Пять вечеров с Аркадием РайкинымВсе началось с весьма огорчительного для меня конфуза: договорившись по телефону о встрече, я к назначенному времени опоздал. Надо же было такому случиться! Банальнейшее ЧП местного масштаба: сорванные штанги троллейбуса. Запыхавшись, влетаю в гостиничный номер, но извинения застревают на языке под ернически кротким райкинским взглядом, так хорошо знакомым по телевизионным выступлениям неподражаемого лицедея.
— Не извиняйтесь, я все понимаю: часы отстают, транспорт плохо работает... Да, много еще кое–где у нас отдельно взятых недостатков, — театрально разводит он руками, сопровождая жест грустноватой иронической улыбкой.
Я понял, что все пропало, — контакта уже не будет, а без него не получится и доверительного, неформального разговора, на который я так рассчитывал.
Райкин был подчеркнуто элегантен в своем великолепно сшитом светлом костюме с тонко подобранным ему в тон галстуком. И на этом фоне мое нелепое опоздание, пусть всего на несколько минут, выглядело отвратительным разгильдяйством.
По–видимому, мое огорчение было столь искренним, что Райкин смягчился. Но тон его оставался холодным.
— Вы, наверное, заготовили какие–то вопросы? — поинтересовался он. — Типа: «Райкин — это фамилия или псевдоним?» «Сам пишу тексты или озвучиваю чужие?» «Есть ли проблемы с цензурой, КГБ?» Об этом почему–то спрашивают чаще всего, но скучно каждый раз отвечать одно и то же: не привлекался, не участвовал, не состоял... Знаете что? Давайте встретимся вечером, после спектакля, тогда можно будет поговорить, не поглядывая на часы. Да и разговор получится более предметный, когда посмотрите наш новый спектакль, — он взял с журнального столика билет и протянул его мне.
Вечером, после спектакля, насиловать своими вопросами уставшего артиста? Это был, конечно, не лучший вариант. Но выбирать не приходилось: ведь мог быть вообще от ворот поворот, причем вполне заслуженный. Поблагодарив за приглашение, я направился к выходу, но был остановлен неожиданным вопросом:
— Скажите, а отсюда не видно то место, где погиб Михоэлс?
Окно выходило на тогдашний Ленинский проспект и пришлось объяснять, где находится прилегающая к стадиону улица, на которой утром 13 января 1948 года были обнаружены тела якобы сбитых случайной автомашиной Михоэлса и его спутника, известного театроведа и менее известного как доверенное лицо МГБ. Еще не были рассекречены зловещие обстоятельства этой спецоперации ведомства Лаврентия Цанавы, задуманной на его степянской даче, и мы не касались подробностей. Но с подобными вопросами в начале 70–х как–то было не принято обращаться к первому встречному...
Напряжение как рукой сняло. Мне даже не понадобилось использовать «домашнюю заготовку» для установления неформального контакта: поскольку у меня есть сестра Райка (кроме шуток!), я тоже в некотором роде Аркадий Райкин...
Самый маленький в стране райкинский Театр миниатюр с труппой в 12 человек выступал на сцене Минского Дворца спорта. Зал на 6 тысяч мест был полон. Постоянно гастролировать коллектив вынуждала проблема с помещением в родном городе: театр располагал крошечным зальчиком в Доме ленинградской торговли по улице Желябова. Билеты на все спектакли расхватывались мгновенно. Попытки Аркадия Исааковича выбить большее помещение для театра оказывались безуспешными: при всей популярности, при всем авторитете Райкина кто–то из более влиятельных людей не был заинтересован в расширении зрительской аудитории творческого коллектива, который вместо панегириков советскому образу жизни позволял себе рискованные колкости в его адрес.
Спектакль, которым открывались минские гастроли, начинался аллегорическим прологом — парадом манекенов. Словно сошедшие с магазинных витрин эти действующие–бездействующие лица дружно распевали песенку о том, как хорошо быть манекеном. Невольно возникали опасные в то застойное время ассоциации с живыми манекенами из брежневского Политбюро. Правда, идея райкинского спектакля предполагала более широкое толкование темы: манекен — символ равнодушия, отстраненности от жизни, тупой бессловесности, молчаливого согласия с происходящим.
Поздно вечером тесный «рафик», под самую крышу заваленный цветами, доставил нас в гостиницу. Аркадий Исаакович, привыкший на сцене выкладываться до конца, выглядел утомленным. Жена артиста, Рома Марковна, тоже участница спектакля, явно не одобряла мой поздний визит. Что оставалось делать? Снова переносить встречу? Уже готовый к этому, я как–то между прочим упомянул о том, что в последнем номере журнала «Молодой коммунист» опубликована рецензия на спектакль «Валентин и Валентина» в московском «Современнике» и больше всего похвал досталось дебютанту, Константину Райкину...
Я до сих пор благодарен «Молодому коммунисту», царствие ему небесное, который вдруг сыграл роль палочки–выручалочки. Услышав про своего Костю, полусонные супруги мгновенно преобразились.
— У вас есть этот журнал? — в один голос воскликнули они.
— Да, завтра же принесу, — пообещал я, уже настроенный на завтрашнюю встречу.
— А нельзя ли сегодня? — попросила Рома Марковна.
Я взглянул на часы: стрелки приближались к десяти. Но как было упустить такой шанс? Перепрыгивая через две ступеньки, сбежал вниз, поймал такси и через полчаса вернулся с заветным журналом.
Следующие полчаса Аркадий Исаакович и его супруга, совершенно забыв о моем присутствии, оживленно общались с «Молодым коммунистом». Может быть, мне следовало уйти по–английски, но я этого не сделал. Стоило пренебречь условностями, чтобы увидеть героя будущей публикации в совершенно неожиданном ракурсе, предложенном самой жизнью. Интуитивно я почувствовал, что это и есть момент истины, которого иной раз добиваешься долго и безуспешно, пытаясь разговорить собеседника...
Оказалось, что актерский дебют Райкина–младшего в главной роли стал настоящей сенсацией в театральной Москве, и для его родителей первый серьезный творческий успех 22–летнего сына означал многое. Незадолго до этого в столичном Вахтанговском театре дебютировала дочь Екатерина, но рецензии были сдержанными.
Случайно оказавшись в роли библейского ангела, принесшего благую весть, я был вознагражден сполна. Проговорив до глубокой ночи, мы расстались, чтобы завтра встретиться снова.
Пять гастрольных дней, а точнее, все пять вечеров после спектаклей прошли в неформальном общении с моим знаменитым тезкой. Интервью с артистом было написано и опубликовано еще до окончания гастролей. Тогда же он подписал на память свое фото: «Аркадию в память о встречах. Минск, 6.V.72». И сегодня, много лет спустя, я смотрю на этот портрет и не перестаю удивляться молодому блеску в глазах человека, уже перешагнувшего к тому времени пенсионный возраст, столько пережившего из–за своего таланта, который, оказывается, может приносить не только славу...
Об этом, естественно, ничего не говорилось в опубликованной беседе с Аркадием Райкиным. Но помню, как он иронически улыбнулся, прочитав мой вступительный пассаж о включении райкинского Театра миниатюр в неофициальный список достопримечательностей северной столицы наряду с Эрмитажем и Русским музеем.
— Надо было включить в этот список еще Исаакиевский собор, — грустно пошутил Аркадий Исаакович. — Мне бы сотой части его площади хватило, чтобы больше не обивать пороги высоких кабинетов с просьбами о более просторном помещении для театра. Но, по–видимому, те, от кого это зависит, полагают, что название «Театр миниатюр» должно соответствовать площади его зрительного зала. А может быть, они считают, что сыну Исаакия уже уделено достаточно места в городской топонимике?
Через 10 лет после этого разговора райкинский Театр миниатюр на 44–м году своего существования переберется в Москву. Представляю себе внутреннее состояние человека, вынужденного покинуть любимый город, с которым была связана вся его жизнь.
Единственное, что оправдывает этот шаг — чудесное превращение крошечного Театра миниатюр в сегодняшний «Сатирикон», один из самых престижных столичных театров, возглавляемый Райкиным–младшим.
Вопреки ожиданиям Аркадий Исаакович не сыпал шутками и не искрился весельем, редкая улыбка на его лице была грустноватой. Это был совсем не тот Райкин, которого мы привыкли видеть на сцене или на экране телевизора. Может быть, сказывался недавно перенесенный инфаркт, а может, причиной была обычная усталость артиста после спектакля. Но мне показалось, что усталость исходила еще и от понимания непосильности той ноши, которую взвалил на себя этот человек, когда–то по молодости лет уверовавший в возможность излечить человечество от пороков средствами смехотерапии.
Пять вечеров с Аркадием Райкиным пролетели, как один день. Сегодня, много лет спустя, остается только пожалеть о том, что не все, о чем говорилось, было записано. Но вряд ли разговор получился бы таким, каким он был, при раскрытом блокноте или включенном диктофоне. То, что попало в газету и сохранилось в виде пожелтевшей от времени вырезки из «Вечернего Минска», — лишь малая толика оставшегося в памяти. Перечитывать старые интервью, написанные с неизбежной оглядкой на цензуру, мне, честно говоря, неинтересно. А вот фото с райкинским автографом храню как дорогую реликвию. Именно таким — не по годам моложавым, обаятельным и непривычно серьезным, вопреки своему веселому амплуа, запомнился мне этот удивительный человек.
