Роль в сериале «Не родись красивой» в свое время принесла Ольге Ломоносовой народную любовь. С тех пор актриса ее ничуть не растеряла, несмотря на то что редко соглашается работать в кино и больше реализуется не в самых модных театральных постановках.– Шутят, что каждый молодой российский актер в начале карьеры должен сыграть либо мента, либо солдата. Есть ли какие-то обязательные роли у актрис?
– Либо мента, либо солдата? Как интересно. Наверное, это потому, что много всего такого снимают. А вот что сыграть актрисе? Не знаю. Всегда хочется играть что-то хорошее и двигаться в правильном направлении.
– А вы в правильном направлении двигаетесь?
– Что касается театра, то здесь я развиваюсь совершенно правильно. Не размениваюсь на проходные роли. Играю то, что нравится. Мои роли отличаются разнообразием и глубиной: Эльмира в «Тартюфе», Галина в «Утиной охоте», Элиза Дулиттл в «Пигмалионе», Макарская в «Старшем сыне». Моя последняя работа – Валентина в пьесе Вани Вырыпаева «Валентинов день». Пьеса очень сильная, роль – кладезь для актрисы.
Если говорить о моих ролях в кино, то тут я не очень правильно развиваюсь, поскольку думаю, что заслуживаю более крепкого материала. Была бы продюсером, может быть, запихнула себя в какое-нибудь хорошее произведение. Из того, что предлагают, стараюсь выбирать достойное, но получается не всегда. Если бы все мои работы были такими же, как в сериале «Черные кошки», можно было бы делать другие выводы. В кино есть обстоятельства, на которые я не могу влиять.
– А от чего зависит то, что в театре можете, а в кино – нет?
– С театром мне повезло: у меня муж – театральный режиссер (Павел Сафонов. – Прим. авт.), и все спектакли, названные мною, ставил именно он. Если бы судьба сложилась иначе и мы с моим мужем были бы не вместе, то мне и в театре пришлось бы намного сложнее. Хотя кто знает?.. Но в любом случае спасибо, что у меня есть Паша, который берет меня в свои постановки и дает возможность развиваться. Если бы муж у меня был кинорежиссером или генеральным продюсером какой-нибудь кинокомпании, то я и в кино неплохо развивалась бы (смеется).
– Критики что о вас говорят?
– Они о нас не говорят.
– Что нужно делать театру, чтобы к нему стали относиться всерьез?
– У нас к театру вообще достаточно серьезно относятся. Если же говорить о конкретном театре, то надо, как вы говорите, правильно тусоваться, то есть заманивать сюда критиков. Тогда они будут писать о спектаклях, заинтересуются.
– А если про интерес зрителей говорить? Мы любим рассуждать о том, на какие фильмы ходит отечественный зритель. Что должно быть в спектакле, чтобы человек пошел его смотреть?
– Есть тенденции, которые всем понятны: зрители хотят, чтобы было весело и легко. Они хотят развлечься – сложностей и в обычной жизни полно. Вот я недавно была в Большом, смотрела премьеру – «Даму с камелиями». Пришли люди, веселые и обеспеченные. Посидели два акта, выпили коньячку в антракте и ушли. И ведь правда, есть такая довольно значительная группа зрителей, которые ходят, лишь бы отметиться: мол, «мы сегодня были в Большом, давали «Даму с камелиями». Не важно, что не досмотрели, не страшно, что недопоняли. Недочувствовали. Они – такие «недо». Для них пойти на балет – то же самое, что на убойную комедию. Поржать, выйти и забыть. А некоторые смотрят и потом думают. Мне одна подруга через два дня после нашего спектакля позвонила и говорит: «Оль, я вот все думаю…» То есть она два дня прожила вместе с нами! Или я однажды посмотрела «Идиота» Някрошюса и потом месяц отходила. Вообще ничего другого смотреть не могла – настолько мне не хотелось расставаться с увиденным. Думаю, в театре важно одно: чтобы это было талантливо. А уж как зритель поймет… Не надо к зрителю спускаться, надо зрителя дотягивать до себя – во всяком случае, что касается театра. Хотя бы здесь.
– Как вы относитесь к вольному обращению с классикой и есть ли пределы этому в театре?
– Что такое вольная интерпретация – большой вопрос. Если произведение кромсают, переворачивают его смысл, я плохо к этому отношусь. Ведь автор вкладывал идею. Если тебе хочется сказать что-то иное, напиши свое произведение. Хотя, конечно, все имеет право на существование, если людям нравится. У нас же толпами ходят на некоторые постановки.
– Вы часто оглядываетесь на собственное прошлое?
– Чем дальше, тем больше.
– Почему?
– Становлюсь старше и все время смотрю туда, вспоминаю, окунаюсь в какие-то свои воспоминания, думы. Полагаю, с возрастом это будет происходить чаще.
– В настоящем – скучно?
– Нет, настоящее – это данность. Просто в прошлом есть что-то прекрасное. Я ни в коем случае не хочу стать моложе, не хочу сделаться 20-летней, потому что и сейчас, в моем возрасте, много прекрасного. Но тогда было по-другому. У нас же было совсем другое детство, мы бегали во дворе, нас выпускали утром и запускали вечером. Это было счастье. А сейчас отпустить ребенка на две минуты к подъезду страшно. Посмотрите, дети на улицах уже не гуляют одни.
– Думаете, они что-то теряют?
– Очень многое. Они все больше общаются во всяких гаджетах.
– Когда думаете о прошлом, вы в какой период переноситесь?
– В разные. Кажется, что не так давно мы были на гастролях в Донецке, и я встречалась с сестрой и братом. Много говорили о донецком периоде нашей жизни, брат даже отвез меня к нашему дому. Там все изменилось, и только угол с нашим подъездом, где еще бабушка и дедушка жили, остался прежним. Для меня еще тогда Донецк стал пахнуть совсем по-другому, это вообще уже другой город. А сейчас...
– Человек, который родился в Донецке и прожил часть жизни в Киеве, наверное, с особым ужасом воспринимает все происходящее?
– Конечно, у меня и мама до сих пор в Киеве живет. Хотя она некоторое время назад у нас в Москве была.
– Просто в гости приезжала или в целях безопасности?
– Она приехала к нам в гости в начале года, а потом осталась уже в целях безопасности. Мы ее отпустили назад, когда в Киеве все более-менее успокоилось.
– В какой момент вы почувствовали, что все происходящее касается и задевает лично вас?
– Практически сразу. Понимаете, это происходило в моем любимом Киеве, на моей любимой улице. Я не могла изначально думать, что это где-то там творится и меня не трогает. Это же не в Никарагуа случилось. Это на моей родине. Недалеко. Казалось бы, мы живем в таком веке, когда все можно решить за столом переговоров.
Лично я запуталась и уже не понимаю, кто там прав, а кто виноват. Хочется просто, чтобы все поскорее наладилось.
Андрей Захарьев
Советская Белоруссия №175 (24556). Суббота, 13 Сентября 2014.
