В 1940 году Владимир Набоков взялся за написание лекций по русской литературе. Анализ творчества Льва Толстого он начал следующими словами: «Толстой — непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый — Толстой, второй — Гоголь, третий — Чехов, четвертый — Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков–Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов». Жил Набоков тогда уже в США, а лекции предназначались для студентов американских университетов. Можно ли представить себе, что эти лекции Набоков читает... ну, скажем, в Московском литературном институте? Вряд ли. Ни тогда, в сороковом, ни позже — вплоть до самой его смерти в 1977 году. Опуская все другие причины, остановимся на, пожалуй, главной: у Набокова была своя система определения художественных ценностей, которая совершенно не вписывалась в систему, созданную советским литературоведением. Особенно по части современной ему русской литературы, которую он на своих лекциях вообще упрямо не хотел замечать. Впрочем, русской, как и в целом советской литературе от этого было ни жарко ни холодно. Советская изящная словесность развивалась по внутренним законам, которые, правда, писались не только в писательских кабинетах и поначалу из–за отдельных своих пунктов стоили ей не одной искалеченной писательской судьбы и даже жизни. Только ведь ушедшая эпоха по отношению к писателям останется в истории не только этим, но и писательскими домами творчества, писательскими поликлиниками, квартирами в столице с узаконенными лишними метрами для творческого уединения, дачами, всевозможными литературными и государственными премиями и званиями да плюс ко всему — высокими гонорарами. Писательские книги выходили регулярно и согласно издательским планам, которые выполнялись в обязательном порядке, и тиражами, не в пример нынешним. Немаловажной мерой признания было получение права издать к своему 50–летию двухтомник избранных произведений. Это уже был прямой путь в живые классики. В качестве доказательства могу предложить полистать архивы газеты «Лiтаратура i мастацтва» советского времени. Там легко можно найти материалы о праздновании 50–летия многих белорусских писателей: с участием высоких чиновников и именитых представителей смежных профессий, с торжественными награждениями по случаю.
В общем, писательская жизнь бурлила, как в огромном производственном цехе, где в работу было вовлечено немыслимое количество людей, из которого, как по конвейеру, поступали на книжные прилавки, в библиотеки и киоски новые книги, литературные журналы и газеты. Десятки, сотни, тысячи новых стихотворных и прозаических произведений ежедневно по всему Союзу. И казалось, так будет всегда, и литературному Парнасу не опасен никакой Везувий — в лице хоть сотен Набоковых. Но опасность подстерегала оттуда, откуда ее не ожидали: изнутри. Я помню, как на одном писательском съезде задетый за живое высказываниями молодых о застое в белорусской литературе еще не народный, но уже давно ходивший в живых классиках Иван Науменко в сердцах бросил в зал: мол, поднимите руки, кто пишет лучше меня. К его изумлению, многие молодые тут же, не задумываясь, свои руки подняли. В литературе, и не только белорусской, начиналась новая эпоха. Эпоха, которая действительно привнесла в нее некое оживление, разнообразие и поначалу порядком заставила понервничать тех, кто уже привык к спокойной, размеренной жизни на вершине Парнаса или уверенно шел к нему проторенной другими дорогой. И вдруг — нате вам низкие оценки, а посему никаких похвальных листов за ваше творчество. Справедливости ради надо сказать, что в любой критике и уж тем более отрицании своих предшественников есть некая уловка, ведь литература непрерывно развивается, перед ней открываются все новые горизонты и у нее появляются все новые возможности. Почитайте стихи Франтишка Богушевича: согласитесь, занятие не из легких и какого–то душевного восторга оно у подавляющего большинства вряд ли вызовет. Между тем при жизни поэта его стихи пользовались очень большой популярностью в народе, а когда Богушевича не стало, этот самый народ — крестьяне — четырнадцать километров по бездорожью добровольно несли гроб с телом покойника на своих плечах, чтобы похоронить в родную землю. В контексте сегодняшнего дня стихи многих поэтов двадцатых годов прошлого века не только не кажутся очень уж новаторскими, но и эстетическое наслаждение, получаемое от их чтения или слушания (поэты собирали большие залы, и их выступления нередко сопровождались долгими овациями), тогда было несоизмеримо выше, чем сегодня. Я помню в своем детстве книгу Ивана Науменко «Ветер в соснах» с настолько потрепанной картонной обложкой, что некоторые буквы были совершенно стерты. Это через сколько читательских рук она прошла? Помню зачитанное до дыр, с выпадающими страницами «Глубокое течение» Ивана Шамякина, прозаика, за чьими книгами в магазинах стояли очереди. Кто сегодня вспомнит произведения Алексея Кулаковского, а ведь в свое время он был тоже очень читаемый автор. И пусть то время давно прошло, но оно не ушло в никуда, не стерлось из истории, оставив нам белые страницы. Хотя опять–таки ради справедливости надо сказать, что хватало и посредственных писателей, тем не менее получающих высокие награды, звания и должности, что выходило немало книг, которые к настоящей литературе не имели никакого отношения, что господствующий так называемый социалистический реализм сдерживал в литературе развитие целых жанров и направлений. Было, было, было...
Впрочем, в данном случае речь ведь не об этом.
Новая, нынешняя эпоха замахнулась на самое святое — писательский авторитет. Это между собой в советское время мастера слова подсмеивались над своими удачливыми, но не самыми талантливыми коллегами, писали на них непечатные эпиграммы. А в отношениях писатель — общество все было чинно и благородно. Миф о том, что и у нас поэт «больше, чем поэт», начали развеивать сами же поэты. Попало многим, в том числе Бровке, Кулешову... Общество не сразу, но включилось в это обсуждение и как–то незаметно в своих язвительных оценках перещеголяло самих поэтов. К тому часу телеканалы заполонили поэты–эстрадники (не обязательно песенники), книги стало возможным издавать за свой счет и без всякой редактуры и... в общем, «все смешалось в доме Облонских». Сегодня журналисты не упускают возможности со знанием дела напомнить о нынешних небольших тиражах нашей литературы и спросить, когда же у нас появятся такие замечательные авторы, как Дарья Донцова или Владимир Вишневский. Интернет, не стесняясь в выражениях, поносит всех и вся. «Это же безобразие! Надо что–то делать!» — восклицают писатели старшего поколения, чьи литературное становление и творческий расцвет пришлись на иное время. Но что делать, не знает никто. Зато многие знают, что сделать нельзя ничего. Чтобы — как раньше. Чинно и благородно. Потому что другая эпоха. Потому что так живет весь мир. Ну или, как говорят еще, весь цивилизованный мир. Потому что чуть ли не в каждой квартире — телевизор с десятками, а то и сотнями каналов и интернет, с помощью которого на всевозможных форумах можно почувствовать себя таким литературным киллером. Или музыкальным, или киношным — представителям этих профессий нынче тоже перепадает. Ведь и на форумах действует закон толпы: собрались пошуметь — ужас, что услышишь. Встретились поодиночке — милейшие ребята.
А вот сделать многое для того, чтобы потенциальный читатель оторвался от сериала, вышел из сети и взял в руки книгу, да не просто взял, а нашел в художественном слове то, что не заменит ему ни телевизор, ни компьютер, то, что сделает его мудрее, культурнее, человечнее, — можно. Просто, как это ни банально звучит, нужно писать хорошие книги. Оригинальные. И активнее искать своего читателя. Сражаться за него. А он ведь есть, и он многолик, его по–прежнему много. Пусть не столько, как раньше, но этот, оставшийся из прошлого и родившийся уже в наше время, — преданнее. Потому что, оказавшись перед столькими искушениями, как провести свободное время, он готов отдать его книге. Главное — не разочаровать его в себе. И ведь хорошие, замечательные авторы у нас никуда не девались — живые классики. И появились новые — тоже хорошие и замечательные. Ведь так не бывает, чтобы — Купала, Колас, Танк, Быков, Шамякин, Короткевич, Стрельцов, Адамчик... и вдруг никого. Ни в одной литературе так не бывает. И нельзя определять значимость автора по тому, какими тиражами выходят его книги, иначе сотни лучших писателей мира надо было бы считать посредственностями.
Алесь БАДАК, поэт.
Советская Белоруссия №178 (24315). Суббота, 21 сентября 2013 года.
