Воспоминания о Геннадии Цитовиче

Официально его знаменитый хор возник в 1952 году. Но фактически все началось еще в 1939–м, когда Геннадий Цитович, сотрудник Барановичского радио, давно и крепко увлеченный народным фольклором, решил показать миру вокальное чудо деревни Большое Подлесье. С местными певцами он познакомился еще раньше, во время своих экспедиций. Сначала просто приезжал на «спевки», а после, когда обнаружил, что процессом увлеклась чуть ли не вся деревня, создал хор, который уже через год прославился так, что даже попал в кинохронику. Рассказывают, правда, что победа в первом вокальном конкурсе досталась хору не совсем законным образом. Приехав «в область», деревенские артисты узнали, что их там не ждут — смотр самодеятельности предполагался только для профсоюзов. Цитович не растерялся — бойко солгал, что представляет профсоюз «Леса и сплава», хотя никакой реки в окрестностях Большого Подлесья сроду не наблюдалось. Впрочем, уже тогда его бесшабашный юмор был не менее знаменит, чем талант дирижера и собирателя народных песен. А через считанные месяцы Подлесскому хору аплодировала Москва: Кремль, Большой театр...

После войны хор возродился, хотя многих артистов уже не было в живых. Первое время выступали в госпиталях, иной раз добираясь до них за десятки километров пешком. А между концертами Цитович вооружался блокнотом, рюкзаком (про ружье также не забывал) и отправлялся на поиски новых фольклорных шедевров, дорога к которым часто шла через глухие леса, где орудовали бандиты... Превзойти его рекорд до сих пор не удалось никому — в своих многочисленных экспедициях Геннадий Цитович записал более трех тысяч песен, значительная часть которых звучит со сцены по сей день. Ни возраст, ни звание народного артиста СССР не мешали ему нанять при случае хоть лодку — только бы добраться туда, где еще не бывал, найти то, что не слышал, не зафиксировал... Но страсть оказалась роковой.

— В свою последнюю экспедицию он отправился в конце зимы, — вспоминает Светлана Цитович, дочь Геннадия Ивановича. — Мороз был лютый. Папа простудился. Долго кашлял. Оказался в Боровлянах... «Ну наконец–то я в санатории», — говорил всем. Даже там он пытался шутить! И петь... К слову, ни в санатории, ни в отпуске он не был ни разу, отпуск проводил в экспедициях. При этом на здоровье никогда не жаловался. И в тот раз подозрения на рак не подтвердились. Но оправиться он уже не смог...

Говорят, что известие о смерти Геннадия Цитовича повергло в траур не одну деревню. Кое–где даже отменялись свадьбы. Многим, кто знал его лично, долго было не до песен... А он даже на пороге смерти остался верен себе.

— Сказать всего, что хотел на прощание, папочка уже не мог, — откровенничает Светлана Геннадьевна. — Но два слова все же произнес отчетливо: «Песня... Белорусская». И поднял над головой соединенные в замок руки... Каждый раз, когда мне тяжело, я вспоминаю этот жест...

— Наверное, первой разглядела в нем это все–таки моя мама... После семинарии папа решил поступать в Виленский университет, а не в духовную академию, как ожидал от него отец–священник. Но папа вряд ли смог бы стать священником — в нем было слишком много ярких красок, слишком много эмоций, скромного церковного прихода ему всегда было бы мало... Конечно, его семья восприняла такое решение без восторга. Поначалу мама поддерживала его даже материально — свой диплом она получила раньше и работала фармацевтом в аптеке, пока папа учился в университете, а потом еще в консерватории.

Познакомились они в университетском хоре, который папа возглавил чуть ли не сразу, как стал студентом. И потом на сцену мама больше не выходила. Заботилась о папе. Это она первой поняла: Цитович не просто талантлив, он устроен иначе, чем большинство других людей. Песня была для него всегда на первом месте, все остальное, вплоть до инстинкта самосохранения почти не имело значения... История, как он упал в оркестровую яму во время репетиции, в этом смысле очень красноречива. Показывая хору, как должен «уходить» звук на финальных тактах песни, он все отступал и отступал назад, совершенно позабыв о существовании той злополучной ямы. К счастью, тогда все обошлось...

«Я самый счастливый человек на свете, — говорил он о себе. — У меня нет врагов». «Цитович — как Моцарт, врагов не замечает», — говорили о нем. А враги были — как у любого яркого, успешного человека... Каждый раз, если в телепередачах, по радио или еще где–то я слышу слова «когда Геннадий Иванович ушел на пенсию», хочу возразить: он не уходил на пенсию! Напротив, покинув пост художественного руководителя своего прославленного хора, папа стал гораздо чаще ездить в экспедиции, продолжал писать и печатать исследовательские работы, сотрудничал с Академией наук, с институтом культуры... Здоровья и желания работать с хором у него по–прежнему было много. Но тогда, в 1974–м, у одного из хористов возник конфликт с кем–то из больших чиновников. Папа попытался заступиться — и в результате лишился должности, которой дорожил больше всего на свете... Однако Михаила Дриневского выбрал преемником сам. Всю папину жизнь Дриневский называл его «бацька»...

Его знаменитое обращение «даражэнькi–родненькi» не было дежурным. В людях папа предпочитал замечать только хорошее. И когда его пытались предостеречь от радушия в чей–то адрес, отвечал: «Не учите ученого...» Дедушка был таким же. Безграничная доброта и увлечение философской литературой — это у них было общее. Хотя споры на философские темы у папы с дедом возникали постоянно. Я любила наблюдать за ними в эти моменты, оба ведь были чрезвычайно остроумны, и в детстве я даже специально пряталась под столом, чтобы не пропустить это шоу...

Вообще, оглядываясь назад, могу сказать, что все мое детство прошло, как в сказке. Папа шутил, мама пела (все обработки его песен первой исполняла она). Талантливые гости, задушевные разговоры — это было так интересно... А еще он научил меня мечтать. Папа любил фантазировать, куда мы все вместе могли бы поехать летом. Истории были настолько яркие и фантастические, мы совершали столько воображаемых путешествий, что было уже не особенно обидно, когда все это в очередной раз не сбывалось. Но летом папу ждали экспедиции...

Дома пела одна только мама. Ни я, ни мои сестры пению не учились, хотя безголосыми не были. Но папа понимал, наверное, что нам никогда не дадут забыть, чьи мы дочери. Поэтому делал все, что мог, чтобы мы выбрали себе другое занятие. К примеру, когда в 5 лет я увидела на сцене Дречина в «Бахчисарайском фонтане» и заявила, что хочу быть балериной, папа это запомнил и спустя несколько лет привел меня в хореографическое училище. Правда, в моей дальнейшей карьере он никак не участвовал. Но на мои спектакли ходил с большим волнением и даже выставлял в своем блокнотике какие–то баллы мне и другим артистам. И однажды сказал: «Одно из своих званий я отдал бы Светлане». Награды дороже этих слов просто не бывает...

Друзья у него были повсюду. Но самым близким другом оставалась мама. Она разделила с ним первый успех, была рядом в годы оккупации (они вдвоем снабжали партизан медикаментами — мама заведовала аптекой, а папа считался аптекарским учеником). Она его вдохновляла, хранила и ждала из бесконечных экспедиций... Когда папы не стало, мама впервые заболела по–настоящему. И знаете, что ее вернуло к жизни? Она переписала адреса и вместе со мной отправилась по «папиным местам». И хотя никогда не была особенно общительной, в этом «вандраваннi» преобразилась так, что папа мог бы и удивиться, и восхититься. Это был ее последний подарок для него...

zavadskaia@sb.by

Советская Белоруссия №223 (24604). Суббота, 22 ноября 2014.