Идее Евразийского союза еще нет и года, а союз этот уже обретает не только конкретные очертания, но и конкретную политическую плоть и кровь. Очевидно, это произошло не только потому, что идею высказали лидеры государств, а, значит, и Евразийский союз прямо с рождения получил важнейшее для своей жизнеспособности, можно сказать, врожденное свойство — политическую волю элит. Происходит это еще и потому, что момент назрел! И собственное развитие России и Беларуси, прежде всего экономическое, а также развитие всех интеграционных процессов на постсоветском пространстве требовало сделать этот новый шаг.
И опять же это не было «хотением» или «нехотением» чего бы то ни было, как не было и умозрительным выводом московских и минских властей: вот, мол, надо что–то придумать новое! Это было крайне необходимым действием, не только выводящим наши страны к новым перспективам, но самое главное, уводящим нас от того болота нескончаемого кризиса, что все плотнее окружало — и окружает нас до сих пор — в рамках глобальной экономики. Которую строили не мы, но нужно перестраивать нам.
Услышав такое утверждение, многие скептики иронично покривятся: это с нашей–то небольшой долей в общем пироге мирового хозяйства?! «Да, именно с нашей совокупной долей!» — отвечу я. Дело в том, что для успешного ведения дела нужно учитывать не только нынешнее положение, но и потенциал наших экономик. Иначе потенциал этот мы никогда не раскроем, для чего и требуется та самая политическая воля, которая стоит у самых истоков нашего Евразийского союза. А потенциал велик, и его размеры мы можем представить, если вспомним, что совсем недавно даже при экстенсивном, нерыночном ведении дел Советский Союз был второй после США промышленной державой мира. А что могло бы быть — и наверняка будет — при эффективном управлении? При бурном развитии наших совокупных евразийских рынков? И потом, парадокс современной мировой экономики заключается в том, что при всех ее кризисах гораздо больше трясет как раз на окраинах, чем в эпицентре. Именно поэтому нужно двигаться с периферии в центр.
Вот почему мы ни в коем случае не изолируемся от мировой экономики. Более того, объединившись и укрупнившись в границах от Европы до Азии, мы просто не сможем этого сделать. Зато мы сможем делать другое — смело идти навстречу глобализации, ибо будем во всеоружии, дабы не только получать чье–то влияние, но и влиять самим. И весь вопрос будет сводиться к одному: кто окажет влияния больше, а кто меньше? Это точь–в–точь, как при формировании положительного сальдо внешней торговли — как показывает белорусский опыт текущего года, задача вполне решаемая.
Создавая второй ЕС, мы не хотим повторять ошибок первого. О чем также уже ясно дали понять лидеры и Беларуси, и России. И что понятно уже из самих названий двух интеграционных проектов: у нас Евразийский союз, а у них — Европейский. И кризис тоже должен остаться европейским, точнее, западноевропейским. Для чего мы не должны повторять главную ошибку наших западных соседей: объединившись, входить в глобальную экономику на вторых, а то и третьих ролях. Полностью принимая действующий там катехизис. Катехизис же не сработал, а только привел к кризису, не так ли?
А между тем обивать пороги глобальной экономики не имеет смысла — скоро, глядишь, и самих порогов не останется, если будем тянуть время. И ограничивать себя региональной полкой в поезде, который никуда не идет, тоже нет смысла: в нем теряют время даже те, кто оккупировал СВ–вагон. А нам спать в такой момент не с руки. Наша с Россией цель — не только рост и объединение, но стабильное движение, читай, бескризисное развитие. Поэтому создание нашего Евразийского союза для мировой экономики нужно рассматривать не только как вступление в нее нового крупного акционера, но, если угодно, и как приход кризисного менеджмента, предлагающего новые методы управления ради искоренения кризиса — этой хронической болезни Старого и Нового Света.
Новый евразийский свет должен быть более комфортным, успешным и стабильным, а значит, более интегрированным. В истинном смысле этого слова — с точки зрения интеграции интеграций, а не интеграции эгоизмов, когда объединение лишь прикрывает дележку сфер влияния между сильными мира сего. Сильные уже несильны, а значит, и мир должен меняться — в соответствии с новой расстановкой.
