Михалёнок Николай Николаевич
— Большим мудрецом был человек, однажды сказавший, что воспоминания — это рай, из которого никто не сможет выгнать. Можно вынудить человека что–то совершить вопреки его воле. Но заставить думать, как кому–то хочется, повесить замок на дверь, что ведет в прошлое, не получится. Пережитое — это трепетный мир, который каждый носит внутри себя. И он намного интереснее призрачного будущего. Хочешь людям добра — поведай о своей жизни. Поделись золотыми крупинками опыта (а они есть у каждого человека), и от этого станешь только богаче...
Николай Николаевич прервал свой монолог. Как будто ждал, что я не соглашусь с ним. Или буду донимать вопросами: что, как да почему? Монолог — та же исповедь. А ее, как и песню, перебивать не следует.
— Когда–то мама мне говорила: «Не завидуй, не бери чужого, — продолжает рассказывать Николай Николаевич, — и живи так, как для родной матери». Крепко запомнились мне эти слова. Скажу больше: они стали для меня нравственным законом.
Рос я без отца. Родился–то осенью рокового сорок первого... Отец на второй или третий день войны, не дождавшись повестки, пошел в Бобруйский военкомат. А там — никого. Одни бумажки валяются повсюду. Вернулся он в свою Мартыновку. Мама обрадовалась: «Вот и оставайся дома. Зачем идти на эту проклятую войну?!» «А кто же, Катя, будет Родину защищать?» — возразил ей отец. Ранним утром он ушел в Рогачев. На прощанье поцеловал мамин живот и говорит: «Если не вернусь, назовешь сына моим именем»... Под Рогачевом его зачислили в полк гаубичной артиллерии 63–го стрелкового корпуса. Командовал корпусом генерал–лейтенант Петровский. Погиб отец в Польше. На Белостокщине. Похоронен в братской могиле. До Победы оставалось чуть больше полугода...
Я служил в Печах под Борисовом. Был заместителем командира танкового взвода. Как–то зашел в передвижной музей Боевой славы Белорусского военного округа. Глянул на стенд с фотографиями — мороз по коже. Солдат со снарядом в руках — вылитый... я. То был мой отец! Под снимком подпись: «Бои у города Рогачева. 1941 г. Фото В.Аркашева». Долго не отрываясь вглядывался я в родное лицо. И в душе происходило то, что словам неподвластно... Потом я разыскал фронтового фотокорреспондента Василия Ивановича Аркашева и услышал его рассказ о том, как все было...
Тоска об отце живет в моем сердце с тех пор, как помню себя. Наша деревенька Мартыновка маленькая: всего каких–то двадцать дворов. А на фронте погибли 15 моих земляков. Уже никто не верил, что солдат где–то задержался и вот–вот вернется домой. А я все глядел на проселок и ждал. И однажды увидел: кто–то большой, высокий (а таким я и представлял отца) шагал в нашу деревню. И полы шинели (так мне показалось) распахивались от быстрой ходьбы. С криком «Бацька iдзе!» я бросился ему навстречу. А когда добежал, замер ошеломленный. Это был священник. Он шел в Мартыновку из соседней деревни. Слезы брызнули из моих глаз... «Куда ты так бежал? И почему плачешь?» — ласково спрашивает у меня батюшка. «Я... я думаў, што бацька iдзе з вайны»... Священник благословил меня и дал денежку. За то, что так ждал отца...
Устроить свою жизнь по–человечески — естественное желание людей. Зачастую его связывают с переменой места жительства. Или новой работой. Вот и наша семья перебралась в Рогачев, где на улице Ворошилова отчим купил дом. Учился я в белорусской школе № 1. В шестом классе — полно переростков. То был отчаянный и неуправляемый народ. Им ничего не стоило принести на урок пистолеты. Стрельбу, к счастью, не затеяли ни разу. Но драки — дело обычное. Учились с нами и детдомовцы. Вот кто показывал пример дружбы и взаимовыручки. Это была одна семья.
Как и многие парни моего возраста, мечтал стать военным. Да не получилось: не прошел медкомиссию. Подался в Гомель к родичам. «Вакантное» место ждало меня на кирпичном заводе. Тяжелая работа не пугала. Но хотелось независимости. Хотя бы бытовой. Вот так и попал я в Гомельское техническое училище № 3. А там и общежитие, и питание, и спецодежда. Да и профессия, востребованная жизнью, — газопроводчик. Создали в училище оперативный отряд от милиции. Конечно, я записался одним из первых. Вот наша тройка дружинников с красными повязками заступила на дежурство. Идем степенно по тихой улочке. И вдруг отчаянный женский крик: «Отпустите!» Двое парней пристают к девушке. «Ребята, в чем дело?» — «А ни в чем!» Удар кастетом сбил меня с ног. А затем дважды пырнули финкой. Пока мои напарники соображали, что им делать, хулиганы сбежали. Скорая доставила меня в больницу, где я провалялся больше месяца. А когда выписали, то сразу же собрался в Рогачев. «Почему так долго не приезжал, сынок? — спрашивает мама. — Может, болел? Бледный ты какой–то...» — «В больнице лежал»... На моих глазах лицо мамы превратилось в мел. «Так это тебя чуть не убили?! Да брось ты эту дружину!» — «А кто же, мама, будет защищать людей от хулиганов?» — «Весь в отца, — покачала головой мама. — Весь в отца...»
На очередном дежурстве, пытаясь разнять драку на танцплощадке у Гомсельмаша, схлопотал удар свинчаткой в висок. И опять больница...
Рассказал старшей сестре о своих злоключениях. Она выслушала и говорит: «У тебя, братик, сильный ангел–хранитель. Он спасает тебя от неизбежного». Тогда я не придал значения ее словам. Но всякий раз, когда моя жизнь могла оборваться, однако этого не происходило, убеждался в их истинности. Действительно, какая–то неведомая сила не раз отводила меня от края бездны небытия...
Меня могло не быть еще в трехлетнем возрасте. Немец вырвал меня из рук мамы и швырнул в кузов грузовика, заполненный орущей детворой. В Бобруйском концлагере из детей выкачивали кровь для переливания раненым офицерам. Мой дед Ануфрий Федорович прошел всю империалистическую войну. Немного знал немецкий. Собрала мама в узелок сало, яйца, масло, и дед отправился с ним в Бобруйск. Он выменял на продукты мою жизнь. Часовой, как щенка, перебросил меня через колючую проволоку в руки деда...
Чтобы иметь какую–то копейку, пацаны рыскали по всем окрестностям в поисках металлолома. Собрав железки, тащили их на приемный пункт. Нелегкая занесла меня и пацана постарше на пепелище Рогачевской корзинной фабрики. Выковырял он какую–то железку. Взял в руки. Но что–то заставило меня вырвать ее из рук пацана и швырнуть в яму. А паренька сбить с ног и прикрыть собою. Раздался взрыв, и осколки просвистели над головами. Это была граната...
В мою бытность домуправом однажды случилась авария. В квартиру хлынула горячая вода. Температура за 70. Мебель коробится. Решил действовать, не дожидаясь аварийной службы. Натянул резиновые сапоги, накинул плащ и в подвал. А там — сущий ад. Сорвало манометр. Температура под сто градусов. Устранил неисправность. Вышел наверх, вдохнул свежего воздуха — и рухнул без сознания. Тело мое стало бордово–фиолетовым. Остался бы там еще на несколько минут, и мог бы не выйти...
Но раз чудесная сила спасает меня, значит, я нужен в этой жизни. А свою нужность я понимал так: делать людям добро. И для этого совсем не обязательно иметь власть, занимать высокую должность. Надо просто быть человеком.
Конечно, домуправом я стал не сразу. Закончил Минский индустриально–педагогический техникум (специальность — газоснабжение). Потом учился заочно на факультете теплогазоснабжения Белорусского политехнического института. А начинал с должности техника–смотрителя в домоуправлении № 12 Фрунзенского района. Работал в домоуправлениях инженером, главным инженером. А в 1977 году меня назначили управляющим домами ЖЭСа № 53. Коллектив без малого 300 человек. Склоки, конфликты, дисциплина нулевая... Но менять следовало не кадры, а условия труда. Прежде чем требовать от работника отдачи и дисциплины. надо проявить к нему элементарное внимание и заботу. Многие шли в дворники, чтобы хоть как–то решить проблему с жильем. Добился через исполком заселения помещений, где жильцы оставляли детские коляски. Организовал бригадный метод уборки. Зимой, когда город засыпало снегом, поднимался в три часа ночи и шел на работу. Продрогших на холоде «жилищников» (так мы называли свою профессию) надо согреть горячим чаем. И быть самому не в теплой постели, а рядом с ними. Пройдет не так уж много времени, и от разболтанности, казавшейся неизлечимой, не останется и следа. За каких–то 20 минут, как солдат по тревоге, я мог собрать коллектив в полном составе...
ЖЭСы существуют для того, чтобы решать бытовые проблемы жильцов. В домах, подконтрольных нашему ЖЭСу, их было свыше 20 тысяч. Каждую субботу я принимал по 50 и больше человек. И никому не было отказа. В те годы одни люди жили лучше, другие хуже, но в общем–то одинаково. Потому и дружить умели. И неподдельно радоваться жизни. А что больше всего крепит дружбу и приносит радость? Конечно же, спорт. Вот и занялся я по своей воле организацией спортивной работы по месту жительства. В 1978 году мы создали физкультурно–оздоровительный клуб «Фрунзенец». Бесплатно арендовали 5 спортивных залов. После работы в них занимались более 1.200 человек. На освещенную лыжную трассу в парке, где раньше был пустырь, выходили по 5 тысяч жителей наших домов. В выходные мы даже устраивали гонки на собачьих упряжках. И когда я видел на лицах людей радостные улыбки, я чувствовал себя счастливым человеком. Нас прославили на всю страну: трижды награждали дипломами по итогам Всесоюзного смотра–конкурса «Приз «Известий».
Судьба сложилась так, что я вынужден был уехать из Минска и стать жителем города Гродно. И там работал по своей специальности. Но те счастливые мгновения, испытанные мною в Минске, не повторялись больше никогда. На пенсии я уже 15 лет. Однако сидеть сложа руки и прислушиваться к своим болячкам — это ниже моего достоинства. У меня есть питомник. Выращиваю элитные сорта черной смородины. И абрикосы, и мандарины, и много чего другого, не свойственного для белорусской земельки. В моем питомнике все растет и плодоносит. Когда просят посадочный материал, я обычно задаю вопрос: «Приехал на черном «бумере» или пешком пришел?» Для владельца шикарного авто цена соответствующая. А тем, кто добирается ко мне на своих двоих, отдаю почти что даром. Пусть растут мои питомцы на радость людям. Как славно жить на земле, когда знаешь, что ты кому–то нужен!
Советская Белоруссия № 136 (24766). Вторник, 21 июля 2015
