавказ, неоднократно лечился от ран, полученных в боях с турками и персами, и в конечном итоге погиб. Из 37 декабристов, отправленных в разное время на Кавказ, 12 погибли в стычках с горцами. Еще трое умерли от болезней. И везение Лаппы однажды все же закончилось. Последние несколько лет ему нездоровилось. А потом, на восьмой год пребывания на Кавказе, военный доктор вынес Михаилу свой приговор: чахотка. Дальнейшая служба была невозможной, жизнь – вряд ли долгой. И все же именно болезнь позволила Лаппе добиться у Николая I в 1835 году позволения уйти в отставку. Однако, получив долгожданную свободу, он не сразу покинул Кавказ. Пришлось задержаться. Некоторое время (видимо, несколько лет) Михаил лечился на водах в Пятигорске и Кисловодске. Когда же стало ясно, что недуг усугубляется и ему уже нельзя противостоять, Лаппа вернулся на родину, в Александрию. Тем более что пребывание в столицах и крупных городах ему было заказано. Толстовский помещик Тем временем брат его, Александр, добился значительных успехов в создании маленького государства в государстве. В имении он собрал хорошую библиотеку, которой мог пользоваться любой желающий, и простолюдин в том числе. Его крестьяне были достаточно обеспечены землей: десятина под дом и огороды плюс на каждого работника в семье – 6 десятин пашни и 3 – сенокосов (одна десятина – 1,46 гектара). Крепостные работали на помещика 3 дня в неделю летом и 2 дня зимой. Для престарелых крестьян Александр создал благодетельные присутствия (своеобразный дом престарелых). Жителям деревень не возбранялось рыбачить, охотиться и собирать грибы в помещичьих угодьях. Более того, на строительство и другие хозяйственные нужды Лаппа-младший дозволял крестьянам пользоваться панским лесом. В пределах разумного, естественно. Дороги и мосты в поместье, как отмечали власти, содержались в прекрасном состоянии. В господских дворах имелись 2 винокуренных завода, корчма, 5 молотильных машин, водяные мельницы, крупорушка и сукновальня. Во всех отношениях это было богатое и процветающее имение с прогрессивным и гуманистическим укладом жизни. Иными словами, чем не толстовский Левин этот рудобельский помещик? Помимо прочего, Александр Лаппа считался в округе уважаемым человеком и избирался предводителем местного дворянства. Он был умен и образован. Его связывала давняя и искренняя дружба с Винцентом Дуниным-Марцинкевичем, любившим бывать в Рудобелке и Александрии. Свое восхищение поместьем и крестьянами друга писатель передал в стихотворной повести «Купала». А на титульном листе повести поставил посвящение: «Александру Лаппе». Какие отношения были между братьями – сегодня не скажешь. Полжизни они не знали друг друга, и вот встретились. Один, преисполненный планами дальнейшего благоустройства имения, другой, вернувшийся из «иного измерения», чтобы вскоре умереть… …После возвращения Михаил не прожил и года. Согласно погребальной записи, он умер 42-летним в 1840 году, и его похоронили у католического костела в Хоромцах среди предков. Послесловие Бунтарский дух Михаила вдруг возродился на старости лет в Александре. Во время восстания Кастуся Калиновского старик Лаппов отличился изрядной долей сочувствия. И после поражения повстанцев российские власти обнаружили у него в доме большой склад оружия. Имение было арестовано. Только через несколько лет, сжалившись над стариком, власти разрешили ему продать поместье по бросовой цене барону Врангелю (из тех самых). Братья были последними представителями рода Лаппа, владеющими Александрией и Рудобелкой. Прямых наследников у них не было. А в середине ХХ века умерла и последняя представительница «дальней родни» – Татьяна Лаппа, первая жена знаменитого писателя Михаила Булгакова. Более о семье Лаппа нам ничего неизвестно.