Продолжаем публикацию фрагментов книги О.Белоусова.Это было новогодней ночью. Было принято у нас часа в два-три, когда все уже съедено, выпивка осталась, непременная "Карнавальная ночь" с Л.Гурченко закончилась, сидеть в доме скучно, выходить в город, в котором у замерзших елок собирались кучки празднично одетых людей, объединялись, веселились, расставались...
Мы вышли из дому с моей любимой, позднее ставшей женой, родившей мне сына, женщиной и на Центральной площади встретили совершенно незнакомого музыканта. О том, что он музыкант, свидетельствовал огромный футляр с саксофоном. Он стоял какой-то немыслимо одинокий, потерянный: "отлабал", видимо, в ресторане, а идти было некуда - в гости поздно, домой не к кому... Мы подошли и позвали его с собой. Спустились вниз к купаловскому скверику, достали из сумки шампанское и, как сейчас помню, хрустальные фужеры, поставили все это на снег, открыли вино...
Была тихая звездная, удивительно интимная ночь. С неба падали невесомые снежинки, падали прямо в фужеры и растворялись в вине. Было в этой ночи нечто волшебное. Может быть, что-то почувствовав, музыкант расстегнул футляр, сказал
: - Сейчас, ребята...
Потом долго прилаживал трость, примеривался, настраивая инструмент, и, наконец, заиграл.
Представьте: безмолвный город, бесшумно падающий снег, Новый год, парк, хрустальные фужеры в снегу и - тоскующий саксофон.
Я не знаю, кто был этот музыкант, я больше его не встречал, не знаю, как сложилась его судьба, откуда он появился, куда исчез.
Я помню только ночь, музыку, помню полноту чувств, единение всего сущего - зимы, города, музыки и любви.
Город мой! Я был бы нечестен, если бы не рассказал о том, как я был влюблен, как ты был моим наперсником, слушателем, другом и утешителем. Все мои влюбленности, а их было немало, происходили при твоем молчаливом свидетельстве, ты был сводником, насмешником, верным, понимающим другом.
Когда проснулось первое ощущение того, что мир состоит из девочек и мальчиков, как это проявлялось, когда вместо простого интереса, вызванного некоей таинственной и немного стыдливой информированностью, возникло обжигающее чувство взрослой любви.
Передо мной - фотография. Мальчик лежит на земле, он в бушлате и картузе, рядом, на коленках - девочка с пухлыми щечками.
Судя по всему, сделана она еще на Красноармейской, во дворе барака, в котором мы тогда жили. Все это детские, смешные влюбленности, которые переживает, пожалуй, каждый мальчик.
Когда началась пора взросления, когда появились интересы, с которыми было бесполезно бороться родителям, город раскрыл перед нами, мальчишками, все свои соблазны, которыми в ту пору располагал. Соблазны назывались танцами. На танцы ходили стайками одноклассников, по субботам. Самые шикарные и для нас недоступные, поскольку посещали их девушки "на выданье", были танцевальные вечера в Доме офицеров и клубе имени Дзержинского. Забредали, конечно, и туда, но было там неуютно. Девушки отличались от наших одноклассниц, были взрослее нас намного, поэтому можно было нарваться на пренебрежительное отношение. Интересы у них были другие. Очень котировались молодые лейтенанты, которые и танцевать умели, не нам чета, да и побогаче нас были - запросто могли пригласить подруг в буфет на бокал вина, могли отвезти девушку до дому на такси, одним словом, умели себя вести по-взрослому.
На открытые площадки в парк Челюскинцев и парк Горького (он тогда не был детским парком) ходить тоже не любили. Там был свой мир, мир шепотов, шорохов, полутеней, которые раздавались, двигались в темных зарослях. В этом мире органично существовали немногословные ребятишки в кепчонках набекрень, которые нападали "кодлой", и, не имея своей сплоченной компании, отмахиваться от них было сложно. Оставались вечера школьные, танцульки в заводских клубах и Дом профсоюзов. В школе было неинтересно. Всегда на страже было несколько "учителек", которые внимательно наблюдали за поведением подопечных, - ни прижаться поплотней в танце, ни уединиться в пустом классе было невозможно. Кроме того, директриса взяла моду приглашать на танцы суворовцев. Они приходили строем, охмуряли наших одноклассниц, строем же и уходили, после чего танцы тихо увядали. Обстановка в клубах камвольного и тонкосуконного комбинатов была попроще и, как ни странно, несмотря на наше малолетство, ощущали мы там себя намного комфортнее. Дело в том, что в те времена бурного демографического роста Минска многие девочки убегали из колхозов куда глаза глядят. И было им после окончания семилетки чуть за пятнадцать - наши сверстницы. При этом для них, деревенских, мы были хоть и недорослями, но недорослями столичными. Верхом демократии был Дом профсоюзов. Танцы там были многолюдные, ходили люди всякие: и взрослые, и школьники. Было шумно, весело, много знакомых ребят из других школ, с которыми встречались в спортивных секциях, на футболе, на Комсомольском озере. Там не было драк, как на открытых "плешках" в парках, были буфеты попроще и подешевле, чем у "офицеров" и "дзержинцев". Короче - было "самое то"!
Бывало, отправлялись в ресторан. Но это уже было позднее, в университетские времена. Иногда, смеясь, рассказываю своим детям, что невероятно богатым ощущал себя, когда, выцыганив у родителей десятку, встречал девушку, у которой была пятерка, и закатывались мы куда-либо в "Радугу" или "Лето". Пятнадцати рублей нам хватало и на бутылку сухого, и на "мясные" салатики - что еще нужно студенту. Музыка гремела - в каждом ресторане был свой оркестр. Среди оркестрантов кто-то учился в мединституте, кто-то из своих однокашников, университетских, "сшибал копейку", "лабая" по вечерам в кабаках. Быть знакомым с музыкантами было невероятно шикарно и престижно. Но, правда, десятки перепадали нечасто.
Мода на танцульки как-то увяла. Интерес к ним пропал, сменившись иными, студенческими, интересами.
Зато летом в нашем распоряжении с утра до позднего вечера был пляж на Комсомольском озере. Туда выбирались шумными компаниями, там встречали друзей, там "клеили" девушек, там был свой мир, где до одури, навылет, гоняли в футбол, эдакий эквивалент сегодняшнего мини-футбола, который тогда попросту назывался "костянкой", поскольку писаных правил не существовало. Команды, или "пульки", составлялись тут же, играли до трех голов, воротами служили опрокинутые садовые скамейки, можно было толкаться, пинаться, короче - играть в "кость". Мелькали там иногда и мэтры из "Динамо", которые не гнушались потолкаться с непрофессионалами, но были и свои звезды, которые именно в этом пляжном виде спорта достигали вершин фантастических.
Там, на пляже у Комсомольского озера, заводились и мимолетные летние романы, но иногда завязывались узелки попрочнее. Во всяком случае, двое моих одноклассников именно там познакомились со своими будущими женами. Там можно было встретить очаровательную нашу университетскую преподавательницу с мужем, пригнать к ним лодку, покатать на "острова" - и все это было совершенно естественно и мило. Может, просто молоды были!
И еще вот о чем хочу рассказать...
Однажды утром я стоял у окна моей квартиры, которое выходит на "слепой" закуток Молочного переулка, курил, размышлял о чем-то. По улице шла совсем молоденькая девушка, было ей, на первый взгляд, лет семнадцать. Шла она с парнем, взяв его за руку. Он что-то рассказывал. Она слушала, слегка опустив головку. Потом подняла глаза...
Как она на него смотрела!
Сколько любви было в этом взгляде. Сколько нежности. Сколько доверия...
Нет! Пустые, плоские, ничего не объясняющие слова...
Была в этом взгляде некая абсолютная саморастворенность юной женщины в своем мужчине. Абсолютное с ним единение. Что-то такое, от чего обожгло...
Вот бы поглядел на меня, так кто-либо... И все!.. Помирать можно...
Сердце стиснуло неслыханной завистью, какой-то почти звериной тоской...
Ах! Господи!.. Почему не мне, почему не для меня этот взгляд?..
Они прошли, исчезли за углом. Я долго стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Запомнил этот взгляд, Запомнил раскосые миндалевидные глаза, глядящие чуть снизу вверх, их тепло, восторг, нежность...
Город мой - шалун и мистификатор! - я благодарю тебя за то, что подарил мне то, что называется "любовью", и то, что на языке, который, увы, редко услышишь на твоих улицах, зовется "каханнем".
Благодарю тебя за мою юность. Благодарю за то, что не очерствело сердце, что все еще внятен ему язык прикосновений, взглядов, внятны шепот, звон хрустальных бокалов в новогоднюю ночь, безмолвие снежинок, тихо падающих в вино.
