Опубликованная переписка двух выдающихся мыслителей ХХ века Мартина Хайдеггера и Ханны Арендт интересна не тем, что можно обнаружить «мысль в щелку», как говаривал философ Василий Розанов. Письма дают возможность сказать (прочитать) то, что не скажешь публично, даже в книгах. Особенно если это касается такой темы, как любовь, а два великих немецких интеллектуала любили друг друга, сохраняя это чувство в тайне долгие годы.
Он увидел ее впервые на своем семинаре, когда читал лекции о диалогах Платона. Ему было 36, ей 19. Она была в зеленом платье, впрочем, она всегда ходила в одежде зеленого цвета, ее так и называли: девушка в зеленом. Мартин Хайдеггер вспоминал о своей встрече с Ханной так: «Твое милое лицо на фотографии глядит мне прямо в сердце. Ты ведь знаешь, что это тот самый взгляд, который молнией блеснул навстречу мне, когда я стоял за кафедрой». Сразу же вспоминаются иные реминисценции, булгаковские, про любовь, которая выскакивает из–за угла и поражает, как кинжал.
Они встречались в домике, который снимала Ханна. Мартин был женат, дома его ждали Эльфрида, двое сыновей. Вечерами в комнатке Ханны собирался весь немногочисленный курс профессора Хайдеггера, звучали малопонятные ушам обывателя слова про экзистенцию, бытие и ничто, искались и находились тайные смыслы слов и выражений, а потом гости уходили, уходил и профессор — чтобы потом вернуться, уже тайно. Об этих встречах никто не знал (хотя так, наверное, не бывает), встречи продолжались долго, пока Ханна не устала от неопределенности и душевных мучений.
Он писал ей письма, писал и стихи, много стихов. Но это были особые стихи. Стихи, в которых поиски смысла были на первом месте, а все остальное — во–вторых. Стихи писал философ, а не поэт. Вообще, в том случае, когда приходилось выбирать между семьей и страстью, Хайдеггер всегда выбирал третье — мышление. Он никогда не смеялся, был удручающе серьезен, но это вовсе не значит, что страсть напрочь отсутствовала. Как раз наоборот: 40–летний профессор вел себя как мальчишка и его слова любви переполняют ранние письма к Ханне. Да не только ранние, вот письмо 50–го года: «Ханна, что прекрасней? Твое фото или твое письмо? Только ты сама и то, что ты прислала, и то, и другое». А ведь это уже было после ее отъезда из Германии, она делала успешную карьеру за океаном, за плечами обоих была война, которая расставила и иные акценты.
В 30–е годы Мартин вступил в нацистскую партию, стал ректором университета. Ханна в это время спасалась от Холокоста. Он же стремился реализовать на практике известный призыв Платона о том, что мудрецы должны править государством. Но продержался на своей должности лишь год: ушел не сам, разочаровавшись, его убрали нацисты. С их точки зрения, студентам надо было предложить что–то более простое, нежели бытийственные мудрствования профессора Хайдеггера. После войны философ был подвергнут процедуре рассмотрения на комиссии по денацификации, вердикт был лапидарен: «Попутчик. Карательные меры не требуются». Но профессиональное сообщество оказалось не таким милосердным, след от нацистских увлечений Хайдеггера тянулся долгие годы и не давал ему спокойно жить. Ханна как могла пыталась оправдать его и убеждала: Хайдеггер в своей страсти к практической силе мышления был готов сотрудничать с кем угодно. И сама же себе возражала: а ведь еще Аристотель рекомендовал философам не стремиться играть роль царей в мире политики.
Ханна была не только красива, она была очень талантлива. Греческий, латинский, европейские языки это «просто», она писала умные книжки, о которых Мартин знал, но был невнимателен к ним. Она обижалась, но понимала, что он ценит в ней вовсе не книжную ученость. Это не мужской шовинизм, это мужская психология, как правило, требующая от близкой женщины вовсе не мудрости аристотелевского уровня.
Они переписывались всю жизнь, до той поры, пока Ханна, первой, не ушла из жизни. Они оба достигли вершин признания, были увенчаны многочисленными премиями и сегодня это одни из самых уважаемых имен в интеллектуальном мире. Из их писем видно, как обоих снедает главная страсть — страсть мышления. Они думают, рассуждают даже тогда, когда говорят о глубоко личных вещах. Говорят о красоте и тут же вспоминают классическое: «Всякая красота несовершенна, если нет никого, кто бы восхвалял ее». И здесь же замечательные слова о важности и притягательности мышления, «которое очень строгое ремесло, даже если при этом не демонстрируются натруженные рабочие руки». Они постоянно желали друг другу «радости от мышления» и это было выше обыденности.
В самом конце жизненного пути они шутили над присвоенными им почетными докторскими степенями (Ханна: «В этом году у меня их пять — следствие инфляции и обезумевшего женского движения»). Они иронично относились к диссертациям и «прочей академической шелухе». Они никогда и ни в чем не упрекали друг друга, они не предали друг друга, они бережно относились к тому, что их связывало многие десятилетия. Размышляя об этом, Мартин Хайдеггер написал в одном из самых последних писем Ханне: «В этой ситуации я говорю себе каждый день: «занимайся своим делом» — у прочего и более великого своя собственная, сокрытая от нас судьба».
Советская Белоруссия № 116 (24998). Вторник, 21 июня 2016
