Литературный пейзаж с видом на Фудзияму

Прогнозы литературных критиков, что мода на стильные исторические детективы Б.Акунина (Г.Чхартишвили) вызовет всплеск интереса к японской литературе, оправдались. Между тем он же автор исследования "Писатель и самоубийство", которое, собственно, и должно было стать для нас мостиком в мир японской литературы. Но книга так и осталась блюдом для интеллектуальных гурманов: массовому читателю более интересны выдуманные и описанные миры, чем фобии и комплексы их авторов.

Так, Юкио Мисима (его лучшие романы с блеском и перевел Г.Чхартишвили) в 1970-м ушел из жизни посредством харакири. Сейчас мало кто вспомнит, что спровоцировать публичную смерть могло увлечение политикой. Да и версия о самурайской смерти - обида за то, что его обошли с Нобелевской премией - просто история. Рассчитывал на премию Мисима, а выступил с лекцией в Королевской академии М.Шолохов. Тем не менее книги Ю.Мисимы любопытны тем, что их главный персонаж - гипертрофированное "эго" героев, за эскападами которых угадываются душевные поиски самого писателя. А его печальный "Золотой храм" и нечаянно актуальная "Исповедь маски" такая же классика, как и романы Кобо Абэ.

К слову, белорусский читатель приобщился к таинственной японской литературе еще задолго до того, как был переведен Ю.Мисима: в конце 80-х годов прошлого столетия в одном минском издательстве на белорусском языке вышла "Женщина в песках" К.Абэ. Стоит ли говорить, что хорошей зарубежной литературы тогда было днем с огнем, а "Иностранка" выглядела едва ли не единственным окном в литературный мир. А тут - легендарный японец в очень чутком переводе, на "мове". Меня с "Женщиной..." познакомил тогда еще начинающий прозаик Юрий Станкевич - выдал тоненький томик на прочтение для огранки моего литературного вкуса.

Прошли годы и, как говорит современный культовый писатель Японии Харуки Мураками, "круг замкнулся". Читаю "Охоту на овец" и "Дэнс, дэнс, дэнс..." (издательство "Амфора", 2002 г.) самого популярного японца современности и нахожу бесконечные параллели с последним из изданных у нас романом "Любить ночь - право крыс" Ю.Станкевича (Минск, "Мастацкая лiтаратура", 2000 г.): тревожное и тревожащее чувство ритма в повествовании. Чтение увлекает, как танец, - сюжетная линия вначале осторожно формируется из слов, мыслей и желаний, а затем фабула разворачивается стремительно, будто высвобожденная пружина. И у Мураками, и у Станкевича герои взрослеют через потери. Они теряют друзей и любимых, но это чуть печальное и светлое настроение создает ту особую музыку, что роднит тексты знаменитого японца и набирающего обороты популярности белорусского прозаика, которого Белорусский союз писателей выдвинул на соискание Госпремии в области литературы.

Критики Х.Мураками особо отличают, что сегодня он "самый западный" из японских писателей. В Японии по популярности среди читателей от 15 до 35 лет равных ему нет. Его романы - это сплав японских культурных традиций, самых современных литературных тенденций и при этом опора на удивительно разнообразный интеллектуальный багаж самого автора. Судите сами. В психологическим триллере "Охота на овец" автор несколько раз говорит о "черноморском закате"; его герои признаются в любви к Достоевскому. А в "Дэнс...", к примеру, цитируется американский фильм 40-х "Касабланка", который, кстати сказать, упоминается и в одной из последних кинокартин Э.Кустурицы.

К слову, и книжные издательства, ожидая повышенного спроса на "японцев", постарались: одна только питерская "Амфора" за два последних года дважды переиздала "Охоту...". Для любителей классического детектива издано несколько романов С.Мацумото. И это при том, что определение "классический" должно насторожить любителей брутальных романов. У Мацумото - более тонкая и академическая беллетристика без кровищи и откровенных сцен. Кстати, об эротике. У японцев вообще в силу культурных традиций к сексу несколько иное отношение, чем у европейцев, - менее напыщенное и болезненное. Одним словом, более естественное. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с "Кухней" Б.Есимото - писательницы, чья проза так похожа на японскую чайную церемонию. Все просто и многозначительно, четко и неуловимо, как память об аромате цветущей сакуры.