Заир Исаакович Азгур статью, голосом, повадкой своей производил впечатление барина. Дородный, медлительный, каждое слово не просто так, а с чувством, с толком, с расстановкой, как полновесная монета на мраморный стол - падает гулко, да еще повибрирует, позвенит, отдаваясь эхом и затихая на немыслимых сибаритских модуляциях. И трость была ему к стати, и бархатная блуза с бантом, и берет на седых до голубизны, длинных кудрях... Откуда взялось все это в витебском еврейском мальчишке - бог весть!.. Может, подсмотрел у какого-то тогдашнего губернского аристократа, запомнил и перенял? Это вряд ли. Очень подозреваю, что в Витебске на рубеже революций не водилось аристократов с такой, как у него, ухваткой... Кое-что прояснил мне мой отец, когда впервые, как два полноправных члена Союза художников СССР, попали мы в московский старинный особняк с широкой, полого спускавшейся в вестибюль со второго этажа лестницей - дом, где был расположен Союз художников в Москве. Отец сказал, указав на спускавшегося по этой парадной лестнице вприскочку тогдашнего председателя союза, провинциального саратовского "выдвиженца": "Погляди, как скачет... А когда-то по этой лестнице спускались Иогансон с Серовым в рысьих шубах, бобровых шапках..."И я почему-то представил себе на этой лестнице Заира Исааковича... И, знаете, ничего, подошел, пришелся к месту, стал в один ряд с почти легендарными Серовым, Иогансоном и иже с ними...
Когда юный Заирка Азгур поступил в Витебский художественно-практический институт, которым заправлял затянутый в кожанку комиссар по культуре Марк Шагал, барские ухватки в Витебске перенять было не у кого. Шагал на барина не тянул. Даже если не брать в расчет его комиссарскую кожанку - ну какой там барин: патлатый, носатый, тощий... Учился у него Заирка на живописца, писал, подражая учителю, летающих над городом раввинов. Так бы и прошел Заир Исаакович мимо своего скульпторского призвания, не приди Шагалу в голову счастливая мысль перебраться в Париж, где, забыв напрочь о комиссарской кожанке, стал он из года в год, от полотна к полотну запечатлевать незабвенный образ "захваченного" комиссарами Витебска, с его улочками, лавками, музыкантами на крышах и лиловыми раввинами, в самом деле парящими в бездонно-синих витебских небесах.
В той жизни, которую прожил Заир Исаакович, Шагал был персоной нон грата. Второй и главный учитель Заира Азгура, Михаил Аркадьевич Керзин, тоже в барина статью не удался. Был тощ, патлат, востроглаз и носат. Однако за плечами у него был скульптурный факультет Императорской академии художеств, оконченный в 1914 г. с заграничной поездкой, то есть по высшему разряду. Это давало ему моральное право, заняв место Шагала, переименовать художественно-практический институт в художественный техникум, отчислить всех студентов, два года развешивавших по витебскому небу разноцветных раввинов, и предложить им для начала сдать вступительные экзамены по классическим дисциплинам: рисунку, композиции, живописи и лепке. Так Заир Азгур, Андрей Бембель, Алексей Глебов, Дмитрий Орлов, Сергей Селиханов встретили своего учителя, которого кто больше, кто меньше, кто пламенно, кто с прохладцей, но все-таки безоговорочно почитали наставником своим во всю прожитую ими славную и непростую жизнь в искусстве.
Существует легенда, что Заир Азгур в юности был человеком андеграунда и "выкобенивался" так, как нынешним студиозусам и не снилось. Ну, например, демонстрируя свою атеистическую сущность, он якобы притащил в мастерскую училища гроб, который набил стружками, и спал в нем назло Богу, в которого скорее всего и не верил. Бог, однако, был милостив к Заиру, прощая ему детские шалости и дурости, поскольку прозревал в нем очень серьезное и ответственное отношение к профессии, почтительность и благоговение к таланту, которым сам и наградил мальчишку. В том, что это было именно так, убеждаюсь, вспоминая рассказы Заира Исааковича о том, как искал он человека или людей, учителей, которые огранили бы его дарование, придали ему разнообразные плоскости, углы и линии. Кто из сегодняшних выпускников художественного вуза может поведать, что, прослышав о замечательном учителе, отправлялся в Питер, поступал в академию и впитывал, осваивал мастерство, стараясь преуспеть в дотоле неведомом? А после Питера, уже будучи признанным мастером, готов был бросить все и отправиться учиться в Киев к иному наставнику, за иным умельством? Отряхнув с истоптанных сапог киевскую пыль, рвануть в Тифлис, где жил и преподавал знаменитый Николадзе, ученик самого Родена, к которому непременно нужно было попасть в ученики, в подмастерья, чтобы выведать тайны мастерства, подсмотренные им у знаменитого парижского мэтра?..
Думаю, что аристократизм и барственность Заира Исааковича Азгура гнездились и в этих метаниях, поисках мастерства, в почтительном отношении к учителям и в почитании своего дара, размер и фасон которого Заир Исаакович, пожалуй, в конце этих штудий стал и понимать, и оценивать по достоинству.
Ну и, конечно, немалую роль в выработке уважения к себе сыграло жизненное окружение в тогдашнем Минске. Можно было прийти в гости к Купале, поставить в зале станок, размочить в тазике глину и лепить три дня до одури, до синевы в глазах живое, меняющееся, неуловимое купаловское лицо. А среди друзей, всегда готовых принять, позировать, разговаривать, делиться планами, интересоваться замыслами, были и Колас, и Кузьма Чорный, и Изя Харик, Змитрок Бядуля, Аркадий Кулешов, Алесь Зарицкий, Юлий Таубин - Господи, да мало ли было в нашем городе замечательных, талантливых, доброжелательных, веселых парней с выразительными, красивыми лицами, которых непременно, обязательно нужно было вылепить, запечатлеть, сохранить во времени!
Война разрушила все планы. Из Минска пришлось уходить, бросив мастерскую, работы, которые ни вывезти, ни спрятать не было ни возможности, ни времени. Все пошло прахом! Все погибло.
Заир Исаакович всегда работал чрезвычайно много. Парадоксальность жизни художника в ту эпоху трудно изобразить в два цвета, тем более жизнь скульптора, который лепит лица и фигуры людей, зачастую находящихся у власти либо к ней близких. Так было со времен египетских фараонов и римских императоров. Все они знали цену вечных камня и бронзы, все жаждали остаться в истории. Калитку в бессмертие, пусть эфемерное, мистическое, открывали для них скульпторы. Это несмываемое тавро профессии. С этим ничего не поделаешь. Поэтому в послужном списке Заира Азгура, кроме портретов друзей и коллег, портреты всяческих Морисов Торезов, Вильгельмов Пиков и иных жаждущих вечности персонажей. Парадокс жизни, которую прожили художники эпохи Азгура, в том, что никто из них не был гарантирован ни от тюрьмы, ни от пули в затылок. Не спасала ни верноподданность, ни приближенность к властям, ни, наоборот, удаленность от оных. Гребень чесал, как ему вздумается, и среди тех, кого лепил Азгур, были не только держатели власти, были и потерпевшие от нее. Среди друзей его молодости, живших в одно время и составлявших одну общность, были и те, кто по воле "красной рулетки" получил звания народных, и те, кто сгинул в лагерях и пересылках. О том, что это именно так и было, свидетельствует и судьба Купалы, неизвестно как и почему погибшего; и более близкая к нашему времени судьба Солженицына - фронтовика, зэка, попавшего "в масть" и чуть не ставшего лауреатом Ленинской премии. Потом изгнанного, заклейменного, преданного остракизму, но получившего Нобелевскую премию, вернувшегося на родину, которую до сих пор ни понять, ни принять, ни постичь не может!.. Такая судьба!
Это я к тому говорю, что в среде художников очень живуча традиция - судить не по законам, а по понятиям. По законам человек азгуровского масштаба, сделавший столько, сколько сделал он, является национальным достоянием, национальной гордостью, по понятиям - в него можно бросить камень и слева, и справа, и сзади, и просто в лицо... Лепил кровавых вождей - получи справа! Лепил "врагов народа" - лови слева! Не отказался от своей еврейской матери - получи прямо в "фейс". Глупо все это, господа, глупо и непрофессионально! Нельзя мерить художника сиюминутным политическим аршином. Можно попенять за неправильно "вставленное" ухо, за неуравновешенную композицию, за то, что фигура не "круглая", за то, что силуэт "запутан", но клеймить художника за "космополитизм" или "соцреализм", пинать ногами за "модернизм" - помилуй Бог! - какая ерунда. Может, лучше разорвать этот порочный круг политических, национальных, идеологических обвинений? Ну если красивое лицо у Лу Синя, что тут поделаешь, не поминать же его политическое прошлое. Или, к примеру, русский композитор Модест Мусоргский пил запоем. Но какая голова, какое лицо, какая вселенская тоска в глазах! Так что, спрошу, для художника важнее - внутренний мир модели или диагноз?! Не приведи Господи, если художник начнет проводить селекцию своих героев по параметрам социальных или медицинских диагнозов. Путь этот непродуктивный, ведет в никуда, поэтому мы по нему не пойдем. Был Заир Азгур человеком живым, крупным, чрезвычайно интересным и к жизни любопытным. Работал не покладая рук. Был соразмерен времени, в котором жил. Не отказывался от того, во что верил и что умел. Идеализировать его не надо, поскольку идеальных людей не бывает, а идеальных художников и подавно. Оставил после себя несколько серьезных монументальных работ и фантастическую галерею портретов современников. Некоторые считают, что монументальные композиции у него "прихрамывали". Держу пари, в десятке лучших мировых монументальных шедевров при желании найду и докажу наличие не меньшего количества огрехов. А в созданной Заиром Азгуром портретной галерее - несколько десятков шедевров мирового класса свидетельствуют о том, что земляк наш и современник прожил свою жизнь не зря, заслуживает почтения, памяти и доброго к этой памяти отношения. Очень легко сбрасывать с корабля современности вещи, которые вам "по понятиям" не нравятся. Намного сложнее рассмотреть в них красоту, неповторимость, увидеть неоспоримые достоинства, сохранить их, гордиться ими и научить других уважать в них наше национальное достояние.
Ну, например, так, как поступили французы с нашим земляком Марком Шагалом, который, пока мы от него по всяческим "понятиям" открещивались, привил всему миру любовь к Витебску и летающим в тамошнем поднебесье лиловым раввинам.
