Кто из нас не любит смотреть на плывущие облака? Таких людей, наверное, нет. Все любят. Мы встречаем и провожаем их взглядом. Удивляемся их красоте. Но я никогда не думал, что летящие или медленно и торжественно плывущие белые громады облаков не любят летчики–истребители. Не знал, что для дальних бомбардировщиков облака — друзья и товарищи. Ведь в них можно спрятаться от «мессершмиттов» и «фокке–вульфов» и зенитных орудий.

Моя встреча с Александром Иосифовичем Ульяновичем произошла в музее истории Великой Отечественной войны. Его тут все знают, приветливо здороваются. Это и неудивительно, ведь он, уже выйдя на пенсию, больше десяти лет работал его директором.

Мы сидели в библиотеке в маленьком читальном зале за обычным письменным столом. Как и многие ветераны войны, мой собеседник часто встречается со школьниками, выступает на телевидении. Мне хотелось услышать что–нибудь необычное, героическое, яркое, но мой собеседник рассказывал о тех четырех годах буднично, без пафоса. Иногда замолкал, задумывался, словно собираясь с силами...

Из досье «СБ»

Александр Иосифович Ульянович. Родился 3 октября 1921 года в Копыле. Воевал с июля 1941 года. Войну закончил в Берлине в звании гвардии старшины.

После демобилизации находился на комсомольской и партийной работе. Был секретарем Гродненского обкома КПБ. Первым заместителем министра культуры, директором музея истории Великой Отечественной войны в Минске.

Награжден орденами и медалями.

Война. День первый

Очень хорошо помню первый день войны. Я только что окончил школу младших авиационных специалистов, ШМАС ее именовали кратко, — в Омске. Получил специальность стрелок–радист дальнего бомбардировщика. Воскресенье. Все были отправлены в увольнение. Идем по парку культуры, а в городе праздник «Сабантуй». Весело. Шумно. Идем, довольные и счастливые, по аллее, вдруг музыка резко обрывается. Повисает тишина и звучит объявление: «Всем военнослужащим срочно явиться в свои гарнизоны!» И так несколько раз повторяют. Ребята шутят: «Да ладно, пошли дальше, мы не слышали это объявление!» Идем. Смотрим, а кругом бегут военные. Спрашиваем одного, потом второго, а нам отвечают, что война началась. Тут уже и мы побежали к своему трамваю, чтобы быстрее в казарму. Война! Едем и рассуждаем о том, как нам не повезло. Ведь мы в Омске, а война там, далеко — в Белоруссии, на Украине... Пока доедем, то и закончится. Не успеем даже повоевать. Героями стать не успеем. Кто тогда думал, что она так долго будет тянуться...

Приехали в часть, построили нас и официально объявили, что утром началась война.

ПЕРВЫЕ БОИ

Несколько дней места себе не находили, так нервно ждали распределения. Меня и еще нескольких однокурсников послали в высшую школу штурманов, которая находилась в Иваново, под Москвой. Ехали поездом. Душевный подъем невероятный. Думали, что вот сейчас приедем и покажем этим гадам, как воевать надо. Ведь мы же специалисты, только что школу окончили. Приехали. Несколько дней осваивали новые современные бомбардировщики. Хорошие машины! С большой дальностью полета и хорошей грузоподъемностью (до тонны бомб брали). Но эти самолеты, которые мы осваивали, — учебные, а не боевые. Запасной аэродром школы располагался в Крыму, там и броню оставили, чтобы самолеты облегчить.

Где–то в июле получаем приказ включиться в боевые действия. Первое задание помню. Повесили бомбы и полетели навстречу немцам. Мы сами, без разведки, должны были отыскать цели — скопление техники, живой силы, переправы, мосты железнодорожные — и провести бомбометание.

Никакого сопротивления немцы не оказывали. Они ведь еще в самые первые дни разбомбили почти все наши аэродромы с самолетами и не ожидали, что в небе появятся эскадрильи тяжелых бомбардировщиков.

Летали под Оршу, бомбили дороги, лесные массивы, там накапливались войска. Под Ленинград летали. Первые дни было хорошо и спокойно, а потом немцы подтянули авиацию и зенитные установки. И тут мы начали нести потери...

Насколько это все жутко и страшно, вы себе не представляете. Самолеты наши без брони, а мы — молоденькие стрелки–радисты... Казалось бы, легкая добыча. Спасало то, что летали очень опытные штурманы и летчики–инструкторы. В основном сбивали нас истребители. Один самолет не вернулся, третий сбили, четвертый... Жутко.

СТРЕЛОК–РАДИСТ

Я пролетал четыре месяца, с июля и до конца октября.

Что такое стрелок–радист тяжелого бомбардировщика? Мне надо было держать связь с землей и с ведомыми самолетами, так как я летал с командиром эскадрильи Кудрявцевым. Вторая обязанность: при перелете линии фронта я уже не сижу в кабине, а стою в турели. Это такой пластмассовый колпак. В кино иногда показывают. Там скорострельный пулемет, который поворачивается во все стороны. Заряжался он бронебойными патронами, а каждый четвертый — трассирующий. Так вот, я должен был не подпускать вражеские истребители к нашему самолету. А еще зенитки бьют. Зенитный снаряд, если не попадает, то взрывается рядом. Возвращаешься из полета и обнаруживаешь пробоины: на фюзеляже, на крыльях, на хвосте...

Самое страшное в небе для бомбардировщика — истребители. Летишь, и вдруг появляется точка. Маленькая, черная. И приближается очень быстро. Это истребитель заходит атаковать наш самолет... Пулеметная пуля пробивает оргстекло турели легко. Стрелок–радист — живая мишень. Там, в турели, не ощущаешь, что на тебе даже комбинезон надет... До такой степени ты беззащитный, что прямо как голый...

Я рацию даже сейчас, прикиньте, сколько лет с войны прошло, могу включить и выключить, могу батареи заменить, настроить. Вот только азбуку Морзе подзабыл. А раньше только ключом работал: точка, тире, точка... На слух работал. Думаю, что и с пулеметом справился бы, ствол даже смог бы заменить. Хороший пулемет, а от того, как я с ним управляюсь, не только моя жизнь зависела...

Может, везение, может, еще что, но из девяти самолетов остался только тот, на котором я летал с командиром эскадрильи. Материальной части не было и самолетов новых не было, вот меня и направили в наземные части.

Так я и оказался в батальоне связи. С ним и дошел до самого Берлина. Только не думал, что так долго идти придется.

ОКОП

Зима 42 — 43–го года. На Дону. Перед наступлением на Кантемировку. Очень холодно днем, а ночью, так лучше и не вспоминать... Мы на этом берегу, а на том — итальянцы с немцами. Был я тогда начальником маленькой батальонной радиостанции, ее радиус действия — всего 20 километров. Специально для наблюдения вырыли на передовой окопчик. В этот окопчик посылали на целую неделю радиста с солдатом. Утром, на рассвете, когда еще темно, приползал к нам офицер со стереотрубой. Он смотрел на тот берег, где расположились немцы с итальянцами, и корректировал огонь наших минометов. Я передавал в штаб. Темнело, офицер уползал, а мы оставались мерзнуть.

Вылезти из окопа можно только ночью, а днем, если высунешься, то снайпер сразу расстреляет. Несколько недель в окопчике перед Доном просидели. Кухня ехала, еще темновато было. Так немцы ее засекли и накрыли минометным огнем. Ночью мой солдат — Захар Эйх — из окопчика выбрался, до кухни разбитой дополз и притащил кусок конины. Отрезал от убитой лошади. Соорудили мы в окопчике печку, снег растопили и ту конину ночью варить взялись. Без соли даже сварили. Она, как резиновая, но все равно хоть что–то, хоть какая–то горячая еда.

А когда Дон форсировали, когда пошли в наступление, тут уже трофеи начались. А для солдата какие самые важные трофеи — продукты. Тогда и хлеба немецкого, целлофановой пленкой обтянутого, попробовал, и консервы овощные, и кофе с конфетами. Наступление — это всегда трофеи.

А тыловые службы в наступлении за войсками никогда не успевают.

СЛУЧАЙ

На Украине в такую историю попали. Наступление. Остановились ночевать. Связь со штабом наладили. Пехота дальше пройти не может. Немцы сопротивляются. Только расположились на отдых — и тут приказ. Немцы прорвали оборону. Захватили Сахновщину, а это по карте — соседняя деревня. Нам приказывают быстрее двигаться на Харьков. Радиостанцию на двух волах возили, тяжелая очень, да еще и с двигателем. Погрузили все на сани и двинулись. Волы замученные, сани тянуть не хотят. Мы кричим, торопим. Пехота нас обгоняет. Всю ночь идем. Вдруг сзади немецкий танк. Стреляет в наши сани. Быков поубивал, рацию — вдребезги. Мы — в кювет. А на поле — стог большой. Следующий выстрел — в тот стог, а в нем красноармейцы ночевали. Огонь, дым. Как мы тогда в живых остались, до сегодняшнего дня понять не могу!

Орден Красной Звезды

Самый последний день войны в боевом отношении не такой и важный, как предыдущие...

А предпоследние дни был ад кромешный — штурм Зеловских высот. Мы форсировали Одер и заняли плацдарм: 8 километров в глубину и 12 в ширину. Должны были наступать на город Зелов, а там 70 километров — и Берлин. Там над долиной высоты. Немцы, чтобы задержать наступление на Берлин, сделали из этих высот настоящую цитадель. Сосредоточили лучшие силы. Даже сняли дивизии с обороны города. Попробовали взять с ходу, но не смогли. Цель стояла как можно быстрее взять Берлин. Жуков спешил опередить союзников. Приказал всем командирам быть на передовой и оттуда руководить наступлением.

16 и 18 апреля было затишье. Лежали и ждали пополнения, перегруппировку сил проводили, а потом опять начался штурм.

Столько много на этом плацдарме было людей и техники, что если попадал снаряд или мина, то обязательно убивал человека. Потеряли там 33 тысячи советских солдат, 5 тысяч польских. Немцев погибло 12 тысяч. И это только за два дня.

За штурм Зеловских высот меня наградили орденом Красной Звезды.

ПОБЕДА

Когда объявили, что закончилась война, то некоторое время было тихо. Может, даже несколько минут царила тишина. А потом все вдруг взорвалось. Началась стрельба. Из всего чего только можно палили вверх. Такая радость, такое ликование. Рады, что остались живы...

Ведь десятки, сотни и тысячи солдат погибли еще вчера...

А сегодня мы живы и нет больше войны.

Для нас, 8–й гвардейской армии, 2 мая война кончилась!

Я карандашом химическим расписался на рейхстаге...

Это потом краской начали расписываться. Приносили с собой банки, ведра и рисовали.

Александр Иосифович раскидывает руки в стороны, показывая, какие огромные надписи рисовали на стенах рейхстага наши солдаты. Смеется, а потом улыбка гаснет.

...У меня девушка знакомая была. Она в девятом классе училась, а я в десятом. Письма мне в Омск писала. Я, когда Белоруссию освободили, написал ей письмо. Она в Обчуге Крупского района жила. Пришел ответ от врача местной больницы, он написал, что Любу Бакановскую и ее мать немцы в 1941–м расстреляли... А она только школу окончила.

Из музея мы вышли самыми последними. Дежурный милиционер открыл нам дверь. Пожал руки. По небу плыли белые облака. Ветер гнал их на запад. Они меняли свои очертания. Я смотрел на небо. Думал, что эти облака для тяжелых бомбардировщиков — друзья. Ведь в них можно спрятаться от вражеских зениток и истребителей...

Владимир СТЕПАН.

Минск, 2009 г.