«Бергамотный», «померанцевый», «апельсиновый» — это далеко не весь перечень одеколонов, пользующихся особой популярностью у пьяниц
Известный российский литературный классик когда-то заметил, что русский народ без водки и царя прожить не сможет. Стоит лишить его одной из этих основ, как взбунтовавшаяся душа не найдет успокоения ни в горе, ни в радости. История помнит немало фактов борьбы с водкой, но все они не увенчались успехом. И пример тому — искоренение пьянства горбачевско-лигачевским указом за счет вырубки 240 тысяч гектаров виноградников. Значит, административными мерами зло не победить, надо искать другие социальные пути спасения нации от «горького» вымирания. А ведь был еще 1914 год, когда российский самодержец Николай II, объявив «сухой» закон, вступил в неравную битву с зеленым змием и ее проиграл. Давайте вспомним из истории, на какие же грабли наступали российские цари, избавляя народ от пьяного угара?
Кто начал спаивать славян?
Не стоит доверять утверждениям, что у славянских народов тяга к водке всегда была потенциальной, на генетическом уровне. Эта зараза, впрочем, как и наркотические вещества, распространилась по Восточной Европе, в том числе и по Российской империи, с Запада, никогда не отличавшегося нравственностью общественных устоев.
Впервые водку завезли в Россию из Европы генуэзские купцы пять столетий назад, представив напиток как изобретение арабов. В период наибольшего процветания России в XV—XVII веках славяне были самой трезвой нацией мира. Водка стала проникать в общественное бытие лишь в середине XVI столетия, когда распоряжением Ивана Грозного в Москве был открыт первый «царев кабак». На протяжении продолжительного времени ее крепость была не 40, а всего лишь 14 градусов. До конца XIX века она продавалась в знаменитых питейных заведениях — кабаках. Чтобы вынести оттуда набиравший популярность напиток, необходимо было купить его бадью на 12—14 литров, что было не по карману тогдашним любителям «откушать» водочки.
Затем в российской истории появился Петр Первый, пристрастившийся в Европе не только к карабельному делу, но и к водке. Он стал сбривать несчастным боярам бороды и одновременно насаждать употребление необыкновенно веселящего напитка. Императрица Екатерина Великая, также имевшая опыт в этом деле, утверждала, что «пьяной Россией легче управлять». Кабаки правительство уважало, так как они за счет уплаты налогов вносили значимую лепту в пополнение казны. К середине XIX века употребление алкоголя на Руси возросло до 4—4,5 литра спирта на душу населения, при нынешних 14 литрах. Вот тогда-то лучшие умы, осознав бедственное положение нации, начали бить тревогу, а церковь отлучать пьяниц от причастия. В 1858—1859 годах в 32 губерниях России прокатились антиалкогольные бунты с требованием запретить деятельность кабаков. Под давлением общественности царь Александр III был вынужден ограничить кабацкую торговлю водкой.
Эх, мать, воевать — не выпивать…
С началом Первой мировой войны продажу алкоголя на просторах империи Николай II запретил, а его ежегодное употребление составляло лишь 0,2 литра на душу населения. Результаты «сухого» закона были впечатляющие — всеобщая трезвость остановила рост преступности, в таких условиях было проще мобилизовать население на борьбу с войсками кайзеровской Германии. «Это самый величественный акт национального героизма, какой я только знаю», — заключил премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж о российском «сухом» законе 1914 года. Однако повальное закрытие винокуренных заводов существенно подорвало экономику Российской империи. В частности, недобор налогов из-за закрытия винокурен Веневского уезда (до начала Первой мировой войны крупный производитель спирта) государственная казна пыталась субсидировать. Однако хозяйства, владевшие винокуренными заводами, являлись одновременно и крупными животноводческими предприятиями, для которых отходы спиртового производства, так называемая барда, были основным кормом для скота. Производство продуктов питания в царской России резко пошло на убыль – их стало не хватать как населению, так и солдатам, кормившим вшей на передовой. Скрепя сердце, голодающую скотину частники пускали под нож, а мясо отправляли на фронт для усиления солдатского пайка. Подскочили цены и на самый ходовой продукт – хлеб.
Вот как подавал обыденные сцены бытовой жизни фельетонист одной из московских городских газет: «Пьяный — это такая редкость по нынешним временам. В сущности, это даже не пьяный, а умирающий. Он отравился суррогатом. От глаз видны лишь белки, вывороченные наружу, застывшие в бессмысленном смертельном ужасе. Публика строит предположения:
— Денатурированного хватил?
— Нешто от него такое будет? Столярный лак, не иначе».
Как отмечали московские газеты, накануне введения всеобщего отрезвления винные погреба и магазины были переполнены покупателями. Москвичи толкались в длинных очередях, чтобы запастись вином к Рождеству и Новому году. В знаменитом «Елисеевском» магазине запасы спиртного были разобраны уже к 6 часам вечера. Среди владельцев ресторанов и винных складов царили растерянность и подавленность. Многие говорили о предстоящем разорении.
Одеколон не ударил лицом в грязь
В «Записках солдата» Д. Оськина историки нашли отзывы о парфюмерной продукции военных лет: «Одеколон № 3», выпущенный в продажу фирмой «Феррейн», по сути, был разведенный до 50 градусов спирт, сдобренный лимонной эссенцией. Напоминал водку, настоянную на лимонных корках». Парфюмерный бизнес начал набирать обороты, так как ароматная продукция под легкую закуску моментально сметалась населением с прилавков магазинов.
Подобранных на улице нетрезвых граждан в полицию доставляли по эстафете. Сторожа тащили «тело» до границы своего поста, где передавали его коллегам. Переходя из рук в руки, пьяница попадал в камеру полицейского участка. Кстати, в обязательную подготовку городовых входило умение в одиночку поднять пьяного с мостовой и перенести его на руках. Вдохновленная благостной картиной отрезвления Москвы городская дума обратилась к верховной власти с предложением полностью запретить в Москве продажу всех видов спиртного.
Пока постановление ходило по инстанциям, москвичи разделились на две неравные части. Одни с комфортом пили водку, коньяк или вина в стенах перворазрядных ресторанов или клубов. Другие искали окольные пути и нередко ехали в московский Сокольников переулок на парфюмерную фабрику И.С. Прыща.
У прилавка стояли ряды покупателей и вели с продавцами довольно странные диалоги:
– На полтинник.
– Какого запаха?
– Все равно, только покрепче.
– Имеется «флёр д’оранж», «Ситрон-де-Ямайка».
– Сколько градусов в «Ситроне»?
– Семьдесят.
– Можно пополам?
– Можно.
– Валяйте «Ситрон».
Прыщ предлагал посетителям «понюхать», а точнее, отведать его одеколон. «Вынюхавшие» по полстакана «Ситрона» чувствовали, как по телу бежали приятно колющие искры. Прыщ испытывал восторг творца или, по меньшей мере, маленького Колумба, открывшего неведомое доселе богатство:
– Божественно! Очаровательно! Нектар! И какой спрос!
Излюбленным напитком стал одеколон и для российских солдат, находившихся на излечении в московском лазарете (ныне общежитие на Б. Серпуховской улице) возле чайной «Петроград». Водки там, конечно, не подавали, но ни одного трезвого посетителя не было. Секрет был прост: рядом с чайной размещалась аптека, в которой постоянно стояла очередь за одеколоном № 3. Солдаты, мастеровые, приказчики, служащие, купив несколько ароматных пузырьков, заходили в чайную. Для видимости наливали в стакан немного ситро, а затем наполняли его до краев одеколоном.
В феврале 1915 года на совещании в городской управе по борьбе с торговцами денатуратом демонстрировалась целая коллекция «питьевых» одеколонов: «бергамотный», «апельсиновый», «померанцевый», «лимонный», «вишневый» и др.
Не пить, именем революции
Захватив власть, большевики продолжили рьяно бороться с алкоголизмом и венерическими заболеваниями. Вначале были уничтожены ценнейшие вина из погребов Зимнего дворца, а потом и частные винные погреба. За появление в общественных местах в нетрезвом виде была предусмотрена уголовная ответственность, а попавшим «под мухой» в поле зрения власти комиссарам именем революции грозил расстрел.
К концу 20-х годов бескомпромиссная борьба с водкой удвоила производство самогона на просторах уже Советской России, а вот сам «сухой» закон продержался до 1925 года. Даже с учетом всех его перекосов, мир убедился, что Россия никогда не была самой пьющей нацией в мире. К 1932 году в Советском Союзе средний показатель потребления спиртного составлял около 1 литра в год. В 1950 году советский человек потреблял чистого спирта в 3 раза меньше, чем англичанин, в 7 раз меньше, чем американец, и в 10 раз меньше, чем француз. В 1952 году страна вновь вышла на показатель потребления алкоголя 2 литра в год. Только в 1964 году уровень потребления спиртного в СССР достиг 4,7 литра, что соответствовало 1913 году. А потом был 1985 год и еще один «сухой» закон времен горбачевской перестройки. Отучить народ от пьянства, сломав его пристрастие через колено, не получилось, а вот сотни анекдотов на эту тему вошли в энциклопедию народного юмора. Вот один из наиболее характерных, в котором предлагалось учредить две новые медали: «За мужество» — для тех, кто не пьет, и «За храбрость» — для тех, кто пьет. Ныне средний годовой показатель потребления спиртного на российских просторах колеблется в пределах 14 литров, что соответствует критическому уровню, угрожающему физическому и нравственному здоровью нации. Очевидно, что сегодня гражданам нужна новая прививка от «зеленой чумы», но как ее провести, чтобы не наступить на прежние «пьяные» грабли?
