У современного российского литератора Михаила Елизарова есть роман о том, как в многословных скучных книгах всеми забытого советского писателя открыли глубинный смысл. Те, кто прочитает от начала до конца не прерываясь какой–то из томов — о передовиках производства, колхозных буднях и т.п., — обретают некую сверхспособность. Ну и начинается погоня за пожелтевшими раритетами.
Страшно представить, сколько человечество за свою историю породило книг, а еще больше — текстов. Конечно, каждый автор тратил время и отпущенный лимит таланта с убеждением, что не зря, что когда–нибудь и его книги станут раритетами, дающими сверхъестественную силу.
Но реальность сурова. У Бегбедера есть роман «Любовь живет три года», по статистике, книга в современном мире живет еще меньше. Каждый год на рынок выбрасывают новые бестселлеры, где уж тут распробовать каждый, рассмаковать стиль и тайные смыслы?
Зато тайные смыслы вполне можно использовать в раскрутке товара. Мол, перед вами не просто завиральный детективный роман, а загадка века, ниспровержение устоев.
Впрочем, поиск между строк — занятие почетное. Есть даже такой «синдром поиска глубинного смысла», которым страдают школьные учителя, литературоведы, зубрилки и просто люди, убежденные, что формула «Автор хотел сказать...» придает им самим значительности. И уж сколько здесь открытий чудных! Например, о Винни–Пухе написан целый трактат, раскрывающий... сексуальную подоплеку отношений игрушечных зверушек. А сколько политических аллюзий находят в фэнтезийных сагах Толкиена, записывая орков то в коммунисты, то в нацисты, то в исламисты... Сам автор слезно умолял избавить его от такового, ибо подобной подоплеки не предусматривал. Даже сказка о репке — Клондайк для больных СПГС. Как вам темы: «Религиозные аспекты сказки «Репка», «Сказка «Репка» с точки зрения схоластической метафизики», а согласно трактовке с точки зрения философии Радищева «Репка» — это упрощенная модель материальности и реальности мира, в котором все существа связаны, соединены между собой живой цепью, но человеку как организующему началу отведена ведущая и определяющая роль».
Как вы понимаете, найти черную кошку в темной комнате можно даже тогда, когда ее нет. Когда пиар трилогии «Пятьдесят оттенков серого» достиг апогея, причем ключевыми словами были «раскрепощение», «открытие», «откровение», не поленилась — прочитала... Обнаружила под обложкой заурядное порнографическо–ванильное чтиво, коих полно даже на сайтах фанфикшена. Откровения? Помилуйте... Мишель Уэльбек, например, в «Элементарных частицах» описывает куда более извращений, но его роман в сравнении с «серыми оттенками» — атомная подлодка рядом с фанерным корабликом детской площадки.
Как–то режиссер Роман Балаян получил письмо от ученого–семиотика, ученика Юрия Лотмана, с разбором фильма «Полеты во сне и наяву», причем особое внимание уделялось расшифровке пробега героя по полю в белых кроссовках с красными подошвами (типа метафора горящей под ногами земли). Режиссер несколько растерялся, ибо в свое время устроил выволочку реквизитору, который не нашел более подходящей обуви для съемок.
Когда–то советские идеологи подгоняли, где надо подправляя, под схему «трудовые массы против гнусных эксплуататоров» классические произведения. С другой стороны, советские писатели изощрялись в эзоповом языке, пытаясь «подсветить» книги рискованными намеками. Нет лучшего средства заинтересовать читателя текстом, как сказать о его запрещенном подтексте. Но появлялась другая опасность, что дешифраторами станут цензоры. В 1930–х это не обходилось одними плохими рецензиями. Вот, например, находят в стихотворении молодого поэта Янки Тумиловича строки «Апантаных паноў мы завесiлi, i смялей можна ўзяцца за Маркса...». Не предлагает ли автор повесить основателя марксизма? В строках Владимира Дубовки, посвященных десятилетию Октябрьской революции «Якое шчасце спатыкаць усход, якое шчасце бачыць сонца захад!», усматривали, что поэт хочет увидеть закат солнца революции. Известен случай, когда белорусский цензор не пропустил поэму «Руслан и Людмила», приняв ее за произведение современного ему поэта, а строку «у лукоморья дуб зеленый» — за намек на контрреволюционную организацию «Зеленый дуб».
Писатели изощрялись как могли. Михась Зарецкий написал рассказ «Максималист» об отряде юных пионеров, в которых угадывались руководители БССР. Говорят, что в названии сатирической поэмы Язепа Пущи «Цень Консула», написанной в ответ на поэму–донос Алеся Александровича «Ценi на сонцы», зашифрована аббревиатура ЦК. А у упомянутого Александровича в поэме «Векапомныя днi» нашли акростих, и в ответ на вопрос «Што даў нам Кастрычнiк?» звучало «Худая вша». А каких «черных кошек», существующих и несуществующих, ловили в творчестве Янки Купалы и Якуба Коласа! Ну и переписывались те произведения много раз. Например, в поэме Якуба Коласа «Сымон–музыка» вместо «Але ў Бога вер, i Богу Ты заўсёды, браце, вер» появляется «Вер у бога, але богу не заўсёды, браце, вер», и вообще слово «бог» и производные от него были выброшены из поэмы.
Конечно, бывает, что критик действительно может раскрыть то, что автор отразил и сам того не понял. Авторы порой очень удивляются. Случается и наоборот. Дарья Донцова рассказывает, что когда–то знакомый их семьи, писатель Катаев, взялся писать за нее школьное сочинение о собственном творчестве. Но рассуждение, начинающееся словами «В.П.Катаев хотел сказать...», было оценено на «тройку» и исчеркано замечаниями.
Что поделать, интерпретаторам тоже надо есть хлеб. Знаете, как называлась театральная версия «Пиковой дамы» в исполнении Шаховского, поставленная в 1836 году? «Хризомания, или Страсть к деньгам. Драматическое зрелище, взятое из повести, помещенной в Библиотеке для чтения, и представляющее в начале Приятельской ужин, или Гляденьем сыт не будешь, пролог–пословицу, и в следствии Пиковая дама, или Тайна Сен–Жермена, романтическая комедия с дивертисментом в 3–х сутках: 1–е утро старухи. 2–е Убийственная ночь, 3–е Игрецкой вечер: дивертисмент Детской бал!». Герман там зовется Ирмусом, после проигрыша разражается жалостным монологом в духе гоголевского Поприщина, а Лиза после похорон графини топится в Неве.
Что ж, возможно, и «Ну, погоди!» когда–то воспримут как антиутопию и философскую притчу. Как–то читала стеб, что этот мультик — постапокалипсис, рассказывающий о цивилизации говорящих зверей, пришедших на смену вымершему роду людскому. Помните эпизод, когда Волк и Заяц попадают в музей? Там и Венера Милосская, и росписи египтян, и прочие свидетельства присутствия человека... Но все персонажи в мультике — звери!
Конечно, можно прикалываться по поводу глубокомысленных исканий в плоских текстах. Но меня, пожалуй, больше беспокоит, когда по глубоким текстам большинство читателей способно только скользить, как по льду, не зацепившись ни за одну аллюзию. Конечно, можно предъявлять претензии автору: мол, проще надо писать, не строить из себя умника... Но так ведь все самые прихотливые ракушки можно превратить в перламутровые пуговицы с просверленными дырочками. Увы, все уже круг людей, способных оценить мастерство того либо другого дирижера. Ведь для этого нужно прослушать одну и ту же симфонию в исполнении хотя бы нескольких маэстро! И с вытеснением обязательного курса литературы из школьной программы все меньше остается людей, способных в полной мере оценить Джойса, Борхеса и прочих «герметических» авторов. Помню, иностранная студентка представила замысел своего романа «Живой мертвец». Я посоветовала изменить название, чтобы не перекликалось с «Живым трупом» Льва Николаевича Толстого. И далеко не сразу поняла, что меня просто не понимают — какой Толстой? Какой «Живой труп»?
Нет другого способа понять, что такое стиль писателя, чем прочтение энного количества классических книг. И не ради оценки, а для удовольствия. И тогда «Пятьдесят оттенков серого» или стихи сослуживицы к вашему юбилею не покажутся вершиной современной художественной литературы.
Советская Белоруссия №196 (24333). Четверг, 17 октября 2013 года.
